сле Литургии, в соборе при собрании всех жителей, был благодарной молебен; что Всещедрый Бог свой гнев пронес, о чем в Вологодское Наместническое Правление для ведома донести имеем». Случись, не приведи господь, сейчас такая буря – разве написал бы глава администрации Лальского городского поселения такой рапорт своему районному начальству? Написал бы о белых и зеленых престрашных небесных столпах, о растворенном в воздухе блистающем огне? Написал бы о квадратных метрах, о стройматериалах и десятках тысяч рублей, потребных на восстановление разрушенного, которых ему все одно не дали бы. Да что глава администрации… Можно подумать, что теперь можно найти таких премьер-майоров или хотя бы просто майоров…
Увы, приходилось лальскому городничему заниматься делами совершенно прозаическими – то исполнять указ «об обсаживании дорог деревьями», то отводить землю под городские выгоны, то готовиться к объявленной Высочайшим манифестом ревизии 1782 года. Что же до городской жизни Лальска последних двух десятилетий восемнадцатого века, то стороннему наблюдателю она представится лишенной каких бы то ни было заметных событий, но если посмотреть на нее хотя бы через простое увеличительное стекло, не говоря о микроскопе, то обнаружится большое количество событий мелких и даже мельчайших. К примеру, учредили при церквях кружки для сбора в пользу городской богадельни. Мелочь из этих кружек высыпали в присутствии городского головы и тотчас же отправляли в богадельню. Появился ночной караул на колокольне Воскресенского собора, который в случае пожара начинал звонить во все колокола. В богадельню, между прочим, стали принимать крестьянских детей Лальского уезда на счет Приказа общественного призрения. Вообще тратили городские власти на городскую богадельню немного – в 1782 году всего двадцать три без копейки рубля. Из них на дрова два с лишним рубля, на питание и одежду призреваемым и младенцам – двадцать с полтиной рублей и на погребение младенцев – пятнадцать копеек. Ровно столько, сколько пять лет назад истратили на ремонт дороги вокруг Лальска, в то время как на неугасимую лампаду… Между тем в богадельню в 1786 году было принято пятнадцать младенцев, а умерло их в том же году шестнадцать. Ничего удивительного при таких-то расходах на одежду и пропитание. Правда, в 1789-м лальский купец Афанасий Максимов принес в городскую думу пятьсот рублей, которые завещала на содержание Лальской богадельни его покойная сестра Татьяна Юрьева.
Осенью 1782 года «после беспрерывных в ноябре месяце дождей, в начале декабря сделался такой мороз что люди, скот и птицы замерзали, а равно и озимь по причине бесснежной долго зимы повредилась. И после такой нечаянной и крутой перемены сделалась общая простудная лихорадка». Запретили, согласно указу, хоронить покойников при городских церквях, а для кладбища отвели место за городом. Это место окропили святой водой и водрузили на нем святой животворящий крест.
Из событий не просто мелких, но мельчайших. Стали выписывать во все городские присутственные места по одному экземпляру «Московских ведомостей». В 1786 году по предложению городничего в Лальске ввели нумерацию домов. Горожане обратились с просьбой к городничему, чтобы тот разрешил домовладельцам самим чистить дымовые трубы, а трех трубочистов, которых общество должно было содержать на свой счет, уволить. Просили потому, что город маленький, расходы на городское хозяйство велики и с каждым годом все больше, а доходы… Фонделден просьбу горожан не удовлетворил, но разрешил вместо трех трубочистов иметь двух. На этом история с трубочистами не закончилась. Через два года упорные горожане попросили городничего возложить обязанности городских трубочистов на полицейских десятских, которых в Лальске было целых тринадцать. Городничий милостиво согласился, и тогда благодарное общество поднесло ему десять рублей.
Среди событий мельчайших затесалось одно совершенно микроскопическое – в 1788 году посланный от Лальска для обучения в Холмогорскую мореходную семинарию мещанин Федор Бобровский был возвращен домой «за непонятием наук». Хотя документов на этот счет не сохранилось никаких, можно предполагать, что бедного Федора дома высекли и решили направить по торговой части.
Справедливости ради нужно сказать, что были и совсем другие примеры. Лальский мещанин Григорий Зарубин, обучавшийся в Архангельской мореходной школе, в 1792 году ходил на торговом корабле «Меркурий» в заграничное плавание, в Голландию.
Вообще же жители Лальска морских путешествий и торговых предприятий, связанных с морем, не боялись. Так, лальский купец Афанасий Чебаевский был одним из двенадцати компаньонов, снарядивших в 1758 году промысловую экспедицию на боте «Св. Улиан» на Алеутские острова. Четыре года длилось плавание. Одних черных и чернобурых лисиц добыли больше тысячи. Прибыль от экспедиции была оценена в сто тридцать тысяч рублей. Еще и привели в российское подданство двадцать восемь ничего не подозревающих алеутов на островах Уналашка и Умнак, которые сами же открыли и нанесли на карту. Правда, пришлось для острастки пострелять, но все обошлось благополучно. Все двенадцать купцов, и Афанасий Чебаевский в их числе, были награждены золотыми медалями «За полезные обществу труды».
Лальские купцы Терентий Чебаевский и Василий Попов снарядили в 1764 году на промыслы на Ближние и Лисьи острова Алеутской гряды шитик «Св. Иоанн Устюжский Чудотворец». После удачных промыслов через два года судно возвратилось на Камчатку. В том же году Василий и Иван Поповы снарядили промысловую экспедицию к Ближним и Лисьим островам на шитике «Св. Иоанн Устюжский Чудотворец», а через три года Поповы в компании с соликамским купцом Иваном Лапиным построили судно «Андреян и Наталья» и отправили его на промысел к острову Кадьяк. Плавание казалось удачным – пушнины добыли на шестьдесят три тысячи рублей.
Иван Попов организовал несколько промысловых экспедиций, но после неудачного плавания судна «Иоанн Предтеча» в устье Амура в 1768–1772 годах разорился и через два года умер. Наконец, лальский мещанин Иван Бурчевский, у которого денег на снаряжение собственного судна не было, в 1792 году плавал вместе с Григорием Шелиховым к северо-западному побережью Америки.
Лальские мещане были, конечно, разными. В то же самое время, когда Иван Бурчевский бороздил просторы Тихого океана, другой лальский мещанин, Петр Угрюмов, за разбои и грабежи по приговору Нижегородской уголовной палаты был наказан кнутом с вырезанием ноздрей и сослан в каторгу навечно.
Теперь о науках, которые не давались лальскому мещанину Федору Бобровскому. В самом Лальске, кроме как в Малом духовном училище, негде было учиться, но и в него родители не хотели отдавать детей. До такой степени не хотели, что генерал-губернатор Ярославский и Вологодский Петр Васильевич Лопухин, когда был в Лальске в 1794 году, усмотрел в этом нежелании лальчан «закоснелое упорство и невежество», а кроме того, «неблагодарность их пред Ее Императорским Величеством пекущейся о просвещении народа» и рекомендовал городничему и городскому голове уговаривать жителей отдавать детей в обучение. Еще за шесть лет до приезда генерал-губернатора городничий просил городскую думу обязать подпиской жителей города не обучать детей дома, а отдавать в училище, но дума отказалась от такой меры, поскольку не знала, как «сие распоряжение принадлежит по полицейской части».
Нельзя сказать, что городские власти об училище не заботились. Ему ассигновали сто десять рублей в год, но родители все равно не желали отдавать детей в обучение «по неприлежности и нерадению к учению учителя Смирнова». То ли он беспрестанно нюхал табак, то ли пил, то ли бил детей по рукам линейкой, то ли посылал их в мелочную лавку за табаком и водкой, то ли делал все это вместе. В конце концов после приезда генерал-губернатора Смирнова уволили и на его место назначили учителя из Сольвычегодска Мудрова. Назначение нового учителя, быть может, и помогло бы, но… через три года после его назначения городское общество постановило по неимению городских доходов, по «скудости мещанства» и по малочисленности купечества просить власти перевести лальское училище в другой город или принять его содержание на счет Приказа общественного призрения. Через год училище закрыли, а учителя Мудрова перевели в Сольвычегодск. Когда закрывали училище, то в нем оказалось полтора десятка учеников.
Зато без трактира Лальск не обошелся. На запрос Наместнического правления о том, «сколько в здешнем городе пристойно и должно состоять трактиров», общество отвечало, что хватит одного или двух. При том что в городе уже имелся трактир питейного откупщика Пашкова, в котором можно было купить водки, виноградного вина, английского пива, легкого полпива, кофе, чаю, шоколаду и разрешалось курить табак.
В 1790-м горожане Лальска «по случаю прихождения многих домов в городе, особенно крыш на них, в ветхость» обратились к вологодскому генерал-губернатору с просьбой разрешить им для ремонта использовать запрещенный топорный тес. Его еще Петр Алексеевич запретил использовать, поскольку отходов от использования такой, с позволения сказать, технологии было куда больше, чем собственно продукции. Аргументов в пользу топорного теса жители Лальска нашли несколько – и пильных мельниц у них нет, и ближайшая мельница в трехстах верстах от Лальска, и пилами никто не умеет пользоваться, и самое главное, «в здешней стороне такое состоит большое лесное излишество, против прочих мест, что никогда их прирубить, или иметь когда-либо в них оскудение не можно…». Вот это никогда и наступило через двести с небольшим лет. Кончилось излишество. Прирубили и оскудели. Лесовозы из Лальска в Лузу идут и идут, а из Лузы по железной дороге идут и идут поезда с лесом. И кабы везли только толстые бревна – везут и тонкие, диаметром едва десятка два сантиметров, а то и меньше.
Генерал-губернатор отказал лальчанам в их просьбе. Дело в том, что ремонтировать дома, построенные не по утвержденному плану города (а многие дома именно так и были построены), он разрешить не может, а что касается использования топорных досок вместо пильных из-за того, что поблизости нет лесопилок, – так это и вовсе «не может быть принято ни в малейшее уважение». Пилите ручными пилами – посоветовало начальство.