вое.
Основной государственной повинностью, кроме уплаты налогов, было поддержание в исправном состоянии участка дороги от Москвы до Холмогор. Зимой ее надо было очищать от снега, а летом устраивать перевозы и ремонтировать мосты. Дорога в районе Вельска шла то по одному, то по другому берегу Ваги. Все волости Важской земли, включая Вельскую, отвечали за участок дороги длиной четыреста верст – от верховья Ваги до ее впадения в Северную Двину. На нее снега наваливало столько, что приходилось весь год чистить. Летом грузы отправляли на плотах, каяках и карбасах по Ваге до Северной Двины, а там и дальше – до самых Холмогор на ярмарку, поскольку Архангельск появился в самом конце царствования Ивана Грозного. Везли продавать большей частью рожь, поскольку пшеница в тех краях растет плохо, немного овса, немного гороха, немного ячменя, лен, хмель, коровье масло, живых коров, быков, соленые рыжики, сукно, овчины, самый толстый и самый грубый холст-хрящ. Отдельно надо сказать о смоле. При всех природных богатствах Важского края крестьянину было тяжело прокормиться земледелием и разведением скота. Если сложить вместе рожь, горох, ячмень, коров, быков, лен, сукно и соленые рыжики, то все равно до прожиточного минимума дотянуть не получалось. Подати рыжиками не уплатишь – нужны были деньги. Пожалуй, самым главным промыслом в Поважье и, конечно, в Вельском посаде было смолокурение. Фактически смолокурение можно было в тех местах приравнять по важности к земледелию. Лесов было столько… Самое главное, что они были большей частью хвойные. Технология добычи смолы была довольно простая. Вернее, способ, поскольку технологией это назвать сложно. Сначала снимали часть коры на соснах, и в течение нескольких лет дерево выделяло живицу – ту самую прозрачную смолу, которой дерево обороняется от короедов и которую мы в нашем, уже далеком, советском детстве жевали вместо жвачки. После этого дерево спиливали и кололи на поленья. Пни выкорчевывали и тоже кололи. Получившиеся поленья называются смольем. Дальше процесс мог идти тремя путями – ямным, корчажным и печным. Все три похожи друг на друга с той лишь разницей, что в первом на холме или небольшой возвышенности выкапывали яму, укладывали на ее дно деревянную трубу, по которой должна была стекать смола в бочку у подножья холма, укладывали в яму смолье, поджигали его, потом забрасывали землей, глиной и дерном и ждали несколько дней, пока смола стечет в приготовленную бочку; во втором способе яму не выкапывали, а в третьем роль ямы выполняла печь. Печами для выгонки смолы крестьяне стали пользоваться лишь во второй половине позапрошлого века, а до этого даже ям не выкапывали – добывали смолу корчажным способом. Все это, конечно, просто на бумаге, а в действительности было гораздо сложнее – и поджечь надо было так, чтобы потом не оставалось несгоревшего смолья и чтобы горело медленно и не погасло, что не так-то просто, если погода ветреная, и ждать, или, как говорили смолокуры, «высиживать» деготь четыре или пять дней, пока он весь не выйдет. Кроме дегтя получались в качестве побочных продуктов скипидар и канифоль. Это теперь деготь используют в косметической промышленности, а в семнадцатом веке им смазывали тележные колеса, сапоги и лошадиную сбрую, чтобы она не гнила и не дубела на морозе, мазались сами, чтобы защитить себя от комаров, но более всего деготь был нужен для пропитки лодок и кораблей. Уже во второй половине шестнадцатого века важская смола доставлялась на мурманский берег и даже продавалась за границу монахами тамошнего Печенгского монастыря. Как только появился архангельский порт, так сразу торговля смолой пошла и через него. К началу восемнадцатого века из архангельского порта только на экспорт ежегодно уплывало от шести до шестидесяти тысяч бочек смолы. Продавали ее и в Голландию, и в Германию, и во Францию, и в Италию, и даже в Португалию, но главным потребителем была Англия. Почти девяносто процентов северной смолы выкуривалось в Поважье. Когда Вельск при Екатерине Великой стал уездным городом, то гербом ему сенат утвердил наполненную дегтем бочку в золотом поле «в знак того, что обыватели этого города оным производят знатный торг». Тут нужно бы пошутить про ложку меда, но это уж вы сами что-нибудь придумайте, а мы вернемся к Вельску и его смолокурам.
Смолу, производимую, а точнее, выкуриваемую жителями Поважья, можно было продавать тремя способами. Первый способ заключался в том, что каждый мог торговать, как ему вздумается. Второй способ представлял собой откупную торговлю, при которой власти за определенную плату разрешали этим заниматься откупщикам, и тогда приходилось всю смолу сдавать откупщику, с которым надо было еще сторговаться. Ну а третий способ был самым простым и самым невыгодным – казенная монополия. Власть забирала смолу и засчитывала часть ее стоимости в счет уплаты налогов, а часть отдавала производителю наличными деньгами. Третий способ практиковался в начале восемнадцатого века. Это и понятно – царь Петр не любил выпускать из рук государства сбыт стратегически важных для тогдашнего флота материалов. Он же нанес сильнейший удар по торговле северной смолой, когда повелел торговать ею через новую столицу и запретил привозить в Архангельск смолы больше, чем потребуется для нужд самого города. Одно дело – сплавлять смолу на плотах из Вельска в Архангельск по рекам Ваге и Северной Двине, а другое – на подводах в Петербург по дорогам, которые еще надо было проложить. К счастью, после Петра власть разрешила производителям торговать смолой свободно, и такой способ торговли продержался до начала прошлого века.
Разрешить-то она разрешила, но стала облагать каждый шаг смолокуров налогами. В начале девятнадцатого века нужно было уплатить сначала лесной налог, потом налог за бочку смолы, потом налог на пустую бочку, потом уплатить деньги за билет, который был разрешением на собственно смолокурение, потом налог на специальные плоты для сплава смолы, потом купить торговое свидетельство… И стал смолокур продавать свою смолу на месте скупщикам, и выходило, что цена ее, к примеру, в середине девятнадцатого века в Вельске была раза в два, а то и в два с половиной ниже, чем в Архангельске. Самостоятельно сплавляли свою продукцию в Архангельск очень немногие смолокуры, да и тем поднять цену в Архангельске не давали перекупщики. Неудивительно, что в тогдашнем отчете по Вельскому удельному имению, то есть имению, доходы от которого предназначались для содержания царской семьи, отмечалось: «заработок ничтожный по сравнению с теми ужасными трудами, которые несет смолокур… а существовать без смолокурения нет средств».
И еще. Для Петербурга смолу покупали в Финляндии, поскольку она была ближе. Платили за нее в три, даже в три с половиной раза больше, чем платили за русскую смолу англичане и голландцы в Архангельске. И это при том, что качество нашей смолы было выше, поскольку она содержала куда больше ценных компонентов, чем финская2.
И качество этих компонентов было выше. Возьмем, к примеру, канифоль, которой скрипачи натирают перед игрой свои смычки и балерины натирают пуанты. Вы сравните наших скрипачей и финских… То-то и оно. Про балерин и говорить нечего.
И еще о канифоли. Мало кто знает, что прототипом Ваги Колеса в повести Стругацких «Трудно быть богом» был некий Михрютка Канифоль, промышлявший разбоем по берегам Ваги в начале восемнадцатого века. На самом деле его звали Мишаней, но роста он был маленького, ноги имел кривые и вообще был похож на черта, много болевшего в детстве, а потому и превратился в Михрютку, а Канифолью его прозвали потому, что любил он запах сосновой канифоли и все время носил с собой завернутый в тряпицу ее обломок. Как задумается – так достанет канифоль из порток и нюхает. Происходил Михрютка из государственных крестьян и был смолокуром. Когда пришла ему пора отправляться по царскому указу на строительство Петербурга, взял он свой топор, собрал инструменты в мешок, закинул его за спину и… растворился в тайге. Долго ли, коротко ли, объявилась в важских лесах шайка лихих людей, и предводителем у них… Грабили они купцов, сплавлявших на плотах в Архангельск смолу в двенадцатипудовых бочках. Самих купцов обчистят, товар отберут и отправляют его с верными людьми по той же дороге в Архангельск к обер-комиссару порта Соловьеву, которому сам Петр предписал «ведать товары царского величества приемом и покупкою, и отпуском заморским». Соловьев, конечно, ведал, но при этом себя не забывал и скупал у Михрютки ворованную смолу задешево, а потом отправлял в Амстердам родному брату, который там ее продавал за настоящую цену вместе с государственной. В те времена на торговлю смолой была казенная монополия, и за торговлю в обход этой монополии по голове не гладили. Горючими слезами плакала по Михрютке и братьям Соловьевым виселица, но Соловьевы были людьми самого Меньшикова, а потому…
Те из ограбленных купцов, которые каким-то чудом оставались в живых, понятное дело, не молчали, а жаловались властям. Власти Вельска… да что они могли сделать, когда в подчинении городского магистрата была лишь инвалидная команда. Из Вологды прислали сикурс под командой драгунского поручика Синюхаева, но Михрюткины разбойники исхитрились завести сикурс в болото. Почти все синюхаевские драгуны, кроме двух человек и самого поручика, утонули, не сделав почти ни одного выстрела. Насилу их еле живых вытащили, раздели до подштанников, вымазали дегтем, вываляли в перьях, связали им руки с ногами, положили в телегу, хлестнули кнутом по спине лошади и отправили в Вельск. Еще и на лбу каждому дегтем нарисовали черную курицу. Знак такой был у банды.
Михрютка, понимая, что после разгрома сикурса и появления Синюхаева в Вельске власти пришлют такой сикурс, который его самого загонит в болото и закует в железа, перед тем как повесить, приказал своим соратникам расходиться, пока не поймали, в разные лесные стороны. Сам же он подался в Архангельск – к своему дружку и деловому партнеру Соловьеву. Тот его законопатил в бочку и на торговой голландской шхуне «Адмирал де Рюйтер» переправил в Амстердам, к брату, а уж тот переправил Михрютку в Лондон, к верному человеку, который занимался тем, что деньги, полученные от незаконной торговли хлебом, смолой и пушниной, размещал в английских банках. Вовремя переправил, потому как о темных делах братьев Соловьевых архангельский вице-губернатор написал самому царю и…