Думаете, правда наконец-то восторжествовала? Как бы не так. Тем же летом Голенищев бежал из-под стражи и объявился в Казани, где исхитрился подать жалобу на Шамшуренкова, яранского бурмистра Балахонцева и… на майора Державина. Жалобу приняли к рассмотрению, Державина от следствия отстранили, а всех тех яраничей, кого Голенищев в своей челобитной упомянул, Казанская губернская канцелярия приказала забрать и в «непорядочных поступках произвесть следствие во оной же канцелярии без упущения». Державина заменили другим майором – Земнинским, но приступить к следствию он не мог, поскольку яраничи требовали присутствия на следствии Державина. Еще через год майора Зимнинского заменили коллежским асессором Топориным. Тот знакомился, знакомился с материалами следствия – и еще через два года заболел и передал дело присланному из Москвы коллежскому асессору Голчину. У того был сенатский указ о проведении следствия в самые краткие сроки. И действительно, в самые короткие сроки Голчин… договорился с Корякиным и Голенищевым, и сразу же выяснилось, что казна от действий Корякина и Голенищева ущерба не понесла, украденные перегонные кубы были на самом деле выданы местным купечеством заимообразно, свидетели, допрошенные не просто так, а под пыткой, стали отказываться от своих показаний…
Тут читатель скажет, что это уж к истории изобретения самобеглой коляски Шамшуренкова не имеет никакого отношения, и будет, конечно, не прав. Еще как имеет. Голчин арестовал Шамшуренкова, заковал в кандалы, в колодки, посадил на цепь и приказал бить его кошками и батогами. Несчастный изобретатель, которому тогда было уже шестьдесят, не выдержав пыток, был вынужден отказаться от своих писем в Камер-коллегию. Голчин был тот еще фрукт без страха и упрека. Он в своем докладе по делу потребовал оштрафовать предыдущих следователей, включая Державина, а Шамшуренкова за якобы ложные свидетельства предлагал и вовсе казнить или в крайнем случае сослать на вечное поселение в Оренбург, предварительно бив кнутом и вырезав ноздри. Через пять месяцев Голчин снова заставил Шамшуренкова отказаться от своих показаний и дать подписку, что претензий к Корякину и Голенищеву не имеет, а писал жалобы по наущению яранского бурмистра и купца Балахонцева, который к тому времени успел умереть.
И снова сын Шамшуренкова пишет челобитную в сенат. Яранский магистрат в 1748 году отверг версию Голчина и написал о своем несогласии в Камер-коллегию. Еще и прибавил, что Максим Голенищев с другим яранским купцом Петром Овчинниковым убили яранского бурмистра Григория Попова, и потребовал никаким челобитным этих убийц не верить. Что-то на самом верху еще раз скрипнуло, и шестеренки Камер-коллегии повернулись хотя и не на целый оборот, но не меньше чем наполовину. Голчина и чиновников Казанской губернской канцелярии от расследования отстранили, а многострадального Шамшуренкова под караулом препроводили в Нижний, чтобы тамошняя губернская канцелярия расследовала обстоятельства, при которых Леонтий Лукьянович отказался от своих показаний. На дворе стоял уже 1750 год36.
В нижегородской тюрьме Шамшуренкова не били, не сажали на цепь, не заковывали в кандалы, и самобеглая коляска, идею которой он все время носил в голове, в самом дальнем ее углу, уже почти затянутом паутиной, ожила, зашевелила колесами, закрутила педалями и заскрежетала зубчатой передачей. В конце февраля 1751 года Шамшуренков решается продиктовать своему племяннику Федору (сам Леонтий грамоте не был обучен) еще одно письмо в сенат, в котором сообщал, что «может он зделать куриозную самобеглую коляску, которая будет бегать без лошади»37.
Уже на следующий день, второго марта 1751 года (скорости для того времени неслыханные), Нижегородская губернская канцелярия отправила в Москву, в Сенатскую контору, доклад, в котором подробно описала, как сказали бы современные патентоведы, формулу изобретения Шамшуренкова. «Написано от него, Леонтея, о сделании им коляски самобеглой, и такую коляску он, Леонтей, сделать может подлинно, изобретенными им машинами, на четырех колесах с инструментами так, что она будет бегать и без лошади, только правима будет через инструменты двумя человеками, стоящими на той же коляске, кроме сидящих в ней праздных людей, а бегать будет хотя чрез какое дальнее расстояние, и не только по ровному места положению, но и к горе, буде где не весьма крутое место; а та де коляска может быть зделана конечно через три месяца со всяким совершенством, и для апробации на сделание такой коляски потребно ему из казны денег не более тридцать рублев (понеже своим коштом, за неимуществом его, сделать ему нечем), которую апробацию может он сделать и здесь, в Нижнем Новгороде… А тому искусству нигде он, Леонтей, не учивался, но может сделать это своею догадкою, чему он пробу в доме своем, таясь от других, делывал, токмо оная за неимением к тому достойных железных инструментов в сущем совершенстве быть не могла… Для уверения оного, что искусство совершенно в нем имеется, объявил он прежнее свое художество, что в прошлом… делал он модели для вынятия из земли и поднятия на колокольню нововылитого большого колокола, и с теми моделями из Конторы Правительствующего Сената отослан был в Артиллерийскую контору, которое его дело и принято было за действительно… и при окончании допросу он, Шамшуренков, подтвердил, что ежели то ево показание явится ложно, за то повинен смертной казни». В конце доклада губернская канцелярия спрашивала Сенатскую контору, «что о том повелено будет учинить». Москва в ответ… промолчала, и только после повторного напоминания, через четыре месяца (какими долгими они показались Шамшуренкову, мы можем только догадываться), в конце июля, Сенатская контора запросила Петербург, который… тоже промолчал. Московская контора еще раз напомнила, и в конце февраля 1752 года было велено прислать Шамшуренкова в Петербург и дать ему на корм в пути до столицы пять копеек на каждый день. Прошло еще три недели, потраченных на сборы, выписывание подорожных документов, получение кормовых денег, и Шамшуренков в сопровождении конвойного солдата Петра Осипова выехал на ямской подводе в Петербург. В тот год Шамшуренкову исполнилось шестьдесят пять лет.
Строго говоря, дальнейшая история Шамшуренкова и его самобеглой коляски к Яранску отношения почти не имеет, а потому рассказывать о том, как он приехал в Петербург за две недели вместо положенных трех, как за пять месяцев «своею догадкою», с помощью кузнеца, слесаря и плотника коляску сделал, как жил в Петербурге на пятак в день, пока коляска проходила испытания, как она их успешно прошла, как самого изобретателя отправили в Москву, в Сенатскую контору, и как за изготовление коляски получил он пятьдесят наградных рублей, мы рассказывать не будем.
Кончилось все, однако, тем, что власти взяли с Шамшуренкова подписку в том, что он явится в Нижегородскую губернскую канцелярию неотменно и будет там ровно столько, сколько потребуется для завершения дела по его жалобе на яранского купца Ивана Корякина со товарищи.
Да вот еще что. Шамшуренков после успешных испытаний коляски предлагал сенату «для апробации сделать сани, которые будут ездить без лошадей зимою, а для пробы могут ходить и летом», предлагал сделать верстомер, который будет показывать на циферблате «стрелою до тысячи верст и на каждой версте будет бить колокольчик», предлагал усовершенствовать ту коляску, что уже сделал, так, что она будет еще меньше и быстрее, предлагал… Сенат в ответ на письмо Шамшуренкова запросил, во что сани и верстомер обойдутся. На все про все просил Леонтий Лукьянович сто тридцать рублей. Сенат в ответ на… Несколько месяцев ждал Шамшуренков ответа от Московской сенатской конторы, а осенью 1753 года собрался и поехал в Нижний.
Умер Леонтий Шамшуренков через пять лет, в 1758 году. Последние годы своей жизни он, скорее всего, прожил в родной деревне. Никаких чертежей или рисунков коляски не сохранилось. Сама коляска тоже до нас не дошла. Может, и каталась на ней Елизавета Петровна вместе с Разумовским по дорожкам парка своего Летнего дворца… а может, и не каталась. Может, катали на ней гостей во время торжеств по поводу окончания Семилетней войны и заключения мира с Пруссией… а может, и не катали. Может, какой-нибудь надутый прусский полковник или даже генерал с преогромными рыжими усами, которого велено было катать в этой коляске, осторожно косясь на двух нажимающих педали здоровенных русских гренадеров за спиной, думал, что у них, в Пруссии, могут сделать еще и не такую коляску… а может, и не думал. Теперь уж не узнать.
Теперь бы надо написать, что и сам Леонтий Лукьянович Шамшуренков, и его самобеглая коляска потомками забыты, и только специалисты… а вот и нет. В Яранске Шамшуренкова любят и помнят. В местном краеведческом музее изобретателю-самоучке посвящена целая экспозиция. В самом центре ее находятся деревянный макет его самобеглой коляски величиной с детский грузовик, который мальчишки обычно возят за собой на веревочке, и медаль, отчеканенная к трехсотлетию со дня рождения Шамшуренкова. На ее аверсе портрет бородатого человека, изображающий изобретателя, а на реверсе – фантазии медальера на тему самобеглой коляски. По краю медали идет надпись: «Изобретатель первого в мире автомобиля», которого Шамшуренков не изобретал. Впрочем, понять автора медали можно – «веломобиль» звучит несерьезно в сравнении с «автомобилем».
Ну да бог с ней, с медалью. Хорошо, что она есть. В городе проводится ежегодный фестиваль под названием «Колесная феерия», на который из разных мест съезжаются любители строить самобеглые коляски своими руками. Наконец, в 2015 году власти открыли в Яранске парк Шамшуренкова. На его обустройство из областного бюджета ассигновали целых шесть миллионов рублей. В центре парка предполагалось поставить памятник изобретателю. На памятник городским властям выдали еще четыреста с лишним тысяч. Сначала поставили небольшой закладной камень, сложенный из кирпичей (большой камень в смету не вписывался), а на нем прикрепили памятную табличку о том, что здесь будет… Короче говоря, все сделали как нужно и стали ждать, когда вырастет памятник. Через какое-то время, устав ждать, на то место, где должен был встать бронзовый Леонтий Лукьянович, поставили ажурную беседку, а в нее поместили сделанную местным умельцем большую самобеглую коляску, похожую на ту… никем и никогда не виданную, поскольку ни чертежей, ни рисунков… Еще через какое-то время мес