[932]. Арестованному «газетчику» Теплицкому на просьбу о свидании с прокурором Абрамович показал на свой половой орган и заявил: «вот тебе прокурор», а потом добавил: «имей ввиду, мы не прокуратура и в зубы не смотрим»[933]. Баргеру следователи неоднократно говорили: «Что ты сидишь как поц, это тебе не обком», «Фашист, это тебе не обком», «НКВД не богадельня»[934], а Сенкевич утверждал, что следователь Абрамович, когда говорил о партии, слово «секретарь» иначе как «сракатарь» не произносил[935]. Ему вторил Кордун: «Ты сволочь, фашистская морда, ты без всякой пощады пройдешь все методы пыток», «не удивляйся слову пытка, нам партия разрешила применять все методы пыток»[936].
Весь этот «словесный» арсенал использовался не только для бравады, с целью запугать и сломить арестованных, но и отражал фактическое восприятие чекистами новой ситуации, сложившейся в результате Большого террора, а также своего нового места в системе власти. В результате чекисты весьма болезненно отреагировали на шаги, предпринятые партией для восстановления традиционного положения. Один из «честных» сотрудников УНКВД по Одесской области, оперуполномоченный П.С. Конончук, сделавший много для разоблачения и изгнания из чекистских рядов нарушителей «социалистической законности», в своем заявлении особоуполномоченному НКВД Баранюку от 17 октября 1939 г. красочно описывал реакцию ряда сотрудников 1-го отделения 2-го отдела УНКВД на действия Одесского обкома КП(б)У по усилению контроля за органами госбезопасности: «Эти люди, творившие безобразия, они немало усилий прилагали к тому, чтобы партийные органы не вникали в работу НКВД даже в том случае, когда обкому или КПК необходимо было выяснить какой-либо вопрос. Так, например, Берензон однажды в кабинете у [Н.И.] Буркина заявил по адресу обкома и КПК: “Приучили всякое говно суда ходить и требовать дела”. Я об этом факте говорил на открытом собрании УНКВД, выступал. Не нравилось им то, что обком начал кое о чем спрашивать, может и обязывал отвечать, так, например, Берензон, оставшись недовольным проведенными с ним беседами при назначении и утверждении [его] на должность нач. РО НКВД в отделе кадров […] сказал: “Что они […] мать, со мной так разговаривают, — Вы били арестованных, — кто им дал такое право, они же меня все знают, я два состава обкома пересажал, это неверно так со мной разговаривать”»[937].
Это нарушенное равновесие отразилось также в таком щепетильном вопросе, как сбор чекистами компрометирующих материалов на партийных функционеров с целью дальнейшей вербовки. Можно предположить, что в период массовых операций чекисты с удвоенной энергией собирали компромат на партийцев. Машковский во время допроса от 5 апреля 1940 г. проговорился: «С учетами первого отделения даже запрещалось знакомиться, там проходили ответственные партийные и советские работники»[938]. Ставки в этой игре были высоки, а инерция Большого террора велика, поэтому, несмотря на приказ НКВД СССР № 00827 «О запрещении вербовки некоторых категорий работников партийных, советских, хозяйственных, профессиональных и общественных организаций» от 27 декабря 1938 г., одесские чекисты продолжали заниматься оперативной разработкой партийно-советских элит. В архивно-следственных документах содержатся всего два, но весьма показательных свидетельства этого. Уже неоднократно упоминавшийся здесь П.С. Конончук писал в собственноручных показаниях 20 декабря 1939 г.: «Я же считал, что это все умышленное сопротивление партии в проводимой работе и, как факт, несмотря на приказы наркома т. Берия [предпринимались] попытки разрабатывать нашу партию. Эти выводы для меня подтверждало и то, что Абрамович и Берензон высказывали недовольство тем, что приказом наркома запрещено насаждать агентуру в партийных органах. Берензон однажды в первом отделении так и высказался — “Я считаю это неверным”»[939]״. Не только рядовые сотрудники не собирались отказываться от привычных методов работы, гарантировавших новые, весьма привлекательные для чекистов, отношения между органами госбезопасности и партийными организациями. Гапонов на следствии признался в феврале 1940 г., что у него имелись данные о морально-бытовом разложении нового начальника УНКВД А.И. Старовойта в бытность его инструктором обкома КП(б)У и секретарем Андре-Ивановского РК КП(б)У. Себе лично в заслугу Гапонов ставил то, что отказался проверять «сигнал» о том, что у нового секретаря Одесского обкома КП(б)У А.Г. Колыбанова отец был «попом», поскольку «лиц, утвержденных ЦК ВКП(б), местные органы проверять не могут»[940].
Объективно именно освобожденные представители партийно-советских элит повсеместно сыграли роль главных свидетелей на судебных процессах над чекистами — «козлами отпущения». Практически невозможно представить себе на их месте в качестве свидетелей обвинения репрессированных священников или осужденных тройкой «националов». Такая весомая роль вышедших на свободу «партийцев» в бериевской чистке органов НКВД была неслучайна — они, не ставя под сомнение главные цели массовых операций, сумели донести до центра серьезную тревогу с мест по поводу систематического нарушенного баланса иерархии власти и необходимости кампании по дисциплинированию органов государственной безопасности на всех уровнях. Фактически только партийно-советские функционеры, выжившие в жерновах репрессий, с успехом действовали в унисон дуальным, манихейским положениям постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., не испытывая серьезного внутреннего конфликта. Именно они и только они олицетворяли собой восстановленный «советский» порядок и восторжествовавшую справедливость.
В ходе кампании по восстановлению социалистической законности сотрудники НКВД, предполагавшие, что они могут быть изгнанными из органов или очутиться на скамье подсудимых, выработали и применяли три главных тактики защиты. Первая заключалась в том, чтобы как можно больше подследственных, равно как и лиц, уже осужденных тройками и другими внесудебными инстанциями, дела которых были возвращены на доследование, признали свою вину. В рамках этой же тактики чекисты могли попытаться опорочить и скомпрометировать людей, уже вышедших на свободу, чтобы минимизировать ущерб от их потенциальных обвинений. Вторая заключалась в том, чтобы блокировать попытки сотрудников прокуратуры, проявлявших особое рвение и стремившихся уличить чекистов-«перегибщиков». Третья тактика сводилась к тому, чтобы самим выступить в роли «передовиков» акции по «наведению порядка», способствовать освобождению жертв репрессий, а также изобличать наиболее одиозных коллег. В той или иной степени одесские чекисты использовали все эти тактики.
После того, как подследственным в тюрьмах стало известно в ноябре 1938 г. о «новых ветрах», задувших на советском политическом Олимпе, они стали в массовом порядке отказываться от своих показаний и заявлять работникам прокуратуры и судьям о том, что оговорили себя и «подельников» под моральным и физическим воздействием со стороны следователей НКВД. Это не могло не вызвать ответной реакции со стороны чекистов, которые стремились довести до суда как можно больше дел, тем самым доказав свою правоту и гарантировав себя от потенциальных судебных преследований. Телеграмма Сталина от 11 января 1939 г., официально разрешавшая пытать упорствующих «врагов», развязывала им руки. В результате можно предположить, что давление на подследственных, в том числе и физическое, в течение ближайших недель и месяцев не только не уменьшилось, но и возросло.
Этому имеется масса свидетельств в материалах архивноследственных дел осужденных чекистов. Так, директор совхоза им. Луначарского Суслов сообщил в своем заявлении секретарю Одесского обкома КП(б)У Колыбанову от 27 ноября 1939 г. о том, как 16 января 1939 г. заместитель начальника УНКВД С.И. Гапонов «категорически» потребовал от него подтверждения протоколов, подписанных в 1938 г. После отказа Суслова Гапонов собственноручно избил подследственного до потери сознания, через 30 минут после отливания холодной водой он был избит начальником отделения Абрамовичем, после этого еще раз — Абрамовичем и Берензоном[941]. Тремя днями ранее, 13 января 1939 г., Гапонов до такой степени избил главного обвиняемого по делу облфинотдела — бывшего начальника облфинотдела И.Ф. Сенкевича, что был вынужден впоследствии забрать у него окровавленный пиджак[942]. Как показал сам Сенкевич 27 апреля 1940 г., «Гапонов возглавлял и поощрял обстановку исключительных условий. Приблизительно до мая месяца 1939 г. в стенах областного управления стоял сплошной вопль, беспросветная, грязная ругань. Во взаимоотношениях и разговорах самих этих “работников” между собой господствовал какой-то противный, грязный жаргон, сопровождающийся матом. Словом бл… была отравлена вся атмосфера. Душа болела от одного сознания, какие мерзкие люди порочат орган диктатуры пролетариата»[943].
Но поскольку волна освобождений ширилась, и часть подследственных тем или иным путем стала выходить на свободу, сотрудниками СПО была изобретена еще одна защитная тактика. Оперуполномоченный СПО УНКВД по Одесской области П.С. Конончук так описал ее в своем заявлении особоуполномоченному НКВД УССР Баранюку от 17 октября 1939 г.: «Берензон и Абрамович при освобождении из-под ареста обвиняемого, для того лишь, только чтобы предостеречь его от писанины на них жалоб или заявлений [говорили]: “а то, что с Вами так поступали, на это были указания ЦК ВКП(б)”»