Познакомившись с геологом Сэджвиком, Дарвин увлекся геологией и даже пробродил с ним несколько недель по Северному Уэльсу. Эта прогулка оказалась куда полезнее университетских лекций: Дарвин не только познакомился с геологией, то и научился составлять геологические карты, делать геологическую съемку. Впрочем, прогулка не затянулась.
— Я был бы сумасшедшим, если бы пропустил ради геологии первые дни охоты, — заявил Дарвин и, предоставив Сэджвику продолжать изучение всяких оврагов, холмов и подмытых водой берегов рек, поспешил в Шрюсбери: он боялся опоздать к началу охотничьего сезона.
Дома его ждал сюрприз. Генслоу писал ему, что можно пристроиться в качестве натуралиста на одном из кораблей, отправляющихся в кругосветное плавание.
Дарвину очень хотелось попутешествовать, и он давно мечтал об этом. В этих мечтах смешивались и охота за небывалой дичью, и ловля огромных жуков, и многое другое. Но Дарвин-отец уперся и сказал, что так далеко сына не отпустит.
— Я пущу тебя, если хоть один здравомыслящий человек посоветует мне сделать это, — сказал он наконец.
Тут подвернулся дядя Вэджвуд. Дарвин-отец считал его очень умным и деловым человеком, а дядя не подвел племянника — он благословил Чарльза на поездку.
Желающих попасть в натуралисты при корабле оказалось несколько. Дарвин был третьим кандидатом. Он соглашался ехать, больше — он горел желанием, но тут заартачился сам командир судна, капитан Фиц-Рой. Этот командир был большим аристократом (он приходился племянником самому герцогу Грифтону) и еще большим поклонником Лафатера. Достаточно было ему взглянуть на Дарвина, как он запротестовал.
— Что за нос у этого молодого человека? С таким носом нельзя быть расторопным и решительным. А мямля мне ни к чему.
Нос — бывают же такие неудачные носы! — чуть было не испортил все дело. Дарвин не мог переделать свой нос на «расторопный и решительный», а потому и принялся искать окольных путей. Окольные пути — знакомства. Нашлись знакомые, нашлись приятели, и они уговорили Фиц-Роя. Капитан согласился взять с собой Дарвина и даже предоставил ему половину своей каюты.
Десятипушечный корабль «Бигль» был судном далеко не первой молодости. Об его достоинствах лучше всего говорит его неофициальное прозвище — «гроб». Это значило, что во время бури обладатель такой клички идет ко дну столь легко и поспешно, словно он только и дожидался мало-мальски уважительного повода, чтобы потонуть. Капитан Фиц-Рой мог бы выбрать и более надежное судно, но почему-то не сделал этого. Он принялся старательно чинить эту старую калошу. «Бигль» чинился долго, так долго, что прошли все сроки, назначенные для его отплытия. Наконец починка была как будто закончена, и назначен день — 4 ноября. Дарвин еще 24 октября переехал в Плимут, где стоял корабль. Он очень боялся, что «Бигль» уйдет без него, но его опасения были напрасны: бриг вышел из порта только 27 декабря.
— Поднимай якорь! — раздалась давно желанная команда.
«Бигль» заскрипел всеми частями и, кряхтя, словно старик, поплелся к выходу из порта. Поднялась буря, и он поспешно вернулся назад. Фиц-Рой совсем не хотел, чтобы его бриг самым позорным образом утонул тут же, при выходе из Плимута, и решил переждать бурю.
— Тонуть, так уж в открытом море, — заявил этот доблестный моряк.
И Дарвин проникся невольным уважением к его смелости. Да, Фиц-Рой был настоящим «морским волком».
Наконец, после всяческих проволочек, «Бигль» вышел в море.
Плавание началось.
Два месяца качался и скрипел «Бигль» на волнах Атлантического океана, и два месяца изнывал Дарвин. Он никак не мог привыкнуть к качке и всегда чувствовал себя плохо, как только волнение начинало чуть усиливаться. Океан надоел Дарвину за эти два месяца.
— Не понимаю, что в нем хорошего? — удивлялся он. — Даже буря на нем — и та скучна.
Прибыв к берегам Бразилии, «Бигль» начал свои работы по выяснению морских течений, проверке карт и прочее. Дарвин то работал на судне, то съезжал на берег, но судно не задерживалось подолгу на одном месте, и вглубь страны проникнуть удалось далеко не сразу. Это время, в общем скучноватое, разнообразилось только ссорами с Фиц-Роем. Бравый капитан был защитником рабства, а Дарвин был сильным противником его. Они так ссорились, что иногда Дарвин побаивался, как бы капитан не высадил его на берег совсем.
Местные жители, — испанцы, встречали путешественников очень любезно. Они были готовы на все, но только на… словах.
— Что вы нам дадите на обед, синьор? — спрашивали путники у хозяина гостиницы.
— Все, что вам угодно, — был ответ, сопровождаемый низким поклоном. Поклоны были обязательны и, очевидно, заменяли точку в конце фразы.
— Не дадите ли вы нам рыбы? (Поклон.)
— О, нет, сударь. (Поклон.)
— Хлеба?
— О, нет.
— Супу, может быть?
— Нет, синьоры.
— Сушеного мяса?
— Никак не могу, милостивый государь.
В конце концов они договаривались до… курицы.
— Скоро будет готов обед?
— Когда поспеет, синьоры — резонно отвечал трактирщик, низко кланяясь.
С поклона начинался разговор, поклоном кончался. Попробуй чужеземец покричать и погорячиться, попробуй требовать и настаивать, его попросили бы ехать своей дорогой. И хорошо было бы, если б только попросили…
От гациенды к гациенде, от трактира к трактиру, то лесом, то полями и плантациями наши путники во главе с Дарвином проехали много километров. Они понагляделись всяких диковинок в бразильских лесах. Дарвин собрал много птиц и зверей, ящериц и змей, лягушек и жаб, и еще больше всяких насекомых. Он прославился в этих местах, между прочим, и как колдун. У него были с собой «прометеевы спички», которые вспыхивают, когда откусишь их головку. Местные жители, увидя этот фокус, пришли в такое изумление, что собирались целыми поселками смотреть на фокусника и даже предлагали ему по доллару за каждую спичку. Они же решили, что Дарвин — турок, увидя, что он по утрам… умывается.
На Огненной земле капитан Фиц-Рой назвал в честь Дарвина одну гору — горой Дарвина, а тут еще подоспело письмо с родины, в котором Чарльзу сообщали, что профессора-ученые надеются, что из него выйдет нечто «путное». Дарвин пришел в дикий восторг.
Книга Лайелля, которую он прилежно читал во время путешествия, сильно помогла ему. Не будь ее, он и не заметил бы многого по геологической части. Лайелль утверждал, что все геологические изменения происходили чрезвычайно медленно и постепенно, и Дарвин искал следов этих изменений и находил их всюду: в осыпях горных склонов, в размытых берегах океана, в подточенных водой прибрежных скалах, в оврагах и холмах. Он не только нашел эти медленные изменения, но он мог сравнить их с изменениями, вызванными катастрофами. Ему повезло, и во время стоянки «Бигля» у берегов на западе Южной Америки случилось землетрясение. Город Консепсион был разрушен до основания, волны смели чуть ли не половину портового городка Талькахуане, а от семидесяти селений почти ничего не осталось.
— Какие пустяки! — смеялся Дарвин. — Разве это изменило заметно рельеф местности? Несколько новых оврагов, десяток трещин и холмов, и… только. А вот… — и он принялся рассказывать о тех изменениях, которые длятся веками и в результате которых образуются горные хребты, бездонные пропасти, моря и острова, океаны и материки.
Наглядевшись на то, как поднимались и опускались берега океана, заметив, что это сопровождалось и кое-какими изменениями в животном населении прибрежных скал, найдя на скалах следы деятельности моллюсков, живших здесь когда-то, когда скалы были покрыты водой, он без долгих размышлений перескочил с этих скал на… коралловые острова.
— Коралловые острова образуются благодаря подниманию и опусканию морского дна. Опускание дна вызывает и опускание той скалы, на которой живет колония полипов. Колония начинает расти вверх, так как для своего роста она требует известной температуры, а значит и глубины воды. Если затем дно вдруг начнет снова подниматься, то разросшаяся колония легко может оказаться и на поверхности океана. Тогда-то и появится коралловый остров, атолл, — говорил Дарвин Фиц-Рою, спеша поделиться хоть с кем-нибудь своим открытием.
Чарльз Дарвин (1809–1882).
Он не видал еще ни одного кораллового острова, ни одного, хотя бы самого маленького, атолла. Но теория была уже готова. И как это ни странно — он угадал. И когда он достаточно нагляделся на эти атоллы, он не прибавил к своей теории ничего нового, разве только десяток лишних примеров и ссылок на сделанные наблюдения.
Занимаясь геологией и собирая минералогические коллекции, складывая образцы горных пород и карабкаясь по песчаным осыпям и обрывистым речным берегам, он, понятно, находил немало костей. Как-то он увидел кости какого-то зверя; ему сразу бросилось в глаза, что они очень похожи на кости ламы.
— Это лама! Только она была гораздо крупнее теперешней, — прошептал он. — А по Кювье дело было не совсем так… — И он задумался на несколько минут. Но долго раздумывать было некогда — нужно было спешить. Сунув в походный мешок кости, Дарвин пошел дальше, но вечером он занес в свой дневник все подробности об этих костях.
А в Чили его ждал еще сюрприз: ему посчастливилось увидеть вампира, присосавшегося к лошади, и таким образом установить, что вампиры не простая выдумка. На Галапагосских островах он настрелял много птиц, и дневник его обогатился новой записью:
«Эти птицы очень похожи на южно-американских, но все же заметно отличаются от них».
На соседних островах он, к своему великому удивлению, нашел птиц, отличных и от птиц материка и от птиц соседних островов, хотя с последними у них было все же некоторое сходство. Все эти птицы были родственны, а это совсем не вязалось с теорией катастроф Кювье.
Из Америки «Бигль» пошел к Новой Зеландии, а оттуда в Австралию. Здесь Дарвин охотился на кенгуру, смотрел, как скачут вокруг костра австралийцы во время вечернего празднества «корребори», прилежно стрелял какаду и набивал свои жестянки, папки и мешки растениями и минералами.