Лальском погосте проживало пятьсот пять человек. Нищих была треть.
В 1726 году Лальск указом был переведен из погоста в посад. «Высокий Сенат приказали, по доношению и мнению главного Магистрата, Архангелогородской губернии Устюжской провинции Лальскому погосту… по купечеству и мастерствам – быть особливым посадом и как их, так и тем, которые по торгам приписаны к тому посаду, с черносошными не числить и из двойного окладу, что они на полки с черносошными, и по купечеству с посадскими написаны выключить, а платить им подушные деньги только с посадскими». Дорогого стоит это «с черносошными не числить». При этом Лальск забрали у Сольвычегодска и подчинили Великому Устюгу.
Правду говоря, насчет мастерства магистрат Устюжской провинции Лальску польстил, поскольку ремесленников (в отличие, скажем, от Великого Устюга), кроме тех, которые были нужны для обслуживания проходящих мимо по Сибирскому тракту купцов с товарами, в новорожденном посаде по-прежнему было мало. Да еще и за четыре года до этого часть плотников вместе с семьями забрали на строительство новой столицы. Плотники, конечно, не горели желанием ехать, но власти обещали им на новом месте дома, огороды, а по прибытии в Петербург – по два рубля денег и по три четверти муки на семью.
Осенью 1726 года в сентябре и в октябре Лальский посад горел. Пожар был такой силы, что сгорела кровля у каменной главы Воскресенского собора, деревянный шатер у колокольни и в шатре часы. От нестерпимого жара расплавились два колокола, а третий упал и разбился. Сгорела казенная церковная коробка, в которой хранились документы на владение церковными землями, приходные и расходные книги, свечные деньги… Земский староста Данила Бобровский писал в донесении Лальской ратуше: «…сгорело дворов и амбаров и лавок со всякими домовыми пожитки многое число и от того пожарного разорения многие посадские люди оскудали и пришли во всеконечное разорение». Тут, как на грех, пришло время сдавать рекрутские деньги, а откуда они у погорельцев… Власти, впрочем, на пожар скидок не делали, и некоторым жителям посада, не имеющим необходимой суммы в сто рублей, которую полагалось уплатить за рекрута, пришлось постоять на правеже67, а потом еще и посидеть в земской избе под караулом.
В феврале 1727 года Лальская ратуша уплатила в Камерирскую контору Устюжской провинции триста пятьдесят четыре рубля сорок копеек и одну полушку собранных в Лальском посаде денег на строительство в Москве Триумфальной арки по случаю коронации Петра Второго.
И снова… Земский староста пишет в Лальскую ратушу, что из лальских жителей в 1728 году в Сибирскую губернию «от самосовершенной хлебной скудости» ушло четырнадцать человек, а до переписи 1719 года и еще сорок три. В этом же году власти отменили сбор с идущих в Сибирь. Как говорил гоголевский Иван Иванович, «ну ступай же с богом. Чего же ты стоишь? Ведь я тебя не бью!».
Через год вдруг обострился застарелый конфликт между Усольской и Устюжской провинциальными канцеляриями. Снова заспорили о том, к какой из канцелярий будет приписан Лальск. Дошло до того, что из Великого Устюга в Лальскую ратушу пришел указ о том, чтобы «от Усольской Канцелярии присланных указов не принимать и отправление по ним не чинить и посланных не впущать». В Великом Устюге заранее подстраховались и к своему указу приложили указы сената и главного магистрата Архангелогородской губернской канцелярии. И сами лальские власти в том же году подали прошение о переводе их в ведомство Устюжской канцелярии, мотивируя это тем, что Сольвычегодск от Лальска отстоит куда дальше, чем Великий Устюг. В 1730 году снова пришел указ сената о прикреплении Лальска к Великому Устюгу, и… переписка между Великим Устюгом, Сольвычегодском, Архангельском, Петербургом и Лальском продлилась еще девять лет. Бедный в самом прямом смысле этого слова Сольвычегодск сопротивлялся изо всех сил: малочисленному и небогатому тамошнему купечеству и посадским людям ни за что не хотелось терять доли лальских денег в и без того дырявом бюджете Усольской провинции, и потому челобитчики продолжали приносить челобитные, секретари их принимали и обещали помочь, выразительно при этом глядя в потолок или барабаня пальцами по столу, письмоводители письмоводили, и все были при деле.
Только в 1739 году правительствующий сенат указом определил Лальскому посаду быть особым посадом под ведомством Великоустюжской провинциальной канцелярии, а платить подати и отбывать службы от усольцев отдельно.
Первый летописец Лальска Иван Степанович Пономарев, городской голова и городской староста на рубеже позапрошлого и прошлого веков, в книге «Материалы к истории города Лальска Вологодской губернии» аккуратно выписал цены на продукты питания и вещи в 1738 году. Эти цены мало что говорят обычному, неподготовленному читателю, поскольку их надо сравнивать с покупательной способностью тогдашнего рубля, учитывать достаток купцов, мещан, крестьян, удаленность от крупных торговых центров, инфляцию… Бог знает с чем еще их надо сравнивать и что учитывать, но современному читателю, даже если он не подготовлен, приятно представлять себя покупающим на рынке Лальска пудового осетра за каких-нибудь семьдесят пять копеек или пуд икры за рубль тридцать или пуд лука за гривенник. Пуд изюма стоил рубль шестьдесят, за пуд палтуса просили полтинник, а за пуд сухой трески нужно было отдать двадцать четыре копейки. Пуд соленой трески стоил на шесть копеек дешевле. Стопа писчей бумаги – рубль двадцать, башмаки – гривенник (какого качества были эти башмаки, остается только гадать), овчинный кафтан – полтинник, шелковый платок – двугривенный, дюжина столовых ножей с вилками – полтинник, десяток пар варежек – четвертак, шкурка выдры – рубль, вязаный колпак – две копейки, за сотню соленых огурцов просили пятиалтынный, вязаные на пяти спицах чулки (их называли панскими) стоили гривенник за пару. Быка или корову можно было купить не дороже четырех рублей, а цены на лошадей начинались там, где цены на коров заканчивались, и поднимались почти до двух десятков рублей. Яблоки были дорогие – пуд яблок стоил почти столько же, сколько пуд сухой трески. И то сказать – они в Лальске до сих пор привозные. Уж больно суровые в Лальске зимы – вымерзают яблони, как их ни укутывай. За проезд из Лальска в Устюг платили зимой от тридцати до пятидесяти копеек с подводы. Придет читатель домой, нагруженный воображаемыми огромным осетром, икрой, пудом изюма, сухой трески, обутый в башмаки за гривенник и колпак за две копейки, с кучей соленых огурцов… а у него на карте Сбербанка еще тысяч сто или даже сто пятьдесят осталось.
Мы, однако, отвлеклись. Надо сказать хотя бы несколько слов о промышленности Лальска в первой половине восемнадцатого века, тем более что для нее хватит и нескольких. Кроме винокуренных поварен Ивана Прокофьевича Саватеева и Данилы Ивановича Бобровского были в посаде три кожевенных завода, которыми владели местные купцы Яков Аврамов, Леонтий Бобровский и Осип Свиньин. Выделывали они в год до девятисот юфтей. Бобровский и Саватеев, кроме того, что поставляли вино в другие города, в 1739 году поставили на Лальский кружечный двор по пятьсот ведер вина каждый. Это выходит почти по два ведра вина на каждого жителя Лальского посада. Впрочем, если добавить к этим жителям проезжающих по Сибирскому тракту, то получится, наверное, не так уж и много. Может, даже и не будет хватать.
Понемногу Лальск богател. В 1740 году в посаде открылось Малое духовное училище. Принимались туда дети духовенства в возрасте от семи до пятнадцати лет. Алгебру с геометрией там не преподавали, но чтению, письму и пению по нотам научиться было можно. Тех, кто подавал надежды, посылали в Великий Устюг – держать экзамен в тамошнюю семинарию, а тех, кто не подавал… не посылали. Кстати, о богатстве. В том же 1740 году жители Лальска просили Устюжскую провинциальную канцелярию прислать им для охранения от воровских людей военную команду. Впрочем, это может свидетельствовать не столько о богатстве Лальска, сколько о расплодившихся воровских шайках в тамошних дремучих лесах.
Каких-то выдающихся событий в истории Лальска в те годы не случилось. Да и обычных событий… Вот разве что оттепель в ноябре 1741 года была такой сильной, что начался ледоход на реках, да еще лальские купцы Александр Саватеев и Данила Бобровский поставили на местный кружечный двор в общей сложности три с половиной тысячи ведер вина. Должно быть, редкий купец, проезжавший через Лальск в Сибирь или, наоборот, из Сибири, не мучился на следующее утро с похмелья и не держался руками за больную голову, подпрыгивая в своей кибитке на ухабах Сибирского тракта.
Впрочем, было в середине восемнадцатого века событие в истории Лальска, выдающееся по нынешним меркам, а тогда самое обычное. В 1750-х годах все подати за бедных граждан Лальского посада уплачивали два купца – Иван Федорович Бобровский и Кондрат Никитович Пономарев. Только представьте себе на минуту, что все налоги за бедных граждан, к примеру, Москвы, или Вологды, или Костромы уплачивают Сечин, или Миллер, или братья Рот… богатые московские, или вологодские, или костромские купцы. Ну хорошо, пусть не Москвы и Вологды. Пусть Кинешмы. Пусть хотя бы Лальска. Представили? Вот и у меня не получается.
В 1760 году власти разрешили всем без ограничений покупать из казны ревень по сто рублей за пуд. Целебный корень ревеня в восемнадцатом веке был экспортным товаром – его везли из Китая в Россию, а из России в Европу. Через Лальск проходили сотни пудов этого ценного лекарственного сырья, но торговать им имело право только государство. Еще в начале 1750-х годов одного из предприимчивых лальских жителей взяли за торговлю ревенем в Верхотурье и в кандалах привели в Устюгскую провинциальную канцелярию. Привели, а не привезли. От Верхотурья до Великого Устюга, между прочим, больше тысячи верст.
Через год в Лальске случилось удивительное – купец Никифор Дмитриевич Захаров нашел клад из старинных серебряных копеек и честно сдал его в казну до копеечки. За что и получил шестьсот с лишним рублей вознаграждения из монетной конторы. На эти деньги он купил для Лальской Спасской церкви колокол весом без малого в тонну.