Все же не стоит думать, что развлекаться в Лальске можно было, только играя в карты или на бильярде. Были и культурные развлечения. В свободные от танцев вечера в клубе «Общественное собрание» ставили спектакли по пьесам Островского, Сумбатова-Южина и еще целого ряда популярных тогда авторов. Особой популярностью пользовалась пьеса В. А. Тихонова «Сполохи» с подзаголовком «Жизнь достанет», главный герой которой – Адриан Износков, чем-то неуловимо напоминающий чеховского профессора Серебрякова, говорит: «Оставьте меня в покое. Я ничего не хочу знать. Служить при нынешнем шатании я не могу; жить в Петербурге, в этой крикливой сутолоке, – не в силах…» Так и вижу, как после этой фразы лальская публика вздыхала и думала: «Пожил бы ты у нас, среди гусей с курами, мещан, медведей и становых приставов, похожих на медведей как две капли воды, без сутолоки и крика хотя бы месяц – посмотрим, как запел бы».
Лальская публика театром была не избалована и живо реагировала на все, что происходило на сцене. На одном из спектаклей в декорациях был устроен невидимый ручей, протекавший через всю сцену. За кулисами приготовили большой железный бак с водой. Человек, приставленный к баку, черпал ведром воду и наливал ее в самый обычный рукомойник из тех, которыми и до сих пор пользуются у нас на дачах. Рукомойник висел выше бака и был соединен с ним трубкой. Струйка воды падала в бак, и это «журчание» было слышно всему залу. Успех был оглушительный. Зрители вскакивали с мест, чтобы увидеть ручей.
Поначалу режиссером в театре была провинциальная актриса по фамилии Гулина, приехавшая в Лальск, потом, некоторое время, после того как Гулина умерла, – ее дочь, а с 1908 года спектакли ставила Е. И. Шестакова – дочь владельца бумажной фабрики. После 1917 года… ничего ужасного с ней, к счастью, не случилось. Через пару лет она вышла замуж и уехала из города.
Вы не поверите, но в крошечном Лальске в то время было даже два театра. Вторым был народный. В нем ставили народные драмы вроде «Царя Максимилиана», которые обычно играли на святках. Народные драмы – это… Впрочем, народные драмы не имеют никакого отношения к истории Лальска. Скажу только, что ставила эти драмы молодежь – городская и фабричная, женские роли исполнялись мужчинами, костюмы делались из картона и обклеивались золотой или серебряной бумагой в зависимости от важности того или иного персонажа.
Если к двум клубам и двум театрам прибавить Вольное пожарное общество под председательством Иннокентия Егоровича Шестакова, владельца бумажной фабрики, почтово-телеграфную контору, городскую повивальную бабку, земскую больницу, двух врачей с аптекарским помощником, аптеку, Общество взаимного страхования от огня, в котором был распорядителем Иван Степанович Пономарев, Общество потребителей, высшее начальное училище, женскую прогимназию, Сиротский суд, Общество призрения бедных77, две с половиной сотни деревянных домов и четыре каменных, несколько десятков торговых лавок, тысячу с лишним жителей, фабрику наследников Сумкина с пятью паровыми машинами, двумя водяными колесами, турбиной, семью паровыми котлами и около тринадцати тысяч годового городского бюджета, то получим Лальск перед Первой мировой войной. И еще прибавим помидоры, которые начал сажать в 1910 году приехавший в Лальск учитель чистописания коллежский регистратор Михаил Феофилович Дриацкий.
Наверное, нужно упомянуть события 1905 года, но в Лальске и размах беспорядков был соразмерен самому городу. В ночь на второе февраля большевики из Устюга разбросали по улицам Лальска прокламации и… все. Может быть, даже кто-то и разбил стекло в нетрезвом виде, ругался матерно, грозил кулаком, обещал всем показать кузькину мать. Другое дело Русско-японская война. В городе разместили военнопленных японцев. Местный исправник доносил уездному в Великом Устюге: «Считаю долгом дополнить, что две семьи японцев открыли в городе прачечную и парикмахерскую, но едва ли они принесут им доход, а корейцев избегают пускать на квартиры, можно ли взять их на поденные работы на фабрику Сумкина для пилки и колки дров». Как только война закончилась, военнопленных стали отправлять обратно – в Японию и Корею, и тут оказалось, что не все хотят возвращаться. Более того, некоторые захотели перейти в православие. В июле 1905 года лальское полицейское начальство рапортовало великоустюжскому: «10-го сего июля корейские подданные Пакюйсе-Син (30 лет) и Поягуни-Вон (23 года) приняли православную веру с наречением первого – Александром Сергеевичем Сергеевым и последнего – Федором Георгиевичем Георгиевским… Обряд совершал священник Спасской церкви о. Павел Баклановский. Об этом имею честь донести Вашему Высокоблагородию». В октябре еще один проживающий в Лальске кореец Ким-Тюки крестился и стал Алексеем Алексеевым. Вот, собственно, и все о событиях 1905 года в Лальске.
Потом была Первая мировая, потом 1917 год, потом Гражданская, потом Великая Отечественная… В 1919 году в доме Шестакова устроили детский дом. Тогда же Лальск забрали у Вологодской губернии и приписали к Северо-Двинской. В 1924-м сгорела бумажная фабрика, уже не принадлежавшая Сумкиным. Правда, рабочие ее быстро и безвозмездно восстановили. В том же году Лальск навсегда перестал быть городом и превратился сначала в село, а через три года – в поселок городского типа. Приказали ему быть административным центром учрежденного Лальского района Северо-Двинской губернии. Центром Лальск, конечно, стал, но железная дорога через него так и не прошла. Что говорить о железной, если и обычной асфальтовой дороги до Лузы до сих пор нет. В 1928-м Лальск приписали к Северному краю, в 1937-м – к Архангельской области. В это же самое время стали строить узкоколейку Лальск – Пинюг. Начали и… бросили. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» писал: «А железная дорога Лальск (на реке Лузе) – Пинюг (и даже до Сыктывкара думали ее тянуть)? В 1938-м какие крупные лагеря там согнали, 45 километров той дороги построили – бросили… Так все и пропало». Не то чтобы бросили, а проложили еще шестьдесят с лишним километров, но до Пинюга она так и не дошла.
В 1930-х организовали духовой оркестр. Инструменты купила Лальская бумажная фабрика, и с тех пор ни одно торжественное собрание без него не обходилось.
В 1941-м Лальск отрезали от Архангельской области и прирезали к Кировской. В 1957-м в первый раз поставили в центре города елку с электрическими лампочками. В то время городская электростанция работала на дровах. В центре лампы у уличных фонарей еще горели ярко, а ближе к окраинам, до которых было рукой подать, еле-еле. При Хрущеве в совхозе «Лальский» выращивали кукурузу. Вернее, пытались ее выращивать. При этом загубили льняные поля. Кукуруза, понятное дело, в этих широтах не растет совсем. Здесь даже ячмень не вызревает до конца. Пшеницу никто выращивать и не пытается. Тогда же, при Хрущеве, массово продавали и забивали коров, потому что власти не разрешали косить траву. В 1960-х у лальчан еще ни телевизоров, ни холодильников не было, зато почти в каждом доме было радио, а у некоторых еще и радиолы. Последние, правда, далеко не у всех.
В 1963-м образовали Лузский район, и райцентром стала соседняя с Лальском Луза, а Лальск снова стал заштатным, но уже не городом, а поселком. Все эти годы, весь прошлый век и два первых десятилетия нынешнего, Лальская бумажная фабрика работала не переставая. Бумагу, понятное дело, делали уже не из тряпок, а из целлюлозы. Сырье привозили из Братска, Котласа и Сыктывкара. Бумага расходилась не только по стране, но ее и экспортировали – в Болгарию, Сирию и даже в Африку. Кроме писчей бумаги делали фильтровальную и промокательную. Те самые промокашки, которые вкладывали в каждую школьную тетрадь за две копейки. Ту самую фильтровальную бумагу, которая была в каждой химической лаборатории и которую держал в руках каждый химик. Теперь, в 2020 году, фабрика почти мертва. Капитализм вернулся и принес собой конкуренцию, о которой здесь давно забыли. Перед закрытием на фабрике работало около восьмидесяти человек. Кто теперь владеет тем, что осталось от фабрики, на которой почти двести лет делали бумагу, неизвестно. Есть временный директор, а владельцы… Впрочем, какая разница, кто они. Фабрику не воскресить78.
Спросил я в местном историко-краеведческом музее, расположенном в красивом особняке, построенном еще Сергеем Михайловичем Прянишниковым, чем сейчас заняты жители Лальска. «Лесом», – ответили мне. Если работать на лесоповале или на лесопилке, то можно заработать до двадцати тысяч в месяц. Тот, кто не занят на лесоповале и на местных пилорамах, уезжает, как и в семнадцатом, и в восемнадцатом веках, в Сибирь на заработки – работать вахтовиками на добыче нефти и газа. Те, кто не валит и не пилит лес и не уезжает в Сибирь на заработки, работают в местной администрации, нескольких магазинах, на почте, на маслозаводе и хлебозаводе. Хлеб и сливочное масло79 в Лальске очень хороши. Еще хороша рыбалка. В Лале и Шилюге водятся плотва, уклейки, окуни, караси, хариус и даже стерлядь. В половодье можно поймать и нельму. Уж на уху-то всегда можно наловить. Зимы в последние годы стали теплыми. Еще лет десять назад зимой целый месяц могли стоять морозы за сорок, а теперь… Вот только расплодились волки и лисицы – утаскивают кошек и собак. Лисиц и правда много – на снегу у Воскресенского собора я видел их следы. Мне рассказали в местном музее, что одну собаку, сидевшую на цепи, волки утащили вместе с будкой…
Нет, в рассказе о Лальске не будет оптимистического финала. Какой уж тут оптимизм, если еле-еле отстояли местную больницу, которую власти решили закрыть, чтобы сократить свои расходы на то, на что они и без того не давали почти ни копейки. Ходил я по улицам Лальска и думал о том, что… Ну не собираться же им всем и идти из этого Богом забытого места обратно, откуда пришли, – в Новгород. Или хотя бы в Великий Устюг. На кого, спрашивается, оставлять все нажитое за четыре с половиной сотни лет? Кому оставлять Воскресенский собор, колокольню, кладбище с церковью Успения Богородицы, память о караванах в Китай, о двух с половиной десятках сортов бумаги, включая бюварную красную, мундштучную и глазированную? И в Новгороде их никто не ждет. И Дед Мороз, которому с огромным трудом удается прокормить Устюг, не сможет на себе вытянуть еще и Лальск. Не говоря о том, что хлеб и масло в Устюге, не говоря о Новгороде, совсем не те…