али и все. Остались только иллюстрации к этому стихотворению – несколько цветных миниатюр на одном листе. На каждой миниатюре – строчка из стихотворения. Висят, прямо скажем, не на самом видном месте, но и их, скорее всего, уберут. Посетители задают ненужные вопросы и вообще…
В тот самый год, когда случилось Саше Черному написать свое злосчастное стихотворение, в то же самое лето в городе образовалось Болховское общество распространения телефонов. Оно распространяло телефонную связь и телефонные аппараты в городе и уезде. Членами общества могли быть лица обоего пола, кроме учащихся учебных заведений, несовершеннолетних, состоящих на действительной службе нижних воинских чинов и тех, кто ограничен в правах по суду. У каждого члена общества был один голос, но у тех, кто имел несколько телефонных аппаратов, могло быть два голоса. Были члены действительные, были почетные и были члены-соревнователи, просто уплатившие деньги за установку телефонного аппарата. У этих права голоса не было. «Все члены и лица, пользующиеся телефонным аппаратом, обязаны бережно обращаться с аппаратом и при переговорах соблюдать установленную законом корректность. Нарушители этой корректности подвергаются выговору Правления или исключению из общества с утверждения этого исключения общим собранием». Все исключенные в обязательном порядке свои телефонные аппараты возвращали Обществу. Общество могло быть закрыто или по решению общего собрания, или по распоряжению властей. «О закрытии Общества публикуется в местных Губернских ведомостях и правительственном вестнике и доводится до сведения Министерства Внутренних дел через посредство Орловского губернатора». В 1916 году в Болховском обществе распространения телефонов состояло сто два абонента и решался вопрос об установке нового коммутатора еще на сотню пользователей90.
Когда общество распространения телефонов приказало долго жить, не было уже ни министерства внутренних дел, ни орловского губернатора, ни правительственного вестника, ни самого правительства.
Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов появились в Болхове еще в марте 1917 года. В августе в городе началась забастовка кожевников, а в уезде крестьяне стали захватывать помещичьи земли. Товарищ председателя Союза землевладельцев Болховского уезда отбил телеграмму Временному правительству: «В Болховском, Мценском, Карачевском и Козельском уездах, главным образом, по почину комитетов, начались захваты земли, косят самовольно луга, свозят скошенное сено, снимают рабочих и пленных, назначают невероятно высокие цены на рабочих и поденных, сдают в аренду земли по невероятно низким ценам, производят обыски, отбирают коллекционное и охотничье оружие и вообще глумятся над земельными собственниками. Просим принять энергичные меры к восстановлению порядка». Два прилагательных «невероятные» в одном предложении. Сколько таких телеграмм получало Временное правительство, бывшее не в состоянии принять не только энергичные, но и любые меры даже в Петрограде…
С января 1918 года в Болхове установилась советская власть, и местный Совет избрал девять комиссаров, чтобы проводить решения новой власти в жизнь. Решений провели много, и к 1925 году население Болхова сократилось на треть. Появилось три детских дома для беспризорников. В музее от тех времен остались два жетона «Свободная Россия», выпущенные Временным правительством, удостоверение болховского комиссара юстиции Кутузова, черная кожаная куртка с привинченным к ней орденом Красного Знамени, трехлинейка Мосина, ржавый штык, сабля, наган, мандат, выданный гражданину Милютину в том, что он «действительно является чрезвычайно-уполномоченным по проведению ударного двухнедельника по ликвидации неграмотности» в Мымринской волости Болховского уезда, фотография колокольни Георгиевской церкви в момент, когда с нее сбрасывают колокол, опись имущества недоимщика, пулемет Максима, печка «буржуйка» и афиша спектакля «Смерть Иоанна Грозного», сыгранного зимой 1924 года. Это был бенефис помощника режиссера Беликова и суфлера Преображенского. Играл духовой оркестр, в спектакле участвовала вся труппа в париках и костюмах шестнадцатого столетия.
К 1928 году, когда Болхов сделался райцентром Орловского округа Центрально-Черноземной области, жизнь все же стала налаживаться. Ожили кожевенно-обувное и пенькотрепальные производства. Валяли валенки. Валенки, конечно, не самолеты и даже не газонокосилки, но в самолетах зимой по сугробам не походишь, а газонов в Болхове отродясь никто не косил. Появилась плодосушильная промышленность. Тоже, конечно, не бог весть какие нанотехнологии, но в советской триаде «первое, второе и компот» компот из сухофруктов не менее важен, чем народность в формуле «православие, самодержавие, народность». Впрочем, в 1928 году о последней формуле лучше было не вспоминать.
Газета «Болховская коммуна» в конце сентября 1931 года била тревогу из-за того, что сентябрьский план по хлебозаготовкам за две декады выполнен едва на четверть. В связи с этим необходимо: «Большевистским огнем бить по право-оппортунистической практике. Изжить потребительские настроения. Нанести сокрушительный удар кулацко-зажиточной части». Нельзя было допускать «никаких промедлений в выполнении твердых заданий». Кстати, о потребительских настроениях. Один из корреспондентов «Болховской коммуны» в заметке «Кулацкая выдача авансов» сообщал, что в колхозе «Ленинский путь» «выдача продуктовых авансов производится по едокам, а не по трудодням. Инициатор кулацкой выдачи авансов Большов Г. И.». Корреспондент требовал: «Прекратить выдачу по едацкому принципу, производя ее исключительно по количеству и качеству труда каждого колхозника». Бедный Большов… досталось ему, наверное, по первое число.
Районные партийные власти, чтобы выполнить план хлебозаготовок, объявили с двадцатого по тридцатое сентября «декаду прорыва выполнения сентябрьского плана хлебозаготовки и окончательной зачистки других заготовок (сенозаготовки, шерстезаготовки, молокозаготовки, яйцезаготовки, птицезаготовки)»91, с тем чтобы догнать, выполнить и перевыполнить план уже к первому октября. Для этого предлагалось в двухдневный срок «взыскать все твердые задания с кулацко-зажиточной части, привлекая виновных как к административной, так и судебной ответственности». Одновременно с этим отмечалось, что некоторые руководители сельсоветов «не прекратили еще продолжающуюся преступную дискуссию о невозможности выполнения плана и не организовали по-большевистски выполнение сентябрьского плана хлебозаготовок». Можно не сомневаться, что и председателям сельсоветов досталось ничуть не меньше, а то и больше, чем товарищу Большову Г. И.
Это с одной стороны, а с другой – к началу 1930-х годов в Болхове работало семь городских общеобразовательных школ, построили электростанцию, позволившую осветить не только государственные учреждения, но и часть домов горожан, провели водопровод на окраины города, открыли педучилище, автошколу, медицинскую школу, республиканские курсы киномехаников, школу комбайнеров, дом культуры, библиотеку, кинотеатр и краеведческий музей. Работали четыре артели, производившие швейные, вышивально-строчевые, канатно-веревочные, пенькоткацкие, кожевенные, шорно-седельные и войлочные изделия. Животноводство в районе расцвело так, что коров и быков колхозов «Красный пахарь» и «Ленинский путь» допустили к участию на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1939 года. Быков Франца Первого, Лотоса, коров Фанду, Малютку, Зорьку и Крошку наградили аттестатами первой степени. Доярка колхоза «Красный пахарь» Александра Казакова даже получила большую золотую медаль ВСХВ за высокие надои. У Крошки и Малютки суточные надои достигали сорока пяти литров. Еще две доярки этого колхоза получили серебряные медали – большую и малую. Помните шестилетнюю корову Светланку, за которую монахини Болховского женского монастыря получили малую серебряную медаль на выставке в Болхове? Куда ей против Фанды, Малютки, Зорьки и Крошки, не говоря о быках Франце Первом и Лотосе. Да и монахини против доярок с большими золотыми и серебряными медалями и аттестатами первой степени…
С третьей стороны, библиотека, гимназии, городское училище, пять начальных, шесть церковно-приходских, восемь школ грамоты и даже кинотеатр, упомянутый в стихотворении Саши Черного, появились в городе еще до эпохи исторического материализма. Существовало общество распространения телефонов с сотней абонентов, после 1917 года переставшее быть навсегда. Четырех артелей не имелось, но перебоев в снабжении населения шорно-седельными, канатно-веревочными, пенькоткацкими и войлочными изделиями не наблюдалось ни одного дня – и валенками, и веревками, и конской сбруей жители Болхова были обеспечены. Правда, до октября 1917 года в городе не было республиканских курсов киномехаников, автомобильной и медицинской школ, педучилища, школы комбайнеров, четырех артелей и декады прорыва выполнения плана хлебозаготовок. Не было почти четырехсот репрессированных в 1930-е годы жителей и уроженцев Болхова и района, отправленных в лагеря или расстрелянных. Стоило ли из-за курсов киномехаников, пусть и республиканских, школы комбайнеров, автошколы, педучилища, краеведческого музея и декады прорыва выполнения плана устраивать в 1917 году все то, что… Из-за декады прорыва выполнения плана точно не стоило.
Немцы вошли в Болхов девятого октября 1941 года. Вернее, въехали на мотоциклах, на каждом из которых сидело по три солдата в зеленых касках, в зеленых плащ-палатках и с автоматами. Все было как в кино о войне, которое тогда еще не снимали. Город горел. Горели торговые ряды, библиотека, банк, сушильный комбинат, горел Спасо-Преображенский собор, в котором хранилось зерно. Из горящего собора жители уносили в мешках и сумках подгоревшее зерно, из магазинов – хлеб и соль. Уже в январе 1942-го началась Болховская наступательная операция. Шла она без малого три месяца, до двадцатого апреля, и командовали ей два генерала – Жуков и Черевиченко, но она успехом не увенчалась. Увенчалась она десятками тысяч убитых, пропавших без вести и взятых в плен. В ноябре 1942-го Болхов стали бомбить и бомбили до тех пор, пока не освободили в конце июля 1943-го. Окраины города были разрушены. Только центр и сохранился. Сохранились под стеклом в музее немецкая губная гармоника, немецкая граната на длинной деревянной ручке, немецкий соломенный эрзац-валенок, белая нарукавная повязка жителя деревни Калиновка Болховского района с надписью «Dorf Kalinowka Haus № 149», пожелтевший листок с напечатанным приказом немецкого командования, в котором говорится: «Германскому правительству лучше известно, где ваша работа принесет наибольшую пользу. А поэтому приказывается. Всем без исключения молодым мужчинам, женщинам и девушкам 1925 года рождения записаться на работу в Германию…» Рядом с приказом висит бумага под названием «Акт», датированная десятым марта 1944 года. Написано в бумаге: «Мы, нижеподписавшиеся члены Районной комиссии по учету ущерба в составе председателя комиссии тов. Молова и секретаря Полтевой и членов т. т. Черкасова, Клю