слены виды выпускавшейся бумаги: чайная синяя, бутылочная серая, картузная белая, картузная голубая, картузная серая, товарная желтая, мундштучная, цедильная, бюварная красная, газетная, газетная епархиальная, книжная, почтовая гладкая, почтовая линованная, писчая молочная, писчая белая, писчая глазированная, писчая курительная, альбомная, этикетная, обойная, заверточная серая, обертка, чайная розовая и чайная синяя. Одних только сортов газетной бумаги было десять. Только попытайтесь представить себе, для каких случаев употреблялась писчая молочная бумага, а для каких писчая белая, не говоря о писчей глазированной. Только попытайтесь…
В 1848 году Вологодские губернские ведомости писали: «На двух бумажных фабриках деятельнейшего купца А. С. Сумкина занято работой до 300 человек; фабрики эти в течение 15 лет доведены до возможного совершенства, бумаги выделывается на 30 000 руб. серебром, и несмотря на топкие болотистые места, окружающие ту и другую фабрики, попечительство хозяина по продовольствию и устройству жилищ избавляет рабочих людей от вредного влияния на их здоровье, потому со времени устройства фабрик болезни там не появлялись».
Через десять лет Алексей Степанович Сумкин пригласил из Калужской губернии нового мастера по выработке бумаги – Сергея Михайловича Прянишникова, который прослужил на фабрике более полувека. В 1870 году он женился на внучке Сумкина Екатерине Егоровне Шестаковой и стал совладельцем фабрики и главным уполномоченным по всем ее делам. Тут надо немного отступить назад и сказать, что у Алексея Степановича прямых наследников не было – два его сына умерли в младенчестве, но дочь он выдал замуж за молодого приезжего купца Егора Сергеевича Шестакова, которого уговорил «навечно записаться в лальское купечество». Ну, не то чтобы Сумкин его долго уговаривал, а просто сказал, что дочь не отдаст, если Шестаков… Тот и записался. Прянишников, стало быть, женился на дочке Егора Шестакова и дочери Сумкина Елизаветы Алексеевны.
Прянишников существенным образом расширил производство бумаги. При нем работало уже четыре паровые машины, шестнадцать роллов для размалывания сырья, которые обслуживали три с половиной сотни рабочих. К концу 1880-х годов торговый дом «Наследники Сумкина» производил сто тридцать две тысячи стоп бумаги в год на сто восемьдесят три тысячи рублей в год. В 1908 году на фабрике работало почти пятьсот человек, которые давали продукции на четверть миллиона рублей. И это при том, что в самом Лальске проживало к концу девятнадцатого века немногим более тысячи человек.
У Сергея Михайловича Прянишникова73 имелся брат – Илларион Михайлович, который производством бумаги не занимался, но был известным художником-передвижником. Он не раз и не два приезжал в Лальск к брату и написал несколько картин на местные темы. Одна из этих картин, увы, незаконченная, называется «Крестный ход» и находится теперь в Русском музее.
Куда только не поставлялась бумага торгового дома «Наследники Сумкина» – и в близлежащие Архангельскую и Вологодскую губернии, и в Сибирь, и на Кавказ, и на Нижегородскую и Ирбитскую ярмарки. К концу века она была такого качества, что на международной выставке в Париже получила большую серебряную медаль, а в 1912 году – большую золотую на выставке в Лондоне.
Владельцы фабрики бедными не были. Иннокентий Егорович Шестаков – сын Егора Сергеевича Шестакова – владел кроме фабрики конным заводом, тремя домами в Лальске, домом в Великом Устюге, кладовыми, амбарами. Имел четыре с половиной тысячи десятин земли, пристань на реке Лузе и два парохода – «Лальск» и «Шилюг».
О рабочих фабриканты не забывали – построили им дома при фабрике, небольшую больницу на шесть коек, где принимал фельдшер, и начальную школу для детей. К началу двадцатого века при фабрике вырос поселок, в котором проживало полтысячи человек.
Не забывали наследники Сумкина и Лальск. При их содействии в 1877 году открылась городская библиотека, а спустя шестнадцать лет – трехклассное городское училище. До этого в городе было только приходское училище для мальчиков, открытое еще в 1834 году на средства купца Плюснина. Шестаковы и Прянишниковы были попечителями местных учебных заведений, жертвовали деньги на ремонт и благоустройство лальских храмов.
Вернемся к городу. Если вооружиться увеличительным стеклом и пролистать десяток справочных и памятных книжек по Вологодской губернии, если прочесть десятки номеров «Вологодских губернских ведомостей», то среди вороха бесчисленных новостей о жизни в Вологде, Грязовце, Тотьме, Великом Устюге и других уездных городах губернии можно обнаружить крупицы сведений о заштатном городе Лальске. К примеру, о том, что в 1843 году, если судить по ежегодной смете городских расходов, городская богадельня содержалась на восемьдесят пять рублей в год, из которых пятьдесят пять рублей отпускалось из городского бюджета, а остальные тридцать рублей представляли собой проценты с капиталов, положенных на ее (богадельни) имя надворной советницей Раковой (с формулировкой «на поддержание в городе бедных и поминовение ее со сродниками»), устюжской мещанкой Острогиной и купцом Федором Абрамовым; что на раздачу бедным жителям Лальска в год отводилось четыре рубля тридцать копеек, а на «иллюминование Присутственных мест в Высокоторжественные дни» полагалась точно такая же сумма; что Иван Плюснин, лальский купец первой гильдии, на содержание городского приходского училища пожертвовал три с лишним тысячи рублей, и проценты с этого капитала, которые составляют около двухсот рублей в год, позволяют училищу ни в чем себе не отказывать; что на «исправление в городе площадей и улиц» было предусмотрено ровно десять рублей и ни копейкой больше, а на покупку и починку мебели для городской думы и градского дома в два раза больше; что на ремонт тротуаров возле присутственных мест по смете полагалось еще десять рублей (на всех остальных немощеных улицах и площадях заштатного города Лальска тротуары не ремонтировали по причине их отсутствия); что на починку дома, занимаемого присутственными местами, ассигновали шестнадцать рублей, а на содержание дорог в черте города – двадцать пять рублей; что «церковнослужителям за поминовение вкладчиков в Думу капиталов и их сродников» в год уходило около пятнадцати рублей, а это в три раза больше суммы, полагавшейся для раздачи бедным; что на содержание общественных часов на колокольне Воскресенского собора истратили пятнадцать рублей; что на устройство балдахина для водоосвящения жители города Лальска тратили каждый год пять рублей, и эта сумма на семьдесят копеек больше известной суммы, которую раздавали бедным. И еще. В самом конце сметы было сделано примечание «Кроме того хранится остаточного капитала от прежних лет 628 руб. 96 коп.». Как перед глазами стоит этот остаточный капитал, спрятанный в ларчик красного дерева со штучными выкладками из карельской березы, ключик от которого бургомистр носил на том же шнурке, что и нательный крестик.
В следующем, 1844 году… да то же самое, что и в прошлом. Те же десять рублей на исправление городских площадей и улиц, те же десять рублей на ремонт тротуаров возле присутственных мест, те же двадцать рублей на ремонт дорог в черте города, те же пятнадцать рублей на ремонт городских часов на колокольне собора, те же четыре с полтиной на освещение присутственных мест в праздники. Вот только денег на покупку и починку мебели в думе истратили уже двадцать восемь рублей, а на починку и отопление присутственных мест целых тридцать. Появилась и новая статья: «на содержание трех мальчиков, подкинутых в существовавшую прежде сего Богадельню и бедных в городе жителей» город дал почти двадцать пять рублей. Три подкинутых мальчика! Воображаю, какое это было событие для добропорядочного и богобоязненного Лальска, в котором в середине девятнадцатого века по статистике меньше всех в губернии рождалось незаконнорожденных детей. В отдельные годы их вообще не было, в то время как они рождались и рождались в уездных городах десятками, а в губернской Вологде их в год рождалось более сотни. Отдельно надо сказать о «существовавшей прежде сего Богадельне». Ее пришлось закрыть по причине ветхости и по причине того, что добропорядочные и богобоязненные граждане Лальска никак не могли собрать достаточно денег на ее содержание, а Иван Федорович Бобровский, который эту богадельню еще в начале восемнадцатого века устроил, давно умер, а его внук отказался ее содержать, поскольку не имел для этого средств, а лальские мещане и купцы…
В 1846-м городские власти выделили десять рублей и тридцать две копейки на содержание двух мальчиков, «подкинутых в существовавшую прежде сего богадельню». Бог весть куда делся третий мальчик – может, взяла его на воспитание какая-нибудь добрая и бездетная мещанская или купеческая семья, а может, и помер он в одночасье, как помирали тогда бесчисленно младенцы от гнилой горячки, нутреца или заметухи. На помощь бедным как выделяли четыре тридцать – так и продолжали выделять. Ну и на балдахин для водосвятия пять рублей, как говорится, отдай и не греши. В тот год в Лальске проживало восемьсот двадцать семь жителей. Дворян и чиновников было среди них всего семь. Губернские статистики подсчитали, что съели лальчане за год сто двадцать две коровы, семьдесят пять баранов и овец, шестьдесят два теленка и пятьдесят четыре свиньи. Еще и выпили около двух тысяч ведер вина. Дотошные статистики тогда посчитали, что все эти съеденные свиньи, коровы и телята потянули на полторы тысячи пудов мяса. Да еще из окрестных сел в Лальск привезли четыре с половиной сотни пудов замороженной свинины и говядины. Если пуды и ведра перевести в килограммы и литры, то получается, что в год один житель Лальска съедал почти сорок килограммов мяса и выпивал тридцать литров вина. Вином тогда называли водку. То есть в день выходила почти стограммовая стопка водки и сто граммов мяса. Это если наливать всем от мала до велика каждый божий день и не соблюдать постов, а они, скорее всего, соблюдали и младенцам, скорее всего, не наливали. Ну не могли же они, в самом деле, наливать младенцам. Если все это сравнить с современными нормами потребления мяса и водки… Хотя посты теперь соблюдают далеко не все, а водку младенцам…