[466]. Описанное Ф. Игнатенко истязание беглецов происходило еще до их убийства в гараже, что только усугубляло вину экзекуторов.
То же можно сказать и об издевательствах над узниками на сексуальной почве. По свидетельству Ф. Игнатенко, «было много случаев, когда перед расстрелом женщин, особенно помоложе, раздевали догола в целях издевательства, полюбоваться фигурой и другое, делали это якобы для производства медосвидетельствования и купания в “бане”, больше всего это проделывали Гришин и Лебедев»[467]. Слово «другое» в документе подчеркнуто карандашом как намек на что-то большее, чем «любование» женской фигурой[468].
Г. Тимошенко подтвердил факты раздевания и припомнил другой случай: «Помню, зимой 1938 г. я — Тимошенко совместно с Лебедевым, Гришиным, Игнатенко, в присутствии Люлькова, Вишневского и других участников операции, заставили одного старика-инвалида иметь половое сношение с расстрелянной женщиной, обещая его освободить, заставив его лечь на лежавшую среди груды расстрелянных. В момент выполнения этого требования старик был застрелен на трупе этой женщины»[469].
Новый толчок следствию по делу Г. Гришина-Шенкмана дали указания помощника военного прокурора П.В. Лехова от 21 марта 1939 г. В них не было ни слова об участии обвиняемого в антисоветской организации, внимание обращалось на доработку имевшихся материалов и дополнительные следственные действия — допросить свидетелей, в основном из числа бывших сотрудников уНКВД, обвинявшихся в мародерстве, провести очные ставки, получить ранее затребованные материалы[470]. Приобщение Г. Гришина-Шенкмана к «коллекции» стало свершившимся фактом.
Допросы и очные ставки состоялись в период с 29 марта по 13 апреля 1939 г., после чего был допрошен и обвиняемый. Следствие завершилось подготовкой обвинительного заключения от 4 мая и вынесением постановления о предании Г. Гришина-Шенкмана суду от 31 мая 1939 г.
Допросы свидетелей были результативными. М. Люльков показал, что «Гришин, как заместитель] нач[альника] Управления НКВД систематически присутствовал при исполнении приговоров и лично сам избивал осужденных к ВМН железной палкой […]. Подобного рода издевательство над осужденными к ВМН было введено как система»[471]. Ф. Игнатенко еще больше персонифицировал это преступление: «С прибытием Гришина в Житомир особенно участились случаи бесчеловечного издевательства над арестованными, которые быстро укоренились в УНКВД по Житомирской области и вошли в систему»[472]. Эти показания означали, что Г. Гришин-Шенкман — второй по иерархии руководитель УНКВД — был одним из главных творцов преступной системы варварского истязания и истребления людей в Житомирской области.
Издевательства над узницами на сексуальной почве тоже не были спонтанными. Согласно показаниям Ф. Игнатенко, Г. Гришин-Шенкман «предупреждал комендатуру, чтобы в его отсутствии не приводили приговора в исполнении, так как он должен зайти совместно с Якушевым и посмотреть на женщин. Так это и было. Гришин всегда совместно с Якушевым присутствовали во время издевательства над женщинами, приговоренными к ВМН [..]»[473].
А. Стругачев раскрыл следствию новые садистские детали процедуры массовых расстрелов: «Имели место неоднократные случаи, когда в присутствии Гришина из числа арестованных, приговоренных к ВМН, выделялись счетчики. Эти счетчики стояли в комнате, где приводились приговора в исполнение, и считали количество расстрелянных […]. Последними расстреливались счетчики. Я лично помню, когда были выделены два таких счетчика из бывших работников пограничной охраны и двух бывших работников “Заготхмель”»[474].
Начальник отдела исправительно-трудовых колоний УНКВД Николай Васильевич Климов (1895 г. р.) рассказал, в чем заключалось «испытание на стойкость» лично для него: «В последних числах декабря 1937 г., или же это было в начале января месяца 1938 года, точно я сейчас не помню, меня ночью вызвал в гараж Люльков, заявив мне, что этот вызов сделан по распоряжению заместителя] нач[альника] УНКВД Гришина. Когда я зашел в гараж, я увидел, что на полу сидело 50–60 человек, приговоренных к ВМН, когда я зашел в следующую комнату, там был Гришин, и в этой же комнате были связанные арестованные около 30–40 человек, которые были подготовлены для расстрела. Мне предложили раздеться, и в это же время в следующую комнату завели 8 человек. Оперуполномоченный Бланк дал мне мелкокалиберную винтовку, которой я и привел в исполнение приговор. Когда я уходил после выполнения приговора, Бланк сказал, что “я экзамен выдержал” […]. Участие в приведении приговоров в исполнение принимал почти весь оперативный состав, быв[ший] нач[альник] УНКВД Якушев и его помощник Гришин испытывали на этом стойкость сотрудников УНКВД»[475].
Можно предположить, что испытание на стойкость отражало также стремление руководства УНКВД связать сотрудников кровавой круговой порукой. Такими были особенности кадровой работы Л. Якушева и Г. Гришина-Шенкмана.
Серия очных ставок, проведенных следствием между Г. Гришиным-Шенкманом и лицами, давшими показания на него, напоминала игру в пинг-понг. Бывший заместитель начальника УНКВД пытался парировать почти все выпады-обвинения в свой адрес бывших подчиненных Ф. Игнатенко, И. Паншина, В. Агапова, М. Лейфмана, М. Соснова, Н. Климова, А. Стругачева, М. Люлькова[476]. Чувствовалось, что, проведя под следствием 10 месяцев, Г. Гришин-Шенкман поднаторел в таких играх. Возможно, у него появилась надежда на более-менее благополучный исход его дела. Далее мы увидим, что Г. Гришин-Шенкман во время допроса упомянул о своих разговорах с анонимными руководителями НКВД УССР. И хотя документальных подтверждений в деле нет, это наводит на мысль, что кто-то его проконсультировал в отношении дальнейшей линии поведения во время следствия: нужно было ни в чем не признаваться. Формально перед следствием возник вопрос: кому верить?
Ответ на него должны были дать заключительные допросы обвиняемого. На первом же допросе он сразу пошел в атаку, заявив, что не состоял участником антисоветской троцкистской организации «и поэтому никакой вражеской работы никогда и, в частности, в Житомирском облуправлении НКВД, не проводил». Следователи напомнили ему о собственноручных показаниях, написанных в августе 1938 г., на что получили ответ: «Да, я действительно писал такие показания собственноручно, в которых указал, что являюсь участником антисоветской троцкистской организации с 1932 года, — но, продолжал Г. Гришин-Шенкман, - эти показания являются вымышленными, я их не подтверждаю» [477].
Следователи требовали объяснений. Обвиняемый ответил: «На последующих допросах я продолжал обманывать следствие, подтверждая ранее данные мною ложные показания, так как не видел выхода из создавшегося положения. Из разговоров с рядом руководящих работников Наркомата НКВД УССР я видел, что мне не верят, и потому продолжал подтверждать свои показания об участии в антисоветской организации»[478]. Отверг Г. Гришин-Шенкман и свидетельские показания М. Детинко, Н. Смелянского, В. Мартынюка и других свидетелей.
Следующий допрос превратился в опровержение обвинения Г. Гришина-Шенкмана в шпионаже. Все свои предыдущие показания по этому вопросу он дезавуировал, и следствие это приняло к сведению[479]. В тот же день был оформлен протокол предъявления материалов следствия обвиняемому, в котором он сообщил, что «дополнить следствие имеет чем, о чем изложит в специальном заявлении, где укажет, что к антисоветской шпионской деятельности не причастен» [480]. В материалах дела такого заявления нет. Версия о причастности Г. Гришина-Шенкмана к «антисоветской троцкистской организации» также потускнела после приобщения к делу справки о том, что проходящий по показаниям в деле бывший начальник 3-го отдела НКВД УССР Аркадий Маркович Ратынский (Футер) (1902–1939) осужден в Москве и показаний на Г. Гришина-Шенкмана не дал[481].
26 апреля 1939 г. сотрудники, которые вели следствие, а также начальник 2-го отдела НКВД УССР капитан госбезопасности Л. Павлычев подписали обвинительное заключение по делу № 148119, в соответствии с которым Г. Гришин-Шенкман обвинялся в том, что: «а) являлся активным участником антисоветской троцкистской террористической организации; б) проводил шпионскую работу в пользу румынской разведки; в) проводил вражескую подрывную работу в органах НКВД; г) лично завербовал в организацию Мартынюка, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 54-1 п. “б” и 54–11 УК УССР»[482]. 4 мая 1939 г. обвинительное заключение утвердил заместитель наркома внутренних дел УССР майор госбезопасности А. Кобулов. Содержание заключения, с учетом результатов двух последних допросов обвиняемого, нельзя назвать адекватным материалам следствия. Дело заведомо не имело судебной перспективы и наводит на мысль, что у Г. Гришина-Шенкмана были в НКВД УССР либо высокие покровители, либо сильно ему сочувствующие следователи, хотя он потом утверждал, что все было иначе.
Несколько особняком в следственных материалах на Житомирских чекистов стоит дело упоминавшегося выше бывшего начальника тюрьмы, а затем врид начальника ОМЗ УГБ УНКВД по Житомирской области М. Глузмана. Он был арестован 16 июля 1938 г. по обвинению в преступлениях, предусмотренных ст. 54-1 п. «а», 54-8, 54–11 УК УССР, выразившихся в участии в троцкистской организации и вербовке в нее других людей