Однако самый настоящий поток жалоб вызвал приезд в Николаев в мае 1939 г. специальной комиссии во главе с особоуполномоченным НКВД УССР А.М. Твердохлебенко, поскольку именно эта комиссия стала уделять большое внимание жалобам пострадавших[1245]. Особоуполномоченный относился непосредственно к аппарату НКВД Украинской ССР и был наделен полномочиями, вести расследование как в отношении арестованных сотрудников НКВД, так и подозреваемых в нарушении соцзаконности[1246]. Конкретно комиссия Твердохлебенко, как и ее предшественница, работавшая в Николаеве в сентябре 1938 г., имела задание ознакомиться с ситуацией, сложившейся в областном управлении НКВД[1247]. Комиссия собирала показания жертв массовых репрессий, допрашивала трех сотрудников СПО УНКВД во главе с их бывшим начальником Карамышевым, против которых уже были выдвинуты обвинения, а также большое число сотрудников управления всех уровней[1248]. В результате комиссия пришла к выводу, что ответственность за должностные преступления несут Карамышев, Трушкин, Гарбузов и Воронин[1249].
В 1939–1940 гг., в ходе дальнейших следственных действий, по-прежнему осуществлявшихся сотрудниками республиканского аппарата госбезопасности, а именно 2-го отдела НКВД УССР, в результате дополнительных допросов как жертв, так и сотрудников Николаевского УНКВД были получены подтверждения того, что персонал управления практиковал пытки и фальсифицировал документы следственных дел[1250].
Сотрудники НКВД валили вину друг на друга. Так, Гарбузов показал, что видел, как Трушкин избивал подследственного[1251]. Согласно его показаниям, рукоприкладством занимался также целый ряд его сослуживцев, но ни в коем случае не он лично[1252]· Лишь Воронин признался, что избивал подследственного Прикера, однако это якобы была лишь защитная реакция на нападки арестованного на его коллег, которых тот обзывал «фашистами».
Прикер, по показаниям Воронина и Гарбузова, в ходе допроса внезапно напал на Гарбузова и, дико ругаясь, схватил следователя НКВД за волосы, укусил его и ударил. Гарбузов, который также считал, что случившееся давало чекистам право избить подследственного, тем не менее утверждал, что сначала он в присутствии Волошина проинформировал об инциденте бывшего начальника Секретно-политического отдела УНКВД Толкачева и получил от него санкцию, после чего сотрудники отдела Воронин, Басов и Козачук «применили [к Прикеру] физические меры воздействия»[1253].
Еще один подчиненный Гарбузова, Федотов, в свою ойередь неоднократно давал показания о фальсификации протоколов допроса и внесении в них записей Гарбузовым и Трушкиным в отсутствие подследственных[1254]. Вслед за этим Гарбузов признался в том, что по своему усмотрению исправлял и дополнял протоколы допросов, но только в стилистическом отношении или на основании информации из других достоверных источников, таких как решения партии. Однако, заявлял Гарбузов, он никогда не настаивал на том, чтобы следователи его отделения требовали от подследственных подписать эти видоизмененные протоколы[1255]. Помощник начальника еще одного отделения 2-го отдела, П.Д. Козачук, подробно описал, каким образом Трушкин вносил изменения в протоколы допросов[1256].
Главное обвинение в адрес Карамышева гласило, что он не только «поощрял и культивировал незаконные методы допросов», но и мирился с ненормальностями в работе тройки УНКВД, а также сам способствовал этому. В результате отдельные дела на тройке представляли не сотрудники госбезопасности, составлявшие короткие обвинительные заключения для протоколов тройки (так называемые докладчики), а те чекисты, которые не были знакомы с делами, например начальники соответствующих отделов, в которых работали «докладчики»[1257]. Помимо этого, некоторые протоколы тройки оформлялись в отсутствие областного прокурора и первого секретаря Николаевского обкома ВКП(б), постоянных членов тройки. Как правило, протоколы подписывались членами тройки спустя два-три дня после заседания, и по меньшей мере трижды из протоколов были удалены фамилии осужденных, хотя на тот момент протоколы уже были подписаны[1258].
Также в вину Карамышеву вменялось, в соответствии с показаниями Зельцмана, опытного следователя НКВД, его заявление на оперативном совещании сотрудников, согласно которому теперь чекисты имели право проводить аресты без санкции прокуратуры. Кроме этого, Зельцман упомянул об антисемитских нападках Карамышева на сотрудника НКВД Бромберга, который выделялся своим «либеральным» отношением к подследствен· ным. Карамышев якобы угрожал «вырвать это бедное еврейское сердце»[1259].
Что же касается пожара на судостроительном заводе № 200, то постепенно комиссия установила, что многие компрометирующие данные в отношении мнимых участников саботажнической группы либо полностью, либо частично не согласовывались между собой, и следствие закрывало глаза на эти противоречия. Так, в материалах следствия неоднократно указывалось на то, что инженер А.Е. Гаврилов, бывший заместитель начальника выгоревшего цеха верфи, был в 1937 г. исключен из ВКП(б) за троцкистские взгляды и контакты с троцкистами, но следователи предпочли «забыть» о том, что в том же 1937 г. Гаврилов был восстановлен в партии[1260]. Кроме того, арест Гаврилова последовал не в связи с тяжелой ситуацией на заводе, а как наказание за его отказ стать негласным осведомителем НКВД. Чтобы сломить сопротивление Гаврилова, целую неделю, вплоть до ареста 27 июля 1938 г., его каждый день вызывали в управление НКВД на допрос, который длился с десяти часов вечера до пяти часов утра, после чего Гаврилов отправлялся на работу[1261]. Только после ареста инженера сотрудники НКВД стали собирать на него компрометирующие материалы, фальсифицировали протоколы его допросов и нашли свидетеля, давшего показания о том, как он завербовал Гаврилова в состав троцкистской группы. Как было установлено позднее, «27 июля 1938 года на его арест была составлена сотрудниками УНКВД Федотовым, Гарбузовым и Трушкиным фиктивная справка, в которой было указано, что Гаврилов изобличается в принадлежности к к-p организации, показаниями арестованного Стародубцева, однако таких показаний в следственном деле и вообще в делах Николаевского облуправления НКВД — не имеется»[1262].
В конце концов сотрудники НКВД Танфилов, Федоровский, Воронин, Гарбузов и Трушкин вынудили Гаврилова в ходе длительных допросов (так называемого «конвейера») и в результате «применения провокационных и незаконных методов следствия» подписать фальсифицированные протоколы допросов[1263]. Гаврилов позднее в своих свидетельских показаниях от 8 сентября 1939 г. нарисовал образ чекистов, которые чувствовали себя всесильными. По его словам, однажды во время допроса Гарбузов заявил: «Мы сами суд и сами следствие, на нашей стороне все, — общественность, суд. Вам никто не поверит, что мы захотим, то с вас и сделаем. Помните, вы в ежовых рукавицах, Николай Иванович [Ежов] нам все разрешил. Мы вас порасстреливаем, как бешеных собак, если вы не будете писать того, что мы от вас требуем»[1264]·
Несмотря на то, что постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. официально положило конец массовым операциям, сотрудники НКВД продолжали использовать пытки и издевательства, хотя и делали это не так часто и не в таких объемах. Бывшие подследственные, по сравнению с Большим террором, реже давали об этом показания. В новой ситуации сотрудники НКВД должны были проявить все свое профессиональное мастерство и применить все уловки, чтобы выиграть в беспримерной «войне нервов» и «дисциплинировать» подследственных, в массовом порядке отказывавшихся от своих показаний. Однако на этот раз на кону стояла уже собственная жизнь чекистов. Поэтому те показания арестованных, в которых они дистанцировались от данных ранее показаний и самооговоров, следователи не фиксировали[1265].
Дело бывшего второго секретаря Николаевского горкома КП(б)У Д.Ф. Кобцева было одним из тех дел, в рамках которого подследственного продолжали избивать после 17 ноября 1938 г. Однако в данном случае главное место все же занимали так называемые «белые пытки» (меры психического и физического воздействия, не оставлявшие явных следов), призванные заставить Кобцева подтвердить данные им ранее показания. На допросах 2 декабря 1938 г. и 16 февраля 1939 г. сотрудники СПО УНКВД по Николаевской области поставили Кобцева на «выстойку», то есть заставили стоять на ногах в течение многих часов, возможно дней, в результате чего ноги у Кобцева опухли настолько, что он не мог носить обувь, а также у него шла носом кровь. «Выстойка» сопровождалась руганью и оскорблениями. Кобцеву было отказано во врачебной помощи, хотя он жаловался на сердечные боли и очевидно находился на грани нервного срыва, поскольку разрыдался, когда просил вызвать к нему врача, тем более что следователи угрожали ему провести 20 очных ставок с другими свидетелями. И все же Кобцеву предоставили возможность обратиться с письмом на «мя прокурора СССР