Пифагорейцы составляли тайный мистический союз, в котором царил культ математических начал, почитавшихся как ключи к тайнам Вселенной. В некотором смысле они наделили математику харизмой, что позволило им делать о ней совершенно неоправданные выводы. Хотя сегодня мы помним разве что теорему Пифагора, в свое время они оказали большое влияние сходной теорию, а в 1829 году представил более подробное ее изложение. И то и другое, однако, было предвосхищено Гауссом, который, по-видимому, разработал неевклидову геометрию еще до 1799 года, но, опасаясь враждебной реакции общественности, решил не публиковать свое открытие. По сей день идут споры, действительно ли это было что-то вроде параллельного открытия. Поскольку исследования Лобачевского и Бойяи игнорировались до тех пор, пока в 1855 году не были посмертно опубликованы заметки и письма Гаусса, невозможно определить, сколько сведений могло быть передано посредством косвенных личных контактов: Гаусс был другом и коллегой как отца Бойяи, так и одного из учителей Лобачевского; см. [Kline 1972: 877–879]. Хотя из всех первопроходцев неевклидовой геометрии Замятин упоминает в статьях только Лобачевского, в «Мы» он ссылается лишь на эллиптическую геометрию Б. Римана, в которой все параллельные прямые пересекаются [178]. на греческую философию, в том числе «Государство» Платона, и продолжают влиять на современную науку. С помощью математики они расширили представления эллинов об универсальных законах природы и, следовательно, о космическом порядке. Изучение математики как абстрактной науки началось с их предположения, что все природные явления и все социальные или этические концепции, по сути, представляют собой просто целые числа или отношениями между целыми числами [Kline 1967: 60].
С тех пор математика считалась самым точным и надежным инструментом для обнаружения главных истин, поскольку считалось, что, согласно Анаксагору, «ум правит вселенной» [Там же: 188]. В этом не сомневались не только Платон и Евклид, но и математики XVII века, такие как Декарт и Ньютон. В обе эпохи Бога считали великим геометром. Занятия математикой и естественными науками было равноценно религиозному культу, чтению второй божественной книги – природы.
Следует отметить, что в раннем христианстве существовала некоторая предубежденность против математики, астрономии и физических наук [Клайн 1984: 43–44]. Согласно Клайну, Блаженный Августин предупреждал: «Добрый христианин должен остерегаться математиков и всех пустых предсказателей. Существует опасность того, что математики заключили договор с дьяволом, чтобы помрачить дух человеческий и увлечь его в ад» [Kline 1953: 3]. Возможно, он был прав. Эпистемологическая определенность математики была поколеблена развитием неевклидовой геометрии, а затем теорией относительности Эйнштейна. В «Братьях Карамазовых» (книга 5, главы 3,4) Иван отмечает разрушительное влияние неевклидовой геометрии на религиозные убеждения. Вероятно, все это проливает некоторый свет на происхождение названия группы мятежников – Мефи, учитывая их знания высшей математики.
Нет прямых доказательств тому, что Замятин намеренно выстраивал арифметическую догму Единого Государства по образцу пифагорейских принципов, поскольку между идеями романа и теориями Пифагора имеются и различия: например, научный материализм Государства не согласуется с верой пифагорейцев в переселение душ. Замятин был осведомлен о деятельности Пифагорейского союза, причем не только о его математических открытиях. Так, в статье «О языке» он также упоминает «учение Пифагора о переселении душ» [Замятин 2003–2011, 5: 335]. Поскольку от эпохи расцвета пифагореизма сохранилось лишь несколько фрагментарных текстов, современные ученые вынуждены иметь дело преимущественно с легендами о Пифагоре и его школе. Тем не менее для их продолжающегося влияния достаточно и легенд. Фактических свидетельств мало – как о самом Пифагоре, так и об отношении Замятина к нему и его школе. Мы сравниваем пифагореизм и Единое Государство, основываясь на тех сведениях, которые Замятин мог получить из беглого знакомства с классической древностью. Например, в романе упоминаются пифагоровы штаны [151], а также гипотенуза и катеты [199].
Между двумя концепциями есть и много сходного. Единое Государство тоже организовано по принципу тайного религиозного союза, где знание и власть сосредоточены в руках отдельной группы. Д-503 сравнивает почитаемую Часовую Скрижаль с иконой [147]. Он говорит о «божественных параллелепипедах» города и называет подобного Иегове Благодетеля «Нумер из Нумеров» [142, 234][24]. По одной из легенд, Пифагор сам приписывал себе полубожественное происхождение. Вера пифагорейцев в единство всего сущего, то есть в симметричный, упорядоченный космос, отражена в геометрически пропорциональных очертаниях Единого Государства. Город имеет круглую форму, план его улиц по большей части представляет собой квадратную сетку, стеклянные здания прямоугольны, а Площадь Куба вмещает шестьдесят шесть концентрических кругов – трибун. Пристрастие Пифагора к симметрии и пропорциям также отражено в эстетических ценностях Д-503, по всей видимости привитых ему и другим гражданам системой образования Единого Государства. Д-503 превозносит «геометрическую красоту» Единого Государства [256]. В минуту нежности он рассказывает 0-90 о красоте квадрата, куба и прямой линии [151]. На фоне открытой борьбы в конце романа он оплакивает – возможно, преждевременно – разрушение «величайшей и разумнейшей во всей истории цивилизации» [292][25].
Приверженность государства единству также выражается в его одержимости единомыслием населения и в самом названии Единое Государство. Пифагорейцы не рассматривали единицу как число «в полном смысле», потому что, как говорит Клайн, «принцип единого противоположен количеству». Для нашего понимания Единого Государства важно отметить, что пифагорейцы отождествляли число 1 с разумом, «ибо разум может произвести только согласованное целое» [Kline 1953: 77]. Примечательно, что государство пытается обеспечить это единство путем стандартизации всех видов деятельности в соответствии с тейлоровской Скрижалью. Д-503 сообщает нам, что все граждане моются и выполняют прочие действия исключительно синхронно. Кроме того, жесткая организация как Пифагорейского союза, так и Единого Государства говорит об их глубокой враждебности демократии; об этом свидетельствуют и выборы в Едином Государстве, не предусматривающие тайного голосования и носящие эвфемистическое название День Единогласия.
Особое почтение Единого Государства к числу 4 также можно возвести к пифагорейцам: они ассоциировали его со справедливостью, так как это первое целое число, составленное из равных частей. Обратим внимание, как организованы прогулки граждан Единого Государства: они гуляют стройными рядами по четыре под Марш Единого Государства – это зрелище Д-503 называет «квадратной гармонией» [142]. И эти шествия, и стихотворение на тему 2 × 2 = 4, которым восхищается Д-503, напоминают Подпольного человека у Достоевского, который усматривал в этом непререкаемом равенстве отрицание свободы воли[26].
Беглый обзор литературы по истории математики показывает, что равенство 2 × 2 = 4 служит самой распространенной иллюстрацией кажущейся непреложности арифметических правил. Недаром и Единое Государство Замятина, и Подпольный человек Достоевского прибегают именно к этому, а не какому-то другому примеру. Однако в применении к эмпирической реальности его истинность не выдержала пересмотра теории чисел, имевшего место во второй половине XIX века, когда встал вопрос о том, что представляет собой единица. Так, если к двум облакам прибавить два облака, в результате не обязательно получится четыре облака. Другие поразительные результаты наблюдаются в сфере сексуальных отношений и размножения, что и показано в романе. Страсть Д-503 к 1-330 заставляет его заметить, как «двое» превратились в «одно» [185]. Отношения четырех главных персонажей, Д-503, 0-90,1-330 и S-4711, достигают кульминации в предполагаемом рождении ребенка 0-90. Все это можно рассматривать как иллюстрацию утверждения Подпольного человека: «Дважды два пять [то есть свобода воли. – Б. К.] — премилая иногда вещица» [Достоевский 1973: 119][27].
Еще одну параллель можно увидеть, применив пифагорейскую «таблицу десяти противоположностей» к внутреннему конфликту Д-503 между верностью Единому Государству и 1-330. Как Единое Государство, так и пифагорейцы демонстрируют безусловную тенденцию разделять мир на противоположности. И в упомянутом конфликте можно вычленить шесть пар противоположностей: предел – беспредельное (то есть конечное – бесконечное); нечетное– четное (в соответствии с буквенно-цифровыми именами персонажей); мужское – женское; покой – движение (то есть энтропия– энергия), прямое – кривое; добро – зло (возможное предвосхищение этических ценностей, иронически выраженных в романе, в частности в борьбе между Единым Государством с его Хранителями и Мефи). Антиномия я – мы, столь важная для романа, соответствует противоположности одно – многое; кроме того, пищу для размышлений дают возможные психоаналитические импликации противоположностей свет – тьма и правое – левое. Следует признать, что десятую противоположность квадрат – вытянутый прямоугольник трудно втиснуть в эту схему. Пифагорейцы рассматривали эти дуалистические противоположности как взаимодополняющие связующие силы в своем обществе. Хотя 1-330 и ее отряд выглядят разъединяющей силой, их деятельность может быть истолкована как попытка объединить эти антиномические начала в новый синтез. Это тот самый шаг, которому противится Единое Государство; вполне вероятно, что этот отзвук пифагорейства – результат воззрений самого Замятина, учитывая часто проявляемый писателем интерес к гегелевской диалектике. Так, 1-330 подталкивает Д-503 к мысли об объединении двух половин человечества: граждан Единого Государства и первобытного народа, живущего за пределами Зеленой Стены [247].