[1076]), и террор на местах все-таки развил свою собственную динамику, особенно учитывая требования НКВД СССР и лично Ежова, направленные на фабрикацию дел крупных антисоветских организаций. В этом случае из подследственных выбивались показания о «сообщниках», в результате чего следовала цепная реакция арестов. Особенно это было распространено в отношении дел партийно-советских элит[1077]. Никита Петров писал, рассуждая о карьере Берии: «Большинство региональных партийных секретарей таким рвением не отличались. Они скорее старались держаться от НКВД на расстоянии. Конечно, и они были проводниками репрессий, были членами троек НКВД, подписывали протоколы, согласно которым тысячи и тысячи отправлялись на смерть»[1078]. Добавим — партийные комитеты также занимались идеологическим и пропагандистским обеспечением Большого террора, так что вывод Петрова о дистанцировании партийной элиты от него не выглядит имеющим общее значение. И Украина, и Белоруссия, и Грузия с Азербайджаном, и Сибирь (Новосибирская область, Алтайский край, Иркутская область) имели партийных лидеров в лице Н.С. Хрущева, П.К. Пономаренко, Л.П. Берии, М.Д. Багирова, И.И. Алексеева, Л.Н. Гусева, А.С. Щербакова, которые активно организовывали репрессии, а потом занимались наказанием чекистов-«перегибщиков». И активные партийные проводники террора, и дистанцировавшиеся от его крайностей деятельно после ноября 1938 г. подключались к судебным разбирательствам и требовали осуждения назначенных козлами отпущения «перегибщиков».
Истоки судов над козлами отпущения следует искать не только в постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., но и в другом, не менее известном документе, который появился на свет в начале 1938 г. Речь идет о постановлении январского (1938) Пленума ЦК ВКП(б) «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из рядов ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Правда, НКВД упоминался в этом документе только лишь четырежды, причем косвенно и сугубо положительно[1079], так что сигнал к более аккуратному проведению кампании по избиению партийно-советской элиты прозвучал достаточно двусмысленно. Как отмечает М. Юнге, сомнения, зародившиеся у сотрудников НКВД «после […] январского пленума ЦК ВКП(б), по поводу того, как вести себя в ходе продолжающихся массовых репрессий […] были задушены в зародыше на партийных собраниях с помощью вынесенных порицаний, выговоров и дисциплинарных взысканий»[1080]. Хотя на этих собраниях, как пишет М. Юнге, чекистов «также ориентировали отказаться от огульных арестов, целью которых являлось исключительно выполнение лимитов, и призывали соблюдать революционную законность»[1081], продолжение террора фактически исключало возможность запуганных им местных партийных инстанций серьезно влиять на избиение своих кадров. Январское постановление вызвало ряд репрессий в отношении перестаравшихся крупных чекистов, но настоящий террор против выдвиженцев Ежова начался осенью 1938 г. и был призван сменить всю чекистскую элиту, обвиненную прежде всего в «ежовском заговоре» против Сталина.
Нарушенное равновесие между партией и органами госбезопасности отнюдь не новая тема для историографии, об этом неоднократно, в разной тональности, писали историки спецслужб. Одесские материалы убедительно свидетельствуют, что нарушение баланса происходило не только вверху, в результате институционального «сращивания» партии и органов в результате назначения руководящих сотрудников НКВД на высокие посты в партии и государственном аппарате[1082]. Одним из главных результатов Большого террора стал дисбаланс «внизу», когда сотрудники низшего и среднего звена государственной безопасности, в массовом порядке фабрикуя дела на членов коммунистической партии, в первую очередь на партийных работников низшего и среднего звена, стали воспринимать себя «святее папы римского», еще большими коммунистами, чем ответственные партийные функционеры.
О том, что высшее партийное руководство усмотрело серьезную опасность в возникшем дисбалансе, также свидетельствует постановление СНК и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов» от 1 декабря 1938 г., а также приказ НКВД СССР «О запрещении вербовки некоторых категорий работников партийных, советских, хозяйственных, профессиональных и общественных организаций», утвержденный Политбюро ЦК ВКП(б) 26 декабря 1938 г.[1083] Оба документа были призваны надежно оградить членов ВКП(б) от возможных поползновений со стороны органов госбезопасности. Однако массовые вербовки номенклатуры были продолжены. Проверка наркомата внутренних дел Казахской ССР в начале 1940-х гг. показала следующее: «По делу “Националисты” и др. в Казахстане проводилась вредная практика, когда вопреки закону и указаниям НКВД СССР проводилась вербовка партийных и советских работников и [их] агентурная разработка. Так, были завербованы бывший секретарь Кустанайского обкома партии Берниязов, зам. наркомфина Казахстана Бадин и разрабатывался зам. зав. отделом агитации и пропаганды ЗападноКазахстанского обкома партии Байгалиев»[1084]. Что касается фабрикации политических дел в отношении видных лидеров партии и государства, то они, хотя и не приобретали масштабов чистки 1937–1938 гг., в немалом количестве известны и для последних предвоенных лет, и для военного, и послевоенного периодов, и чекистские интриги сыграли в их возникновении выдающуюся роль[1085]. До самого конца сталинской эпохи партийные комитеты и государственные структуры являлись объектом оперативной работы органов НКГБ-МГБ, подвергаясь слежке, вербовкам, провокациям и выборочным репрессиям.
История бериевской чистки является наглядным подтверждением того, что главной жертвой Большого террора было рядовое население СССР. В условиях нормализации ситуации и дисциплинирования НКВД власть не ставила своей задачей восстановить справедливость в отношении обыкновенных граждан. Даже осуждение сотрудников НКВД, не говоря уже об изгнании из органов госбезопасности, осталось внутриведомственным процессом и не приводило к пересмотру и отмене приговоров в отношении подавляющего большинства тех дел, которые провели чекисты. Кампания по «восстановлению» социалистической законности» коснулась основной массы жертв лишь самым краем. Советский народ стал в лучшем случае только косвенным благоприобретателем сталинско-бериевской кампании по наведению порядка в НКВД.
Абрамович Ефим Иоаннович (1908-?). Уроженец г. Первомайска Одесской обл., из рабочих. Член РКП(б) с 1940 г. До 1932 г. литейщик-формовщик Одесского завода с.-х. машин им. Октябрьской революции, комсорг завода. В органах ОГПУ-НКВД с 1932 г. по комсомольской мобилизации. В 1932–1937 гг. работал в районных органах ОГПУ-НКВД Одесской обл. (с. Грушки, Гайворон, Знаменка, Саврань, Зельцы). Неоднократно награждался оружием и ценными подарками за активную борьбу с контрреволюционными элементами на селе, в частности, за участие в ликвидации бандгруппировок, «кулацких волынок», высылках «кулаков». С конца 1937 г. на службе в СПО УНКВД по Одесской обл. На 1939 г. — врио нач. 1-го отделения 4-го отдела УНКВД по Одесской обл., сержант ГБ, с 13 марта 1939 г. откомандирован в г. Свободный ДВК. До начала 1940 г. работал начальником отделения 3-го отдела Амурского ИТЛ УНКВД по ДВК. С мая 1940 г. — нач. 2-го отделения УГБ УНКВД по Еврейской автономной обл., уволен из НКВД 5 декабря 1940 г. Арестован 5 февраля 1941 г. Приговором от 21–26 апреля 1943 г. ВТ войск НКВД ЗападноСибирского округа осужден к 10 годам заключения, но 1 июня 1943 г. амнистирован с отправкой на фронт. Участник и инвалид Великой Отечественной войны.
Берензон Яков Израилевич (1910-?). Уроженец Одессы, образование восемь классов, из рабочих. Член ВЛКСМ с 1927 г., член ВКП(б) с 1934 г. В 1931 г. окончил учительские курсы, несколько месяцев работал учителем начальной школы. На службе в органах НКВД с 1934 г. С 1934 по 1936 г. — фельдъегерь, на оперативной работе — с ноября 1936 г., с сентября 1937 г. — пом. оперуполномоченного, оперуполномоченный 4 го отдела УНКВД по Одесской обл. В 1938 г. — врид. помощника нач. 1-го отделения 4-го отдела, затем — нач. воднотранспортного отдела УНКВД по Одесской обл. Уволен из НКВД 2 июля 1939 г. «за невозможностью использования». В 1939–1941 гг. на службе в РККА, политрук 15-го автотранспортного батальона, дислоцировавшегося в г. Станиславе (Ивано-Франковск). Принимал участие в «освободительном походе» 1939 г. и в Финской войне. Арестован 3 марта 1941 г. Приговором от 21–26 апреля 1943 г. ВТ войск НКВД Западно-Сибирского округа осужден к 10 годам заключения с заменой отправкой на фронт.
Гапонов Сергей Иванович (1908 — после 1956). Уроженец г. Енакиево Донецкой обл. Чл. ВКП(б) в 1932–1940 гг. и с 1942 г. Русский, из рабочих, образование среднее. В начале 1920-х гг. беспризорник, затем учащийся ФЗУ и рабочий в Днепропетровске. С 1924 г. — сексот ОГПУ. С 1929 г. на гласной работе в Днепропетровском окротделе-оперсекторе ГПУ УССР. С 1932 г. — оперуполномоченный Днепропетровского облотдела ГПУ-НКВД. С 1935 г. в аппарате СПО УГБ НКВД УССР, лейтенант ГБ. С 1937 г. — нач. отделения СПО, пом. нач. СПО в УНКВД по Винницкой и Каменец-Подольской обл. С 1938 г. в 1-м отделении СПО УГБ НКВД УССР. С 14 июня 1938 г. — нач. 4-го отдела УНКВД по Одесской обл. С начала сентября (официально с 15 ноября) 1938 г. работал и. о. нач. УНКВД по Одесской обл. С января 1939 г. — зам. нач. УНКВД по Одесской области, начальник 2-го (бывшего 4-го отдела) отдела УГБ УНКВД по Одесской области. Уволен из НКВД 19 апреля 1939 г. Начальник телефонной станции в Одессе, арестован 16 января 1941 г. за нарушения законности. Эвакуирован в Западную Сибирь. Освобожден 14 марта 1942 г. решением УНКВД по Новосибирской обл. Арестован в феврале 1943 г. и 26 апреля 1943 г. осужден ВТ ВНКВД ЗСО на 10 лет ИТЛ с заменой на отправку в действующую армию. Вместо этого был освобожден и использовался в качестве спецагента УНКГБ по Новосибирской обл. В августе 1944 г. направлен на фронт, но, по всей видимости, непосредственного участия в боевых действиях не принимал. В 1950-х гг. на хозяйственной работе в Киеве. За годы службы в органах госбезопасности дважды награждался боевым оружием, а также знако