птицы?..
кроты?..
безделушки, забытые моей оболочкой на каминной полке
Орландо?..
мои персонажи пьют у метро — пиво,
водку — по клубам,
красное — у каминной полки Орландо
и, то и дело меняя пол,
мечтают о «модильяневских», «ренуаровских», «гогеновских»
—
и прочая — женщинах
(о, они все еще мечтают о женщинах…
смайл, скобку закрыть).
мои персонажи сдают белье в прачечную «Диана»,
не помня, когда дева-охотница поразила их — от скуки, la-la, —
ядовитой стрелой,
поэтому они — эти и те, не ведают, что мертвы:
редакторы, читающие мои тексты,
издатели, издающие мои книги,
рецензенты, пишущие «о прозе эНэР» —
главном моем персонаже,
который, легко калькируя Анахаты,
кадрирует их и, разбивая объектив о мостовую,
артистично лжет —
да только и делает, что лжет,
лжет во спасение.
[spasibo]
розовощекое граффити радужных капель
в панцирной сетке памяти
пульс зевая пеленгует словечко «норма»
балтийский воздух
лечит от тополиного
из хлопка
из снега
из ваты приторной шитого (в шутку) тангерос
техника визуализации дешевеет
если кнопки «del» не существует
можно легко придумать
пОМни
и тебя вылечат
пОМни
при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна
на Невском на Невском
граффити сердца линяют
и вот оно уже как живое
совсем как живое
ну или почти
spasibo
[летка]
дозированная LЮ-LЮ,
приснившаяся моему доппельгангеру, —
ясно, клинический.
«а что — не он?» — умничает доппельгангер
да шлет мессиджи nathalie-la-nathalie,
делит метлу на ноль,
складывает Пандоре в гроб вещдоки,
вмятины да пробои ауры
особо ценными экспонатами называя.
«доппи-доппи, я тебя съем!» —
тявкает свалившаяся с Лилит Лиса,
повесившая намедни Колобка
в одном из лабиринтов пространства без вариантов.
«доппи-доппи», — ластится,
вцепляясь через секунду — ему? мне? — в горло:
…
так мы остаемся без двойников и,
счищая с зеркал амальгаму,
канаем
сквозь стекло
в Летку.
[molitva.translit]
«tы свеча-свеча-свеча,
унесi мою печалЪ
zа дремучiя леса,
zа земныя пояsа,
zа далёкiя моря,
zа любовны якоря,
zа горы выsокiя
в завоdi глубокiя:
пуsть живёt там tриста леt,
kаk русалка, пусtь обеt
даst назаd не прихоdить,
не морочиtь, не томиtь,
не sмущаtь ни wолшебsтвом,
ни уныньем, ни персtом,
wолхоvаньем,
vорожбоi,
кожей мяtноi, sолнцем, мглоi,
ни пеsком на берегу,
ни sтогами на лугу,
ни собакой,
ни котом
ни tогДА и ни поtOM» —
«tы свеча её, cвеча,
tы сожги её печаль:
оtведи от люtых бед,
cтрах лиши zемных примеt,
шоры со зрачков sними:
не видаtь сто юг нi зги».
ex., pechal'—pechal'—pechal'…
ugorela uzh svecha!
[]
у нас будет с тобой ритрит —
а захочешь, поговорим:
под мелодии рио-рит
выйдем в ретро за «третий рим»…
у нас будет смешной гамак —
или, может, фантомный вьюн.
я убью тебя просто так,
обнимает меня Баюн.
я же, теша себя игрой,
подползаю — кровит — к метле.
«полетели к Ягине?» — Кот.
«даже страшно: весь срок — к себе…»
и поэтому-то — ритрит,
потому-то — фантомный вьюн,
хвост русалочий в голове,
Деда Ёга да Кот Баюн.
[снежинками]
…ну вот, а потом я встретила своего персонажа —
сбежавшую из Страны Чудес Анфису:
звалась она Сашкой-ракетчицей,
потому как смыслила кое-что аккурат в ракетах
(тема диплома звучала почти эротично:
«Сверхмягкое терминальное управление движением
сложной динамической системы
в условиях неполной информации
о фазовом состоянии»),
светлые ее волосы, как и волосы Анфисы, пахли снежинками,
а в глазах бегали чертенята…
больше всего на свете ненавидели девочки скуку,
ну а любили — как им обеим
(им одной?) казалось, — Небезызвестного…
что оставалось мне, как не развести руками?..
что оставалось, как не стать точкой сингулярности и,
слившись со всеми временами и пространствами,
сменить треклятую кожу?..
(я ведь не чувствовала,
не чувствовала уже боли — ну или почти:
если долго бить по одному месту,
оно теряет чувствительность).
…………………………………….
и смеялась Анфиса,
и хохотала до упаду Ракетчица,
и улыбались актёры,
и де Лоурентис, грозя Почукаеву[1] пальцем,
напоминал, что де
«фильм — не сосиски, которые можно производить серийно»,
и наш продюсер кивал,
кивал, конечно
(попробовал бы он не кивнуть!),
а мы играли,
играли себя в кино —
лучшее
во Вселенной
кино, пахнущее снежинками…
[ария Da capo]
всё путаю сентябрь с апрелем,
да будто некролог пишу
себе самой на ложе… еле
заметно плачу, но дышу:
взахлёб! внахлёст! на память — кожей…
как фильмографии их схожи,
как все лю. лю их хороши,
как за фонемами души —
живой —
не найдено! сказалось
«здесь и сейчас» (крохотка-шалость…),
и вот — каденция: попытка
в себя влюбиться — пытка, пытка!
блюду: «лю. лю себя, лю. лю»,
как попугайка… дура дурой,
кажусь шутам ферзём: фигурой
дьявольски
смешной
на шашечной доске
пустой.
[k Zer0]
на сердце «плюс один» — смешно! — под сердцем — plus odin…
в архиве Ле[т]ка спит давно, в архиве — господин
и раб себе, и червь, и чёрт, и Deus, и порог,
и лекарь-кат, предатель снов, лататель нимф-Zero…
под сердцем «плюс один»… не то! дика под солнцем грусть.
латентный стон, фантомный блюз — и кожа наизусть:
всё как по нотам — не дыши… всё жёстко, жёстко, Брут…
я ставлю тихо на Zero… я помню: темный пруд,
зрачки в зрачках, висок в виске да по-…
целуй —
листвы…
несмелый ветер в голове, в которой тир без «ты»
не превратился в тлен иль в пыль, не обратился в грязь…
нежнейший космос — в той траве, что шила эту «связь»
без выкроек и без лекал, изображая рай.
играй, живи, ликуй, мерцай… таков иллюзий край.
там, в за-небеснутом огне, не догорев, пишу
по своему же экорше, да — вопреки — дышу
всему тому, что размозжить могло на «раз-и-два» —
«и-тр