С другой стороны, не следует переоценивать компетентность Мефи. Заговорщики намереваются захватить «Интеграл», но у них нет четкого плана, как использовать его для свержения Единого Государства. Когда Д-503 спрашивает, что будет дальше, 1-330 отвечает, что не знает: все, что ей приходит в голову, – лететь «все равно куда» [272]. Конечно же, эта попытка заговора легко пресекается. Возможно, все дело в том, что человеку свойственно ошибаться.
4. Современная математика и Мефи
В статьях Замятина неоднократно упоминается революция в научной и философской мысли, инициированная Лобачевским и утвердившаяся в общественном сознании благодаря Эйнштейну. Если евклидова трехмерная геометрия была убедительной иллюзией, то открытие бесчисленных неевклидовых геометрий представляло собой массовый случай математического и эпистемологического «остранения». Отныне ни один взгляд на Вселенную, ни одно постижение важной истины не могли быть приняты как достоверные. В 1921 году, основываясь на этих открытиях, Эйнштейн заявил: «Пока законы математики остаются определенными, они не имеют ничего общего с реальностью; как только у них появляется нечто общее с реальностью, они перестают быть определенными» (цит. по: [Kline 1967: 473]). В то время как старая математика была самым авторитетным критерием истины, новая стала мерой наших пределов в определении истин. Учитывая всеобщий фурор, бушевавший тогда вокруг Эйнштейна и его открытий, Замятин, возможно, знал об этих настроениях; они, безусловно, предвосхищаются в таких статьях, как «О синтетизме», «Новая русская проза», «О литературе», где подобные идеи связаны с разрушением привычных перцептивных установок[32].
Обширнейшие просторы, открытые для воображения неевклидовой геометрией и теорией относительности Эйнштейна, также показали, что логическая индукция может превзойти воображение [Там же: 476,553]. Как заметил Дж. Кантор, «сущность математики – свобода» (цит. по: [Там же: 474]. А. Н. Уайтхед писал: «Наука чистой математики в ее современных вариантах может быть представлена в качестве самого оригинального продукта человеческого духа» [Уайтхед 1990: 75]. Конечно, о математике достаточно часто говорят, как об искусстве, применяя такие понятия, как симметрия и красота, – так было и с открытиями Эйнштейна. Как и искусство, чистая математика предполагает своеобразный поиск некоей идеи «истины», применимой в универсальном масштабе. Дух открытий сочетается здесь с самовыражением. Кроме того, успехи в математике достигаются за счет приведения к высшему порядку разрозненных элементов – таковым М. Буш считает тешащую самолюбие формальную симметрию в великом произведении искусства [Bush 1967: 33].
Трудно найти лучший пример, чтобы показать, как культурная эволюция опередила биологическое развитие. По сути, математическое мышление настолько далеко выходит за границы, наложенные эволюцией на нашу интуицию, что такие современные научные концепции, как теория относительности и n-мерное пространство, едва ли доступны воображению. Ссылаясь на эти прорывы, Замятин косвенно призывал художников, следуя примерам Лобачевского и Эйнштейна, разрушать иллюзию классического реализма и прокладывать путь к бесчисленным неевклидовым пространствам, которые можно обнаружить в нашем сознании. Более того, в романе эта революция восприятия и служит образцом для восстания, которое в Едином Государстве должны произвести Мефи, а в сознании Д-503 – математические идеи. Замятин достигает этого, ссылаясь на различные аспекты математики, которые, как и неевклидова геометрия, ставят в тупик наше повседневное восприятие.
Конечно же, Замятин не ожидает, что непосвященный читатель поймет, каким образом Лобачевский доказал, что через точку, не лежащую на данной прямой, проходят по крайней мере две прямые, лежащие с данной прямой в одной плоскости и не пересекающие ее, даже будучи продолженными в бесконечность. В неевклидовых геометриях пространство осмысливается как несколько искривленное. Между тем Эйнштейн произвел аналогичный переворот в физике: он развеял традиционные представления о стабильном времени и пространстве, заменив их скоростью света в качестве единственной универсальной константы, а затем показав, как на траекторию движения луча влияет сила тяжести, а именно искривляет ее. Однако он при этом использовал разработанную в середине XIX века эллиптическую геометрию Б. Римана, в которой все прямые пересекаются, в отличие от гиперболической геометрии Лобачевского, Бойяи и Гаусса, предусматривающей множество непересекающихся, то есть параллельных линий. Как отметил Замятин, «очень прост Эвклидов мир и очень труден Эйнштейнов» [Замятин 2003–2011, 3: 179]. Примечательно, что аспекты неевклидовой геометрии и эйнштейновского пространства, к которым Замятин обращается в романе, обычно связаны с кривизной, бесконечностью и смещением плоскостей – как в многомерных бесконечных спиралях. По сути, границы восприятия даже авангардной литературы позволяют предположить, что повествование ближе к человеческой природе, чем математика. В конце концов, охотникам-собирателям хватало интуитивного понимания мира, которое примерно соответствует пониманию Евклида. За исключением требований отбора, эволюция имеет мало дополнительных стимулов для нашей адаптации к реальной Вселенной. «Человеческий разум, как мы видим, не оснащен маловажной с точки зрения эволюции способностью заниматься естествознанием, математикой, шахматами или другими развлечениями», – замечает Пинкер [Пинкер 2017: 387]. Естественный отбор вообще не располагает способами подготовить человека к будущему и к новым видам восприятия, которые он же и приносит.
Хотя математики Единого Государства знакомы с неевклидовой геометрией, по вышеизложенным причинам они, как и большинство из нас, неохотно думают об этом. То же касается и Д-503: он вспоминает неевклидову геометрию лишь тогда, когда его на это невольно провоцирует кто-то из Мефи. В первый раз она упоминается при описании комнаты R-13: стоит войти и слегка сдвинуть мебель, ее расположение становится, по словам Д-503, «неэвклидным» [165]. Позже Д-503 настолько встревожен выходками 1-330, что, хотя его строчки на двумерной бумаге параллельны, «в другом мире…» – тут ход мысли Д-503 обрывается, хотя напрашивается очевидное продолжение: в другом мире эти параллельные линии могли бы пересечься [178]. В статьях Замятин связывает неевклидову геометрию с бесконечностью и многомерностью [Замятин 2003–2011, 3: 178]. Примечательно, что 1-330 вызывает у Д-503 мысли об иррациональных величинах, которые, в свою очередь, приводят его в неевклидовы пространства собственной души [204]. Кроме того, в поле зрения Д-503 то и дело попадает S-4711, но лишь мимолетом: он появляется и тут же исчезает, как будто этот Хранитель и тайный сообщник Мефи – четырехмерное существо, вторгающееся в трехмерный мир Д-503 [151, 176, 181, 194–196, 233, 244, 265, 291]. Мы могли бы воспринимать четырехмерное существо только как одномоментный трехмерный срез; увидеть его целиком было бы невозможно. Во всех этих случаях непонятно, каким образом Хранитель прослеживает перемещения Д-503, но многомерность могла бы это объяснить.
Очевидно, что Замятин играет с эффектами измерений. Так, доктор видится Д-503 «тончайше-бумажным»; другой нумер запоминается ему только по пальцам, которые вылетают из рукавов, «как пучки лучей – необычайно тонкие, белые, длинные» [194], что намекает на двухмерность. Когда 1-330 обещает отвести Д-503 за пределы Зеленой Стены, он ощущает себя как «бесконечно-малое», как «точку» [236], которая, конечно, не имеет измерений. Удобная двумерная реальность Единого Государства постоянно разрушается. Согласно выводу Д-503, «в точке – больше всего неизвестностей; стоит ей двинуться, шевельнуться – и она может обратиться в тысячи разных кривых, сотни тел» [236]; выходит, точка – самое непредсказуемое из всех явлений? В этом состоянии ума он задает себе вопрос о некогда непререкаемом будущем Единого Государства: «Что будет завтра? Во что я обращусь завтра?» [236].
Поскольку субъективное принятие неевклидова пространства было бы для Д-503 непосильным качественным скачком, Мефи пытаются обратить в свою веру, взывая к его математическому мышлению с помощью элементов новой математики. Так, 1-330 заставляет его признать, что «последнего числа» не существует; согласно ее логике, в таком случае нет и «последней революции» [255]. По-видимому, Замятину так понравилось это умозаключение, что он поставил его эпиграфом к статье «О литературе, революции, энтропии и о прочем» (в переиздании 1967 года – «О литературе, революции и энтропии») [Замятин 2003–2011, 3:173]. Херш считает подобную аргументацию «злоупотреблением математической логикой», поскольку нельзя с такой уверенностью приравнивать числа к революциям [Hersh 1993: 19]. Однако Замятин и 1-330 имеют в виду, что явления такого рода не могут рассматриваться как «последние», так что этот аргумент достигает своей философской цели. Исторический прогресс не достиг высшей точки, как бы ни настаивало на этом Единое Государство; он неизбежно приведет к появлению новых социальных форм и т. д. Следует отметить, что Единое Государство, по всей видимости, придерживается представлений о конечности исторического времени, что и подразумевает 1-330, делая вывод о бесконечности революций. Идея остановки исторического развития после достижения обществом «совершенства» присутствует также и в марксизме, и в традиционном христианстве – Единое Государство обычно ставится в непосредственную связь с обоими учениями. Так что неудивительно, что Д-503, с рождения впитавший ценности Единого Государства, напуган перспективой того, что на стеклянный город может метеоритным дождем «высыпаться» бесконечность [224].
Еще одна сходная математическая концепция, которую 1-330 внушает Д-503, – это идея бесконечной спирали. Правда, она не упоминает этого понятия напрямую, а лишь подводит к нему, рассуждая об «ошибке Галилея». Настоящая орбита Земли, объясняет она, это не «наивный круг…» – и здесь читатель может подставить на место многоточия очевидный вывод: а бесконечная спираль [255–256]. На самом деле, последние открытия в астрономии показывают, что фактическое движение Земли намного сложнее, чем, по-видимому, предполагал Замятин. Спиральная орбита Земли усложнена. Земля не просто вращается вокруг Солнца, движущегося в космосе, – само Солнце движется по спиральной орбите вокруг центра Млечного Пути, который, в свою очередь, движется во Вселенной, движение которой все еще остается открытым для догадок. Однако пока еще рано судить, представляет орбита Млечного Пути вокруг предполагаемого центра Вселенной плоскую или цилиндрическую спираль. Поскольку современные астрономы в целом согласны с тем, что Вселенная расширяется, траектория Млечного Пути бесконечна, и так будет по меньшей мере еще несколько триллионов лет! Как и в размышлениях Д-503 о Колумбе, Земля совершает вокруг Солнца обороты в 360°, но она не возвращается в исходную точку, как в соотношении