Я бы и вспоминать об этом случае не стал, но в 1808 году в Уржуме событий масштабнее этого не было. Правду говоря, и в предыдущем… Впрочем, нет, в предыдущем году такое событие было. По результатам работы сенатской комиссии предписано было губернским властям уржумского уездного судью Разумова «тотчас отрешить от места».
Раз уж зашла речь об уржумских чиновниках, вернемся ненадолго в восемнадцатый век, в самый его конец. В 1796 году сенатская комиссия по Вятской губернии предписала отрешить от должности «Уржумского уездного судью, коллежского асессора Зубкова, в рассуждении найденного нами, при осмотре беспорядка в делах Уржумского уездного суда, в коем именно нашли мы, что решительные по делам протоколы сочиняются не только прежде сочинения и подписания журналов, но и прежде положения присутствием резолюций, что есть совершенно противно узаконениям, крайний означает в производстве дел непорядок и большие открывает средства к запутанности и злоупотреблениям».
Судье Зубкову еще повезло. Секунд-майора Арбузова, бывшего земского исправника Уржумской округи, за лихоимство и прочие должностные преступления эта же комиссия предписала лишить чинов, дворянства и сослать в Сибирь на поселение.
Заодно уж упомянем и уржумского уездного комиссара и провинциального секретаря Сьенова, «который сверх того, что ведет себя, как то свидетельствуют общий голос города и уезда, несоответственно свойствам кротости, доброхотства и трезвенности должности его приличным и предписанным, открылся еще в небрежении и сомнительной нерачительности о должности своей, в недостаточном бдении по оной, неискусстве и неисправности». Впрочем, такую характеристику Сьенову сенатская комиссия дала уже в девятнадцатом веке – в 1800 году.
Девятнадцатый век в Уржуме долго не начинался. То есть он, конечно, открылся появлением в селе Ашлань первого в Уржумском уезде винокуренного завода, принадлежавшего помещикам Депрейсам, но до волков и овец, бесприданниц, бешеных денег и последних жертв было еще далеко. Уржум, говоря словами императора Александра Первого, жил «как при бабушке».
В 1811 году в Уржумский уезд, в село Буйское, к сестре Надежде, которая была замужем за сыном владельца завода Мосолова, приезжал Сергей Тимофеевич Аксаков – тогда еще просто молодой человек двадцати лет отроду, а не отец славянофилов в самом прямом смысле этого слова и знаменитый на всю Россию рыболов и охотник. Приезжал он трижды, но мы не стали бы вспоминать ни про один из этих визитов, кабы в «Записках ружейного охотника» Аксаков не написал: «…тамошние дремучие леса, идущие непрерывно до Архангельска, населены рябчиками в изобилии… Поднявшись с земли, рябчики сейчас садятся на деревья. Тут необходимо острое зрение, чтобы разглядеть их, спрятавшихся в густой и темной зелени сосен и елей. У туземцев… способность эта развита в высшей степени, и я не один раз имел случай удивляться необыкновенной их зоркости».
За месяц до начала войны с Наполеоном, «в мае 1812 г. татарин Казанского уезда Бактемиров, придя на Буйский завод (Вятской губ., Уржумского у.), говорил, что турки победили русских и государь бежал: это видно из писем, получаемых богатыми татарами; он сказал также, что „татары скоро возьмут Казань, что и они умеют драться, и у них есть оружие“. Он слышал, что они переписываются с турками».
Война 1812 года коснулась Уржума в той же степени, что и остальных провинциальных городов империи, очень далеких от театра боевых действий. Вятка и Уржум были назначены местами формирования вятского ополчения. На содержание ополчения собирали народные деньги. Потом, когда все закончилось, в уезде разместили пленных итальянцев и французов. Всего около двух сотен. В самом Уржуме разместили восемь французских офицеров. Пленным в уезде собрали полсотни шинелей и почти сотню пар лаптей. Лапти, конечно, не та обувь, которая нужна зимой пленному итальянцу или французу в тех местах, но… не всем хватило и лаптей. Пленным французским офицерам по предписанию председателя комитета министров было выдано единовременно по сто рублей на покупку одежды. Остальным было предложено на одежду заработать самим. И еще. В честь победы над Наполеоном в Уржуме было заложено новое здание Свято-Троицкого собора.
Уржум в первые два десятилетия девятнадцатого века был почти полностью деревянным. Еще и ветхим, по словам губернского землемера Родионова. Еще и вал со рвом, которые были на плане, утвержденном Екатериной Великой, был «…поныне не сделан». Перед войной с французами в городе было сто пять деревянных домов. В 1815 году в городе произошло знаменательное событие – был построен первый каменный дом. В 1820 году половина из деревянных уржумских домов сгорела в результате опустошительного пожара. Дома, конечно, потом построили новые, а вот архива, сгоревшего вместе с административными зданиями, Уржум лишился навсегда. На следующий год заново было построено сто восемь домов. Стук топоров при этом строительстве стоял такой, что слышно было в соседнем Малмыже.
Через шесть лет после пожара утвердили второй план города, потому что город, предоставленный сам себе, все время норовил застроиться не аккуратными квадратными или прямоугольными кварталами, а узкими кривыми улочками и переулками, переплетенными и перепутанными так, что сам черт не разберет, где у них начало, а где конец. Не говоря о глухих тупиках, которые возникали в самых неподходящих местах буквально из ничего, из какого-нибудь покосившегося забора в три доски, старого корыта, в которое жители набросали мусора, и спящей в луже свиньи. В Уржуме 1830-х годов было всего восемь улиц и переулков. Только одна улица была вымощена… не камнем, но деревом. В семи каменных домах проживало пять купцов, один мещанин и один священник. Купцов и всего-то было в городе восемь человек. Во всех остальных деревянных ста семидесяти четырех домах жили дворяне, чиновники, мещане, духовенство, солдаты и крестьяне. В те времена Уржум, если судить по данным переписи 1838 года, был городом военных и мещан. На тысячу двести жителей приходилось всего шесть помещиков, три учителя, девять священников, тридцать шесть церковнослужителей, двадцать девять крестьян, тридцать пять слуг, живущих при господах, тридцать восемь чиновников, а остальные ходили в военной форме или были мещанами.
Деревянным было и первое в городе и уезде одноклассное приходское училище, открытое в 1835 году. Отдавать в училище своих детей уржумцы не спешили. Числилось в нем поначалу всего сорок четыре ученика. Тем не менее содержание училища обходилось городу в триста рублей в год. Полиция стоила Уржуму ровно в два раза дешевле. Дороже училища стоило только содержание пожарных лошадей и чиновников. Если считать в училищах, то городской магистрат за год съедал немногим более четырех училищ, семь городских тюрем и почти девять годовых бюджетов полиции.
Скажем и о городской тюрьме, на которую власти тратили в год двести рублей. Сидели там в 1838 году три десятка человек – большей частью государственные крестьяне из окрестных деревень. Сидели за воровство, мошенничество, бродяжничество, совращение в раскол и сокрытие беглых. Сидели и два взяточника. Как представишь, какого размера в то время в Уржуме были взятки… Курам на смех.
Была в Уржуме городская больница. Ее открыли еще во времена войны с французами. К ней уржумцы относились точно так же, как и к училищу. Старались ее не посещать. За год пришло в нее тридцать три человека, а своим ходом ушло тридцать два. Объединяло больницу с училищем еще и то, что помещались они в крайне ветхих зданиях – в училище протекала крыша, а в больницу с наступлением холодов и вовсе лучше было не приходить.
1828 год запомнился уржумцам делом о молении марийцев своим языческим богам в березовой роще Сернурской волости Уржумского уезда. Собралось там около трех тысяч крещеных и некрещеных из Вятской, Казанской и Уфимской губерний, зажгли сто с лишним костров, сколотили столы, накрыли их белым полотном, приготовили жертвенных животных, стали молиться и… тут к ним приехали уржумский земский исправник с православным священником и давай уговаривать их разойтись. Марийцы исправника со священником слушать не стали, и пришлось им уехать восвояси, но на следующий день исправник приступил к следствию по делу «О бывшем отправлении черемисами жертвоприношений по своему языческому обряду и суеверию». На следствии выяснилось, что одному из крещеных марийцев по имени Иван Токметев приснился вещий сон, из которого было ясно, что надо молиться о чудесном избавлении всего марийского народа от страшной напасти, каковая приснилась Ивану Токметеву в виде ужасной пропасти. В этой же деревне оказалось и еще два сновидца с такими же снами на эту же тему. Вятский губернатор, получив рапорт уржумского исправника, немедленно доложил министру внутренних дел, а министр это дело довел до сведения обер-прокурора Священного синода. Тот, в свою очередь, рассказал о нем государю, который повелеть соизволил, чтобы никого из марийцев не притесняли и не наказывали «из снисхождения к их простоте». Их и не притесняли, но трех сновидцев тихонько взяли и отправили в Вятку для выяснения всех причин случившегося. После допроса всех троих отправили с квартальным надзирателем и солдатом, понимавшим марийский язык, в Петербург на новый допрос к действительному статскому советнику Филатьеву. Тот их всех допросил и отчет о допросе представил царю. Марийцев же поручили попечению священника Московской Богоявленской церкви Александра Покровского, и вместе с ним, прикомандированным офицером и еще одним на всякий случай рядовым они вернулись в Вятку, а из Вятки были отправлены в Уржум. Казенных денег на эту поездку было истрачено около тысячи трехсот рублей, которые списали на счет губернского казначейства. Тем дело и кончилось, но… оказалось, что у него имеется еще и постскриптум.
Спустя некоторое время выяснилось, что наивные марийцы надеялись на то, что тамошний земский исправник князь Девлет-Кильдеев хлопочет в Петербурге перед правительством о том, чтобы им разрешили остаться язычниками. Этим надеждам в них не давал умереть и местный дьякон, обещавший просить о том же вятского а