В доме повсюду были кружева: над дверью, на окнах, на столе, на кровати. Геннадий с гордостью показывал белые узорчатые изделия:
— Моя жена — отличная кружевница. Многие просят продать её изделия, но разве можно продавать такую красоту?! Её можно только дарить, ведь так? У моей Леночки золотые руки, и вообще она золотая жена.
В дом вошла красивая молодая женщина с младенцем на руках. Поздоровалась со мной и сказала:
— Сейчас уложу дочку и будем пить чай.
— Посмотрите на эту троицу, — Геннадий кивнул за открытую дверь — перед домом к играющим Челкашу и Кольке присоединился серый кот. — Надо же, ваш Челкаш не гоняет нашего Сапфира.
— Он любит кошек, — сказал я. — Вообще, всех животных любит, он самый дружелюбный на свете.
Чай мы пили на террасе. Разливая мёд в розетки, Геннадий говорил:
— Вот он, наш драгоценный медок, золотистый, лечебный, от всех болезней вылечивает. Чувствуете, в нём весь букет полевых цветов? А вообще, самый вкусный мёд — шмелиный. Ведь мёд собирают и осы, и шмели. Шмелиный — самый ароматный и полезный…
Солнце скрылось за берёзовой рощей, и стало темнеть.
— Вы, конечно, заночуете у нас? — обратился ко мне Геннадий. — Куда на ночь глядя ехать? А утром я покажу вам наши достопримечательности. В ельнике гигантский муравейник, побольше вашей машины. А у речки водопад и дальше запруда и хатка бобров. У нас много интересного! Оставайтесь! Леночка постелит вам на террасе.
— Спасибо, но у нас в машине все удобства и широкая постель. С вашего разрешения, я только подгоню её к дому.
После того как я подогнал Малыша к дому, мы с Геннадием ещё некоторое время сидели на скамье в саду; Геннадий рассказывал о своей пасеке. Кольку Лена уложила в постель, Сапфир уже давно исчез в доме, но в Челкаше по-прежнему бурлила энергия — он нашёл себе новое развлечение — катал голыши по садовой дорожке.
— А вон паук-рыболов, — Геннадий показал на куст смородины. — Видите, выпускает блестящую нить? Сейчас заметит какого-нибудь мотылька, начнёт раскачивать нить, как леску. Мотылёк полетит на блеск и приклеится.
— У вас здесь сплошные чудеса, — сказал я. — А у нас в машине тоже обитает паучок. Ловит комаров и мошек. Вместе с нами он уже пережил немало приключений. Наверняка ему наша поездка кажется кругосветным путешествием.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Геннадий.
(Кстати, по возвращении в Москву я поселил паучка у нас на балконе, и уже на следующий день он там обосновался по-хозяйски: сплёл паутину, под жильё выбрал щель в оконной раме, но стоило мне выйти на балкон и изобразить тарахтение Малыша и «бибикнуть», как он вылезал из укрытия — явно был готов снова ехать с нами куда угодно.)
Я проснулся от женской песни, прекрасной колыбельной, явно собственного сочинения, поскольку в неё вплеталось всё, что окружало женщину. В песне были приблизительно такие слова: «Я люблю свою дочку, как птица любит своего птенца, как белька — бельчонка, как цветы любят солнце, как пчёлы — нектар, как крольчиха — морковку, как козлёнок — зелёную лужайку»…
Опустив дверное стекло, я увидел Лену, качающую коляску с дочкой. Прямо из машины я сфотографировал их. Позднее выяснилось — это была лучшая фотография за всю поездку, и вообще лучшая из всех, которые я когда-либо сделал.
— Доброе утро! Как спалось на нашей пасеке? — улыбнулась Лена, когда мы с Челкашом выбрались из машины.
— Отлично, как никогда!
Из-за кустов смородины выскочил Колька, и они с Челкашом сразу затеяли возню, словно и не расставались на ночь.
— Коля давно ждёт вашего друга, — сказала Лена. — Несколько раз даже хотел подойти к машине позвать его. Он такой сорванец, часто убегает к водопаду и в рощу. Я всё боюсь — заблудится, не дай Бог!.. Но мы слишком-то не ругаем его. Дети должны жить в любви, без раздоров и наказаний. Тогда из них вырастут добрые люди.
— Да, наверное. Вы с Геннадием — отличная пара, и я желаю вам побольше детей. Счастливые люди должны иметь много детей, ведь от счастья и дети рождаются красивыми, талантливыми. Кстати, а где Геннадий? Он ещё спит?
— Что вы! Он встаёт вместе с птичками и уже давно около ульев, — Лена показала в глубину сада, где за яблонями и сливами виднелись домики пчёл.
К завтраку Лена напекла ватрушек; мы уплетали их с мёдом, запивая чаем (Челкаш лопал из миски).
После завтрака Геннадий повёл меня к ельнику. Челкаш решил остаться на участке, предпочёл играть с Колькой и Сапфиром в «прятки». Мы шли по тропе среди множества цветов, и Геннадий то и дело обращал моё внимание на всякую живность:
— Смотрите, с пучком травы побежала полёвка… Вон по осыпной воронке карабкается жужелица… А вон мои пчёлы кружат над головками цветов, выписывают пируэты в воздухе, — Геннадий смеялся, вздыхал: — Повсюду своя жизнь… Я иногда представляю, как сейчас в протоках бобриха обучает бобрёнка подрезать деревца, сплавлять их к хатке… А в лесной норе сидят, прижавшись друг к другу, лисята — ждут родителей… Но с каждым годом животным всё труднее уйти от человеческого жилья, найти необжитое место. Человек теснит зверьё, они уже и не знают, куда податься.
В ельнике Геннадий показал мне высоченный муравейник, а на реке — водопад и хатку бобров — от этих чудес природы захватывало дух. Но что меня особенно поразило, так это загородка вокруг муравейника, а около хатки бобров — прибитая фанерка с надписью: «Пожалуйста, не тревожьте лесных тружеников!».
— Твоя работа? — спросил я у Геннадия.
Он кивнул:
— Надо же кому-то о них позаботиться.
Перед нашим отъездом Геннадий сходил в сарай и вернулся с банкой мёду.
— Это вам на дорогу от всего сердца.
А Лена принесла из комнаты кружевную накидку на подушку и с улыбкой сказала:
— Чтобы вам снились хорошие сны.
На прощание я сфотографировал счастливое семейство, вместе с котом Сапфиром.
Именно в тот день я задумал устроить выставку портретов счастливых людей. Сейчас у меня уже целый альбом счастливцев.
На пасеке я чувствовал себя прекрасно. И не столько от необыкновенного воздуха и лечебного мёда, сколько благодаря Геннадию и Лене; они сразу излечили меня от мрачных мыслей, ведь, общаясь с такими людьми, получаешь заряд душевных сил.
Глава девятнадцатая,грустная
Мы отъехали от пасеки всего ничего, как вдруг видим — из-под впереди идущего «Москвича» валит густой дым. Первым его, разумеется, почувствовал Челкаш, встревожился и начал гавкать. Я посигналил водителю машины, но он то ли не слышал сигналов, то ли не обращал на них внимания. Мне удалось поровняться с ним; Челкаш бурно залаял, я закричал:
— Остановитесь! У вас что-то горит!
Усатый мужчина вскинул глаза, обернулся и спешно взял к обочине.
Мы затормозили чуть впереди, и я вышел из автомобиля, чтобы, если понадобится, помочь мужчине. Когда я подошёл к нему — низкорослому, щуплому, но с пышными усами, — он заглядывал под днище машины и качал головой. Оказалось, у «Москвича» прогорела выхлопная труба.
— Ничего страшного, — сказал я. — Потихоньку до ближайшего посёлка дотянете, а там на трубу положите жесть и обмотайте проволокой.
— Да-да, — удручённо выдохнул мужчина.
В этот момент из Малыша выскочил Челкаш — по земле за ручку он волочил огнетушитель (он всегда под моим сиденьем); подбежал, направил его на «Москвича» и нажал на рычаг. Струя пены ударила в глушитель машины; послышалось шипение, потом всё стихло, дым рассеялся. У мужчины глаза полезли на лоб.
— Вот это пожарный!
— Да, он умеет бороться с огнём, — спокойно подтвердил я.
Пожелав незадачливому водителю удачи, мы с Челкашом продолжили путь.
Так уж устроена наша жизнь: радость и печаль всегда рядом, всегда соседствуют счастье и трагедия. Через несколько километров, у посёлка Ёлкино, прямо на шоссе, на открытом участке, мы увидели двух чёрных собак, одна из них неподвижно лежала на асфальте, другая теребила её лапой. Остановившись, я направился к ним. Челкашу наказал сидеть в машине.
Лежащей собакой оказалась молодая сучка; стоящий над ней кобелёк с жутко испуганными глазами, поскуливая, пытался приподнять свою подружку. Но она была мертва; её явно сбила машина — вокруг головы виднелась кровь.
Кобелёк посмотрел на меня — прямо умоляя вернуть к жизни его подружку.
— Прости, дружище, — вздохнул я. — Здесь уже ничего не сделаешь. Надо её убрать отсюда, а то ещё, не дай Бог, и тебя собьют.
Я отнёс погибшую собачонку в придорожные кусты, прикрыл её ветвями и листвой и пошёл к машине. Кобелёк так и остался скулить около могилы.
Челкаш всё видел; он сидел, понурив голову, из его глаз капали слёзы.
Я завёл Малыша.
— Да, Челкашка, тонкая грань между жизнью и смертью. Только что эта парочка радовалась жизни и вот — на тебе! Такая у них горькая судьба.
А про себя я подумал: «Все несутся на шоссе, как сумасшедшие, не думают о животных, не понимают, что в их руках опасный транспорт. И почему в городе есть знаки «Осторожно — дети!», а в сельской местности не поставят «Осторожно — братья наши меньшие!»?
Потом вспомнил, что у профессиональных шофёров есть примета: задавишь какое-нибудь животное — в твоей жизни произойдёт несчастье, и подумал, что негодяя, который сбил собачонку и даже не отнёс её в кювет, не похоронил, постигнет кара. На открытом участке он не мог не заметить собак — значит, гнал, как угорелый, а перед населённым пунктом вообще надо сбрасывать скорость.
«И что за радость в бешеной гонке? — продолжал я размышлять. — Всё мелькает перед глазами, а твои пассажиры только и ждут, когда ты во что-нибудь врежешься?! Не случайно у профессиональных водителей есть закон: «За рулём спешить нельзя!».
Спустя некоторое время после этой поездки я купил подержанный «Москвич» и несколько лет ездил на нём с Челкашом на садовый участок. И представляете, ни разу не доехал до участка и обратно в город, чтобы не увидеть на шоссе сбитых птиц, ежей, кошек и собак. Ни разу!