Анархизм у Замятина не исключает спонтанного обмена едой и некоторой социальной организации. Люди, которых Д-503 встречает за Зеленой Стеной, объединены в племя. Вопреки утверждению Великого Инквизитора человек может быть как свободным, так и щедрым в отношении еды. Одна из женщин делится с Д-503 опьяняющим напитком. Потом другая предлагает ему нечто похожее на банан [244]. Доверившись ей, он принимает плод, их единение на миг воссоединяет человечество как вид.
Глава 3Мифы о настоящих людях
1. Утопическая харизма
Одна из характерных особенностей антиутопических режимов состоит в том, что они глубоко персонализированы: как правило, они прочно ассоциируются с определенной личностью. В этом аспекте они резко контрастируют с утопическими фантазиями, где власть достаточно безлична, но лучше передают одну из ярко выраженных человеческих универсалий: личность обладает большей объединяющей силой, чем идеология. Казалось бы, идеи должны быть способны к самостоятельному существованию, однако идеологии, религии и мифологии часто порождаются или определяются одной-единственной личностью. Это во многом объясняется нашей склонностью идти за лидером, действовать под руководством конкретного человека. Иногда этот человек перерастает статус представителя идеологии и становится ее основой. Как еще мы можем объяснить монархизм, большинство разновидностей фашизма, маоизм и сталинизм? В самом деле, связь между личностью и воззрениями может стать удушающе тесной, как в случае с такими религиями, как БУДДизм, МАГОМЕТанство и ХРИСТианство, психологией Фрейда или Юнга и литературными теориями Бахтина или Жирара. Обратите внимание, что иногда философам и филологам, чтобы обозначить ту или иную концепцию, достаточно назвать имя.
Но должен ли самостоятельный ученый брать на вооружение какую-либо из этих систем целиком и полностью? Это личность трудно принять «частично»; что же касается явлений культуры, мы просто обязаны выбирать отдельные тезисы, а не концепции в целом. И тем интереснее, что мы, как правило, этого не делаем. Почему мы не пользуемся своим правом делить на части, выбирать, смешивать и сочетать? Наконец, пересекаются ли избранные идеологии с другими системами и тем более друг с другом? А что, если у создателя есть серьезный недостаток, как, например, у деконструктивиста Поля Де Мана, который, как выяснилось, сотрудничал с нацистами задолго до того, как прославился? И вообще, разве не бывает спорных концепций, которые кажутся абсолютной истиной только их последователям?
Ирония XX века состоит в том, что именно коммунистическое движение, призванное обеспечить полное равенство всех людей, создало самые жесткие иерархии власти. Вместо обещанного отмирания государства мы столкнулись с новым вариантом монархии в форме культа личности таких вождей, как Сталин, Мао и Ким Ир Сен, каждый из которых пользовался практически неограниченной властью над своими подданными. В каждом случае предполагалось, что эта власть, равносильная божественному праву монарха, может быть передана по наследству[16]. При этом сосредоточение всей власти в руках одного человека происходило, по-видимому, не только с согласия, но и по настоянию значительной части управляемых. То же произошло с Гитлером и рядом других фашистских диктаторов: первоначально они пришли к власти путем всенародных выборов, а позже их публичный образ подвергся процессу положительной обратной связи с народом. Эта склонность демократически настроенного революционного общества концентрировать колоссальную власть, в том числе власть над жизнью или смертью, в руках одного человека отражена в великих антиутопических романах столетия. Таковы Благодетель у Замятина, Старший Брат у Оруэлла и в меньшей степени Мустафа Монд в романе Хаксли. И мы еще раз убеждаемся, что и утопия, и марксизм сами подчиняются глубинным закономерностям человеческой природы. Одна из них – наделение некоторых обычных людей ярко выраженной харизмой.
Как должно быть организовано новое общество, в котором становится возможен взаимный альтруизм, включающий в себя, например, обобществление пищи? Мы можем только догадываться о том, как возникали традиционные группы в обществах более многочисленных и сложных, чем племена охотников-собирателей: весьма вероятно, что, если бы вождей не существовало, их следовало бы выдумать. Недавний опыт заставляет предположить: чтобы запустить процесс сплачивания общества, необходим особый катализатор, и часто таким катализатором бывает один человек. А какие, собственно, есть надежные альтернативы? Именно это, безусловно, происходит в религиозных культах конца света: так, Джим Джонс из Джонстауна и лидер «Ветви Давидовой» Дэвид Кореш[17] сумели привести своих адептов к массовому самоубийству. На природу этого синдрома намекает факт, что такие вожди со стороны казались бы нелепыми, если бы безграничная вера, которую они сумели внушить своим последователям, не привела к столь трагичным последствиям. Это отсутствие середины между верой и скептицизмом характерно для явления харизмы и служит важным показателем биосемиотического процесса. Обратите внимание, что при прочих средних обстоятельствах социальный герой кажется либо особо выдающимся, либо совершенно отвратительным. В семиотическом плане они определенным образом маркированы, то есть не считаются ни обычными, ни неинтересными. На это также указывает скорость, с которой герой может стать козлом отпущения или, потеряв харизму, превратиться в посмешище. Это еще один признак харизматика: он остается интересным, продолжает привлекать внимание, пусть даже и негативным поведением.
Буквально на протяжении тысячелетий мы обладали выраженной тенденцией придавать отдельным людям статус, который можно назвать сверхъестественным и полубожественным. До последних десятилетий демократических обществ было очень мало, хотя трудно спорить с тем, что это самая разумная форма правления. Сегодня мы, американцы, по сути, рассматриваем наше сочетание гражданских свобод, представительного правительства и рыночной экономики как результат процесса, равносильного своеобразному культурному естественному отбору, – политическому выживанию наиболее приспособленных. Но и старая модель наделения властью одного человека весьма живуча. В избираемых правительствах первую скрипку обычно тоже играют президенты и премьер-министры. Это подтверждается и недавней американской историей, с ее постепенным усилением власти президента. Склонность назначать себе всемогущего вождя, по-видимому, и лежит в основе вытеснения старых утопий новыми, пугающими антиутопическими сюжетами. Мор, Платон и другие утописты предполагали, что потребностями общества будет управлять некая безликая элита. Но редко случается так, что анонимное избранное меньшинство руководит обществом долго: на смену приходит верхушка еще более малочисленная и громко заявляющая о себе, а именно единоличный вождь. Оруэлл и Замятин изображают нежеланное возвращение к поистине традиционной форме правления – деспотизму. По сути, Замятин провидчески предугадал становление культов личности таких фигур, как Сталин, наделенных огромной властью и чувством непогрешимости, – удивительный кульбит, учитывая, что большинство этих режимов проповедовало атеизм.
Утопическая харизма, то есть тенденция утопических произведений изображать тиранов-одиночек, отвечает трем основным признакам биологической подоплеки поведения. Во-первых, это универсальное явление, вплоть до недавнего времени имевшее место практически во всех обществах. Оно по-прежнему бытует и среди американцев-демократов – об этом свидетельствует бесконечное и всеобщее обсуждение клана Кеннеди, а также в свое время недолгая кампания за разрешение Р. Рейгану баллотироваться на третий срок, пресеченная, правда, скандалом, получившим название Ирангейт[18]. Во-вторых, харизма сопровождается ярко выраженным эмоциональным воздействием. Очень трудно оставаться равнодушным к тоталитаризму или к человеку, обладающему почти безграничной властью, деньгами или даже физической привлекательностью. Лидерам обычно свойственно то, что П. Гилберт называет «потенциалом привлечения общественного внимания» (цит. по: [Buss 1999:358]). Согласно Пинкеру, «статус – это осведомленность общественности о том, что у вас есть качества, которые позволили бы вам помочь другим, если бы вы того захотели» [Пинкер 2017: 548]. Если заменить «осведомленность» на «ощущение» – в любом случае, вероятно, поправка необходима, – это определение можно применить и к харизме. Политическая власть строится на эмоциях, которые вожди способны вызывать у подданных, на чувствах, часто достаточных, чтобы вдохновлять на самопожертвование. Но эта жертвенность основана на ощущении, что в долгосрочной перспективе харизматическая личность, скорее всего, принесет больше пользы, и поэтому, чтобы получить адаптивное преимущество, желательно снискать ее благосклонность. В результате власть имущие импонируют простым гражданам и как личности даже кажутся физически привлекательными. И наконец, существует вопрос функции: нужно продемонстрировать, что предписания приносят исполнителям существенную пользу, независимо от того, действительно ли харизматический лидер проявляет альтруизм. Очевидно, что если существование внутри жизнеспособного общества требует адаптации, то гораздо выгоднее быть сторонником правителя, чем наоборот. Все три условия приложимы к мифам Замятина о настоящих людях, включая образ Благодетеля, всемогущего правителя Единого Государства.
Как в абсолютистских режимах, так и в этих антиутопических произведениях мы видим гипертрофированный, то есть преувеличенный процесс объединения социума вокруг этих общих и, вероятно, неоправданных иллюзий о вожде. Если общество функционирует эффективно, а следовательно, слаженно и гармонично, оно имеет больше шансов выжить, и его граждане, таким образом, с большей вероятностью добьются репродуктивного успеха. Правители часто оказываются решающим фактором в процессе сплачивания общества, особенно если требуется сосредоточить и мобилизовать общественную волю для какой-то важной цели. Получается, что подчинение силе харизмы для рядовых граждан предполагает адаптивное преимущество, даже если это влечет за собой совершение когнитивных ошибок. Комментаторы часто говорят о харизматичных лидерах, способных привлечь внимание, вызвать благоговейный трепет и, наконец, привести в повиновение множество людей. И тем не менее харизма, как и власть, всегда «в глазах смотрящего». Оказывае