[1149]. Для того чтобы очистить территорию завода, потребовались несколько рабочих поездов и месяцы работы.
Однако даже «обстоятельные и конкретные мероприятия по общей и противопожарной охране заводов», выработанные ранее под контролем УНКВД на основании проведенных обследований и поддержанные, в свою очередь, авторитетом ЦК КП(б)У, обязавшего директора судостроительного завода незамедлительно претворить их в жизнь, не смогли предотвратить большой пожар 2 августа 1938 г., поскольку саботаж, по словам Карамышева, пустил глубокие корни[1150].
Прямая увязка «головки» троцкистской саботажнической организации с пожаром была, таким образом, только «делом техники». А.П. Федотов[1151], сотрудник ЭКО УНКВД[1152] по Николаевской области, позднее сообщал со знанием дела: «Как только его [Фомина] доставили в НКВД, он расплакался и сразу дал показание об участии его в к-p организации»[1153].
Согласно Карамышеву, Фомин сознался в том, что «он много наделал вреда Советской власти»[1154]. Уже спустя 10 дней после его ареста, то есть за три дня до пожара на заводе, благодаря объемным показаниям Фомина чекисты смогли документально подтвердить существование крупной троцкистской группы, которая под его руководством вела саботажническую подрывную деятельность.
Непосредственно сразу же вслед за пожаром сотрудники НКВД в ходе многочисленных допросов получили от Фомина показания,' в том числе отчасти собственноручные, в которых он не только подтверждал свою руководящую роль в прошлых актах саботажа, но и признал свою вину за пожар. Это случилось 28 августа 1938 г. в присутствии военного прокурора и заместителя прокурора по спеццелам Карпенко; во время очной ставки с Барсуковым и Афанасьевым — 24 августа 1938 г.; с Меламудом -8 декабря 1938 г., а также 1 и 14 декабря 1938 г., в «расширение» его прежних показаний, причем в декабре 1938 г. Фомин «снова клялся в том, что он дал следствию откровенные, правдивые и исчерпывающие показания о своей вредительской деятельности»[1155]. 8 декабря 1938 г. Фомин в том числе подтвердил результаты проверки обеих «экспертных» комиссий[1156]. Но и этого было недостаточно. Ведущую роль Фомина в диверсиях подчеркивали в своих показаниях, а также во время очных ставок многочисленные свидетели, в том числе Муратов, бывший секретарь Николаевского горкома КП(б)У, арестованный 12 или 13 мая 1938 г., и М.Ф. Волков, бывший секретарь Оргбюро ЦК КП(б)У по Николаевской области, осужденный 23 сентября 1938 г. к ВМН[1157].
«Правая рука» Фомина, Афанасьев, был незамедлительно арестован вечером 2 августа 1938 г., причем его арестовал непосредственно на рабочем месте заместитель начальника Секретнополитического отдела УНКВД М.В. Гарбузов[1158]. Во время пожара Афанасьев работал на заводе в свою смену[1159]. Он признал свое участие в организации пожара, позднее его показания были подтверждены Чикаловым, который признался в том, что осуществил поджог вместе с Афанасьевым[1160].
Общая картина, согласно которой в Николаеве орудовала крупная троцкистская саботажническая организация, все время дополнялась и уточнялась за счет информации о главных «соратниках» Фомина. Так, инженер Гладков, который так же, как и Фомин, был арестован еще до пожара, а именно 28 июля 1938 г., был все в том же 1938 г. исключен из партии — по данным Карамышева — «за правотроцкистскую деятельность и резкие выпады против вождя партии Сталина», причем этому имелось множество подтверждений со стороны коммунистов и беспартийных[1161]. Гладков также поддерживал прямой контакт с троцкистом В.К. Клигерманом, бывшим секретарем Сталинского райкома КП(Б)У г. Одессы[1162].
Инженер Гаврилов, арестованный николаевскими чекистами 27 июля 1938 г., был исключен из рядов ВКП(б) еще в 1937 г. «за покровительство и связь с троцкистами», а также «за потерю классовой бдительности и связь с врагами»[1163]. По данным Гарбузова, в 1-м отделении 4-го отдела также имелся «обработанный материал на вербовку Гаврилова» в целях разработки троцкистской организации, а также «выписка из показаний осужденного [ «троцкиста» и бывшего директора судостроительного завода им. Андре Марти] С.А. Степанова[1164] об участии Гаврилова в троцкистской организации и материалы партийной проверки о связях Гаврилова с репрессированными троцкистами». Еще один чекист, начальник 1-го отделения 2-го отдела УНКВД по Николаевской области К.А. Воронин, заявил, что Гаврилов «на протяжении ряда лет был связан с кадровыми троцкистами: Клигерманом, Гаевым, Сухановским и др.»[1165]. Помимо этого, согласно Карамышеву, у сотрудников НКВД имелись показания, изобличавшие Гаврилова в «открытых фашистских высказываниях в камере»[1166]. Арест инженера Гаврилова, который до этого под руководством Фомина и Афанасьева работал заведующим группой бюро технических усовершенствований, был, в том числе, произведен в результате показаний, данных против него «троцкистом» Д.Т. Стародубцевым[1167]. Позднее Воронин заявлял: «Гаврилов сразу же после ареста или на следующий день дал мне обширные показания о принадлежности к правотроцкистской организации»[1168]. Карамышев добавил к этому «букету» еще и обвинение в «антисоветской агитации», которую Гаврилов якобы вел «даже на улице, открыто на углах»[1169]. По показаниям чекистов, Гаврилов, Гладков и Фомин находились под наблюдением «органов» в течение последних шести-семи лет[1170].
В отношении остальных членов «троцкистской саботажнической организации» НКВД располагал гораздо меньшим количеством компрометирующих материалов. Однако в глазах чекистов их было достаточно для ареста и осуждения. Меламуд, арестованный 5 октября 1938 г. на основании показаний Фомина, был, по данным Карамышева, «старым кадровым сионистом», членом сионистской националистической организации, занимавшимся вербовкой в троцкистскую группу. Он знал, как себя вести на допросах, а также якобы знал поименно многих членов этой группы. Чтобы уличить Меламуда в саботажнической деятельности, были вновь сформированы две экспертные комиссии: одна под руководством инженера М.Г. Никифорова, другая — под руководством инженера Гордиенко, который уже выступал экспертом по делу Фомина. Дополнительно также были проведены допросы по меньшей мере четырех свидетелей[1171].
Техник Бондарь, арестованный 3 августа 1938 г., работал перед пожаром в утреннюю смену[1172]. В ходе нескольких очных ставок с Чикаловым, состоявшихся в присутствии помощника военного прокурора Курова (Чикалов был допрошен в первые часы после пожара 2 августа и арестован 7 августа 1938 г.), Бондарь показал, что он и Чикалов являются членами «антисоветской организации», при этом Чикалов принимал личное участие в поджоге[1173]. Согласно Чикалову, Бондарь дословно заявил во время одной из очных ставок следующее: «Мы совершили поджог и должны встать на колени перед соввластью»[1174].
Но самым опасным, по версии руководства УНКВД по Николаевской области, было то, что троцкистская саботажническая организация действовала не в одиночку, а была частью разветвленного правотроцкистского заговора, охватившего всю Николаевскую область и имевшего связи с троцкистами в других областях Советского Союза. Так, уже в 1937 г. во время одного из выездных заседаний Военной коллегии Верховного суда СССР имена Фомина, Гаврилова и Меламуда упоминались в показаниях обвиняемых. Также в ходе открытого судебного процесса против Степанова, бывшего директора завода № 200, неоднократно «всплывало» имя Гаврилова[1175].
Карамышеву не составляло труда показать, в какой сомнительной компании вращались лица, на которых была возложена ответственность за пожар на верфи. На упомянутых выше процессах их имена назывались на одном дыхании вместе с именем второго секретаря Николаевского обкома КП(б)У Д.Х. Деревянченко, протеже С.В. Косиора[1176]. Бывшего анархиста Деревянченко как «политического двурушника» заклеймили еще в апреле 1938 г. на Николаевской областной партийной конференции 2-й секретарь ЦК КП(б)У М.А. Бурмистенко и заместитель редактора газеты «Южная правда», «лучший политлектор» Буранов. Кроме того, Деревянченко обвинялся в том, что он «обманным путем получил от государства 2 миллиона рублей, его сестра за диверсионный акт была осуждена к ВМН»[1177].
Таким образом, УНКВД по Николаевской области «разоблачило» обвиняемых в поджоге на судостроительном заводе как часть широкой сети троцкистских заговорщиков, «щупальца» которой простирались далеко за пределы области, вплоть до верхушки партии и государства. Кроме этого, «троцкисты» якобы поддерживали связи с правыми уклонистами и даже с сионистскими националистическими кругами. В результате пожар на судостроительном заводе представлял собой только лишь один, хотя и кульминационный, акт из целой череды актов саботажа, сознательно и активно осуществлявшихся членами организации в прошлом и настоящем. «Головка» троцкистского подполья облаДала настолько широкими связями, что была в состоянии добиться осуществления своих преступных намерений даже из тюрьмы, с помощью многочисленных приспешников.