С обочины дороги что-то закричали. Солдат в ответ огрызнулся и, швырнув оставшиеся камни в фюрера, повернул обратно. Автоматчики пропустили его и пошли дальше. Не успели они сделать и десяти шагов, как взорвалась первая мина. Они побежали назад и напоролись еще на пару мин…
С обочины опять закричали. Оставшиеся в живых фашисты остановились и стали из автоматов расстреливать портрет, очевидно, намереваясь сбить его с шестов, но не тут-то было, ведь не зря бойцы выбирали сосенки покрепче…
Больше часа стоял истерзанный в клочья портрет Гитлера. И не было ни одной машины, которая не задержалась бы на обочине. Фашисты стреляли в портрет, кидали камнями, палками, а он стоял…
Комедия продолжалась до тех пор, пока не приехали минеры и не сняли портрет.
Приближался праздник 1 Мая, а настроение у храбрецов было невеселое. Еще не опомнились от гибели комсорга группы Синкевича — Литвиненко, подорвавшегося во время минирования шоссе, как обрушилось новое горе — погиб любимец отряда Сергей Храпов, которого отличали умная храбрость, живой и веселый нрав. Он никогда не унывал. Бывало, люди измотаются на задании, измучаются, одно желание — лишь бы добраться до костра, до печи, закрыть глаза, а он вдруг затянет задорную песню или впрыгнет в круг повалившихся от смертельной усталости бойцов, ударит ладонями о колени и начнет лихо отплясывать «Яблочко»… Откуда только силы брались? Все умел этот парень: петь, плясать, стихи читать и воевать…
Необычная выпала судьба на его долю. Родом он был из подмосковного города Луховцы. С детства мечтал стать артистом. До войны был призван в армию. Там сбылась его мечта. Сергея приняли солистом в ансамбль песни и пляски Белорусского военного округа…
21 июля 1941 года ансамбль давал концерт на заставе под Брестом. А утром началось фашистское нашествие. Сергей Храпов стал защитником Брестской крепости. Тяжелый, нечеловечески тяжелый бесконечный бой… С осени сорок второго года он стал бойцом отряда «Храбрецы». И вот теперь…
На базе, где собрался почти весь личный состав отряда на открытое комсомольское собрание, было непривычно тихо. На войне люди в какой-то мере привыкают к смерти, потому что идут с ней рядом и через нее. Смерть Сергея словно выбила всех из седла.
Все ждали членов партии, которые в штабной хатке проводили собрание. Наконец, открылась дверь, появился Линке. Он был как всегда подтянут, только лицо осунулось и резче обозначились морщины. За ним шли Рабцевич, Бабаевский, Побажеев и все остальные члены партии.
Василий Козлов открыл комсомольское собрание. Минутой молчания почтили память павших товарищей. Потом Козлов предоставил слово Линке.
Комиссар отряда заговорил о Первомае, рассказал о том, что его самого неоднократно арестовывали за участие в этом празднике. А в тридцать первом году он впервые прошел с демонстрацией по ликующей Красной площади… Он говорил о фашистской чуме, борьбе с которой посвятил всю свою жизнь, о задачах отряда, каждого бойца, командира.
— Мы с вами, — сказал он, — не должны позволить фашистам лишить нас возможности строить счастливую жизнь. — Его голос зазвенел металлом: — Клянемся, что не будет от нас пощады оккупантам, за смерть наших товарищей мы отомстим фашистам!
И все собрание в один голос ответило:
— Клянемся!
Прямо с собрания бойцы уходили на задание. Для усиления групп Линке пошел с Игнатовым, Бабаевский — с Синкевичем, Побажеев — с Бочериковым…
Действия партизан на какое-то время парализовали движение на железных и шоссейных дорогах.
В ответ фашисты провели серию карательных экспедиций. В поисках партизан они вторглись в Логишинские леса. Однако диверсионно-разведывательные группы, предупрежденные местным населением, вовремя вышли из опасной зоны…
Одновременно с карательными мерами фашисты в срочном порядке усилили охрану железных дорог. На железной дороге Пинск — Лунинец на протяжении всего пути на расстоянии пятисот — тысячи метров друг от друга ими были построены доты, оснащенные радио- и телефонной связью, мощными прожекторами, вооруженные пулеметами. В некоторых дотах разместили караулы. На расстоянии двухсот метров друг от друга на ночь выставляли посты. В дни интенсивного движения составов расстояние между постами сокращалось до ста метров. Помимо этих постов выставляли секреты, отдельные участки подходов к путям минировали. С обеих сторон от железной дороги метров на сто пятьдесят — двести был вырублен лес. Часовые при малейшем подозрительном движении или шорохе, доносившемся из леса, открывали огонь из автоматов. Тут же на проческу местности высылали наряды солдат. Если фашистам почему-то не хватало своих сил, на помощь прибывал бронепоезд. Огнем пушек, минометов, пулеметов он уничтожал все живое. После его ухода от деревень, которые попали под обстрел, оставалась груда пепла да изрешеченные траурно-черные печи, от леса — высокие расщепленные пни. Кроме того бронепоезд раз в сутки, в двенадцать часов ночи, проходил весь участок дороги от Пинска до Лунинца и уже самостоятельно, где считал нужным, наводил «порядок». Фашисты в своей газете хвастливо объявили о неприступности железной дороги на этом перегоне.
Рабцевич решил подорвать бронепоезд. Выполнить задание поручили группе бойцов под руководством Синкевича.
Восемь раз выходила группа к железной дороге в междуречье Ясельды и Бобрик и восемь раз возвращалась ни с чем. Был обследован каждый клочок земли. Незаметно появиться на железнодорожном полотне и тем более заложить мину оказалось невозможно. Операция усложнялась еще и тем, что в километре от железной дороги и параллельно ей пролегало шоссе Пинск — Лунинец, которое патрулировали мотоциклисты. В случае тревоги на железной дороге шоссе тут же перекрывали. Это, естественно, могло помешать отходу группы. И тогда Синкевичу пришла идея атаковать бронепоезд…
Между станциями Ясельда и Парохонск Синкевич обнаружил едва заметную канаву, тянущуюся из леса в сторону насыпи. Ползущего по ней человека даже в четырех-пяти метрах не было видно. Синкевич хотел было по ней выбраться на пути, но она метрах в пяти от насыпи внезапно обрывалась, и дальше надо было пробираться уже по бугру. Скрытно подползти к насыпи она помочь не могла, однако при подготовке атаки на бронепоезд могла пригодиться. Место это оказалось удобным еще и потому, что расстояние от насыпи железной дороги до кромки леса здесь было наименьшим…
Четырнадцатого мая на подрыв бронепоезда вместе с Синкевичем вышли Иван Касьянов, Михаил Чмут, Павел Кожич, связные Николай и Федор Косяк.
Через шоссейную дорогу перебрались засветло. Проверили, не обнаружил ли кто их переход, и только тогда углубились в лес. Засветло подошли и к железной дороге. На опушке леса у канавы залегли.
В половине десятого из дальнего дота вышли солдаты. Часть их пошла в сторону станции Ясельда, часть — к станции Парохонск. Солдаты шли медленно, тщательно осматривали рельсы, насыпь, по пути выставляли посты. Один солдат встал метрах в ста от канавы справа, другой — слева на таком же расстоянии. Остальные пошли дальше. Часовые осмотрелись, пошли навстречу, не дойдя метров пятидесяти друг до друга, остановились, о чем-то громко и весело переговорили и разошлись.
Стемнело сразу. Периодически, то с одной стороны, то с другой, стали вспыхивать прожектора, в небе то и дело зависали ракеты. Иногда их над дорогой висело сразу по нескольку штук. Холодный свет ракет ровно заливал округу.
Синкевич, подождав, пока потухнет прожектор и сгорит очередная ракета, пополз из леса. За ним Касьянов, Чмут. Оставшиеся в охранении взяли на прицел часовых.
Ползти по узкой канаве налегке не трудно, но с двадцатикилограммовым зарядом тола, запрятанным в мешок, — проблема…
В воздухе зависла новая ракета. Бойцы втиснулись в землю. Каждому казалось, что ракета висит именно над ним. Потом опять вспыхнул прожектор, его луч пробежал над головами, перекинулся на полотно, стал хлестать по лесу справа, слева и потух. Часовые разошлись. Бойцы вновь поползли. И вдруг в руках Синкевича задергался шнур, который он тянул за собой: это из охранения подали сигнал «Внимание!».
Синкевич увидел, что со стороны дальнего дота по путям движется несколько человек.
«Час от часу не легче! Если гитлеровцы решили выставить дополнительные посты, часового поставят и у канавы. Что делать? Тогда даже не развернешься, чтобы отойти…» Синкевич решил не ждать, пока погаснет ракета, осторожно двинулся дальше, за ним — товарищи.
Немцы приближались. Их было трое. Один шел со стороны канавы. Все отчетливее слышался хруст гравия под подошвами их сапог.
Обидно. До насыпи осталось совсем немного, и бронепоезд вот-вот появится…
Что-то заставило фашистов остановиться. Синкевич при свете ракеты заметил, как один из них показал рукой в сторону канавы.
— Кажется, хана, братцы. Не хотелось ввязываться в бой, да, видно, придется…
От группы отделился солдат и, держа автомат наизготовку, пошел к канаве. Остановился буквально в пяти шагах от места, где притаились разведчики. Его надтреснутый голос, казалось, прозвучал над самой головой. С насыпи ему что-то ответили, и фашисты… ушли.
Из тягостного оцепенения Синкевича вывел протяжный и властный паровозный гудок. Это извещал о своем появлении бронепоезд. И вот вдалеке блестящая игла его прожектора проколола лес и затем, вытянувшись над полотном, высветила перед собой рельсы, шпалы. Теперь нельзя было терять ни секунды. Синкевич дал знак товарищам: вперед!
Разведчики достигли бугра, у которого кончалась канава. Синкевич подтянул мешок с взрывчаткой, готовясь к решающему броску.
Бронепоезд шел на большой скорости. Тяжелый стук его колес нарастал. Столбами замерли часовые, они словно приготовились приветствовать его…
Пора! Разведчики метнулись к насыпи.
Луч прожектора бронепоезда резал темноту, не задевая бойцов, они оставались вне поля видимости, как и рассчитали. Секунда, две… и бойцы на полотне. Их наверняка заметят часовые, однако предпринять что-либо уже не успеют. Позаботиться об этом — задача тех, кто оставлен для прикрытия группы.