Но он не знал научного названия этого червя — это не его вина, тогда этот червь еще был «безымянным» — и назвал его не менее странно, чем каракатицу, — «бархатной морской улиткой». Но дело ведь не в названии, а в том, насколько исследовано строение. А это было сделано на совесть.
А затем он занялся обобщениями. Это не было его специальностью, но все же он попробовал «обобщить» кое-что из виденного им, а видел он немало.
Бабочка, спрятанная в гусенице, — фокус, которым он когда-то так поразил заезжего герцога, — произвела не меньшее впечатление и на самого «фокусника».
И вот замечательная теория создалась в мозгу Сваммердама. Он решил обобщить все известные ему факты, он решил доказать, что все животные построены по одному образцу — «венца творения» — человека. Он стал называть все части тела и все органы животных на человеческий лад.
Так появился у насекомых спинной мозг (лежащий на брюшной стороне!), легочные трубочки и многое другое. Но этим не исчерпалась его «философская» деятельность.
— Все развивается по одним и тем же законам! — заявил он. — Все развитие заключается в развертывании уже имеющихся признаков. — И он начал приводить примеры.
В яйце спрятан зародыш, его не видно, он прозрачен, но он там имеется. В зародыше насекомого спрятана гусеница, в гусенице спрятана куколка, а в куколке — бабочка. И у всех животных это происходит сходным образом.
Безногий головастик похож на гусеницу, головастик с ногами — это куколка насекомого. Человек — та же история. Безногий зародыш человека соответствует «червячку», зародыш с ногами — куколке. Даже растения не являются исключением. Семя соответствует яйцу, росток — червячку, почка цветка — куколке, а распустившийся цветок — взрослому животному.
Эта замечательная теория не утратила своего значения сейчас. Правда, автором ее считается уже не Сваммердам, а немец Вейсманн[20]. И по Вейсманну в яйце спрятаны вложенные друг в друга зародыши, и по Вейсманну в гусенице спрятана куколка, а в куколке бабочка. Разница между Вейсманном и Сваммердамом все же есть: Сваммердам видел бабочку в куколке, а Вейсманн не видел — да и не мог видеть — всех тех загадочных «биофор», на которых построена его теория.
Сваммердам мог бы гордиться своей теорией: он, простоватый и в сущности малообразованный человек, дал теорию, не уступавшую теории знаменитого немца-профессора.
Сваммердам кое-как закончил свою книгу, которая должна была носить название «Библия природы». В этом названии скрывался глубокий смысл: книга должна была заменить натуралистам «настоящую Библию».
Жить на двести гульденов в год было нелегко, но при отце Ян еще мог кое-как прокормиться, если бы не новое осложнение. Иоганна, сестра Яна, жившая тоже при отце, вздумала выйти замуж. Старик придрался к этому случаю и заявил, что переедет жить к зятю. Яна никто туда не приглашал, и таким образом он оказался почти на улице.
Он написал письмо одному из своих старых знакомых, тому самому богатому человеку, который когда-то звал его жить к себе в именье. Представьте себе огорчение Яна, когда тот ответил, что теперь ничем не может помочь ему.
— Никому нельзя верить, — горько усмехнувшись, сказал Ян, и тут же прибавил: — Суета, ох, суета…
Здоровье становилось все хуже и хуже, работа не шла, мысли о суете повторялись все чаще и чаще. Вдруг умер отец Яна и оставил ему наследство. Иоганна тоже была наследницей, и, понятно, без споров дело не обошлось. Но Ян был покладистым человеком, по крайней мере, он не протестовал, когда сестра тащила из отцовского добра все, что могла.
Но сколько сестра ни тащила, все же осталось кое-что и Яну. Он мог теперь жить безбедно. Но жить-то ему уже не хотелось. Он так устал и ослаб, так был измучен лихорадкой — ее приступы возобновились, — что не хотел ни работать, ни лечиться. Его коллекции ему так опротивели, что он решил продать их с аукциона, но никто не покупал его замечательных препаратов и редкостных диковинок.
— Страдание предшествует радости, и смерть есть преддверие жизни, — говорил Ян своим немногочисленным друзьям. — Посмотрите на жука-носорога. Ведь жук есть слинявшая и выросшая куколка, а куколка — слинявшая и выросшая личинка. Червь-личинка ведет жалкую жизнь в земле, в гниющем растительном мусоре, куколка не шевелится, она как бы мертва. И вот из нее выходит великолепный красавец-жук. Он должен был пройти через жалкую жизнь личинки и через смерть куколки, иначе он не достиг бы своего великолепия. Так и мы…
Что могли ответить друзья этому человеку, вообразившему себя, очевидно, куколкой и упорно желавшему превратиться в мотылька?
А дальше — хуже.
Сваммердам заболел. И в больном мозгу все отчетливее и отчетливее вырисовывалась мысль:
«Что я сделал? Я назвал свою книгу „Библией природы“, она должна была заменить настоящую Библию. Еретик! Разве можно подменить великие мысли пророков суетными рассуждениями о бабочках и гусеницах? Разве можно…»
И Сваммердам обливался холодным потом, мечась в припадке лихорадки.
— Я хотел поставить себя на место… — и он боялся даже мысленно произнести имя того, на чье место посягал.
Да! Трудно было мозгу Сваммердама переварить все то, что он передумал и увидел в дни молодости и расцвета здоровья. Больной, отравленный поучениями полусумасшедшей прорицательницы Антуаннеты, он испугался того, над чем работал всю жизнь.
Хорошо еще, что его рукописи были в надежном месте и уцелели — он все время порывался найти их и уничтожить.
В 1686 году он умер от водянки. Его рукопись оказалась у Тевено. Не скоро она увидела свет — ее пришлось переводить с голландского языка на латинский. А пока ее переводили — ее украли, а потом продали. Долго гулял по рукам увесистый свиток, и только в 1735 году он попал в руки Буэргава. Он купил рукопись у французского анатома Дювернэ за полторы тысячи гульденов. Эта рукопись и составила знаменитую «Библию природы» Сваммердама. Только через пятьдесят лет после его смерти книга увидела свет, а в ней было много нового, интересного и полезного.
Морской конь.
III. Великая перепись
1. Морской монах
Морской монах.
— Ну и путаница! Никакого порядка! — восклицали натуралисты, перелистывая увесистые томы, написанные чуть ли не во времена древних греков и потом переписанные или перепечатанные средневековыми монахами. — Хоть бы намек на порядок.
Они столько тратили времени на эти «подготовительные» занятия, что его за-глаза хватило бы, чтобы навести порядок какой угодно и где угодно.
Наконец они принялись искать «порядок». Эти поиски продолжались долго, в них принимали участие все: и ботаники, и зоологи, и врачи, и монахи, и философы. Они действовали и вразброд, и шли сомкнутым строем. И все же порядок упорно не давался в руки. Причина была проста. Нельзя наводить порядок, не зная, в чем и как его наводить.
Еще Реди не родился, еще не только его, а и его отца, так же как и отца Мальпиги, не было на земле, а в Цюрихе уже успел родиться один из охотников за порядком. Его родители были бедны и скоро умерли; воспитывал его дядя, тоже человек небогатый и малообразованный. Казалось, что могло выйти из мальчика, кроме мелкого ремесленника? Нет, он так полюбил науки, что ухитрился окончить университет и получить звание профессора греческого языка.
Было этому профессору всего двадцать один год, а звали его Конрад Геснер.
Геснер не засиделся на кафедре греческого языка. Но за те пять лет, что он провозился с греческими и иными книгами и манускриптами, он составил полный каталог всех классических греческих, римских, еврейских и иных рукописей.
Возиться с мертвецами-классиками Геснеру скоро надоело. И вот в 1541 году мы видим его уже врачом и натуралистом. Здесь-то он и принялся наводить порядок. Правда, ему недолго пришлось заниматься этим — он умер всего сорока девяти лет.
Здоровье Геснера было слабовато — лишения молодости сильно подорвали его, но все же в поисках за растениями он исколесил все Альпы, Северную Италию, Францию, ездил к Адриатическому морю и на Рейн. Он таскал с собой во время этих путешествий не только ботанические папки и жестянки, не только банки для животных. С ним всегда было несколько книжек и притом каждый раз на новом языке. Так он изучил, между делом, французский, английский, итальянский и даже некоторые восточные языки. А если сюда прибавить еще немецкий, латинский, греческий и древне-еврейский, то не удивишься, что Геснер мог читать почти любую книгу.
Он собирал растения не только для того, чтобы заполнить ими свои папки. Это был материал, материал для охоты за порядком. И как только он накопился — охота началась.
— Семя и цветок! — провозгласил он лозунг. И под этим девизом начал охоту. — Нельзя судить по внешности, семя и цветок — вот «признаки родства».
Перебирая засушенные растения, он скоро убедился, что как бы ни был хорош гербарий — далеко ему до живых растений. Тогда он устроил небольшой ботанический сад. Конечно, городские власти Цюриха не дали ему ни копейки на это дело, и, конечно, они постоянно хвастались Геснеровским садом.
— Вы видели ботанический сад Геснера? — спрашивали они знатных иностранцев. — Нет? Что вы, что вы! Это же замечательнейший сад, а сам Геснер…
Конрад Геснер (1516–1565).
Геснер оплачивал все расходы по саду, ему приходилось даже принимать и угощать гостей, присланных к нему городскими властями. Он же платил жалованье и своему помощнику, который делал для него рисунки растений и животных.
Сад процветал, папок с гербариями и рисунками становилось все больше. Но сразу собрать весь материал нельзя — весь свет в несколько лет не объездишь. И Геснеру приходилось месяцами ждать, пока ему пришлют какую-нибудь травку или