Единое Государство, как и диктатуры в реальной жизни, умело пользуется склонностью людей позволять другим думать за них. В процессе идеологической обработки Д-503 заучивает сонет о равенстве 2 × 2 = 4. Это очень точное метонимическое обозначение способа, которым Единое Государство высчитывает человеческое поведение: подавление самостоятельной мысли. В контексте «Записок из подполья» 2 × 2 = 4 для героя Достоевского означает «довершение» человека, остановку мышления и в конечном счете «начало смерти»:
После дважды двух уж, разумеется, ничего не останется, не только делать, но даже и узнавать. Все, что тогда можно будет, это – заткнуть свои пять чувств и погрузиться в созерцание. Ну, а при сознании хоть и тот же результат выходит, то есть тоже будет нечего делать, но по крайней мере самого себя иногда можно посечь, а это все-таки подживляет [Достоевский 1973: 119].
Как уже отмечалось, утверждение Подпольного человека Достоевского, что «дважды два пять – премилая иногда вещица» [Там же: 118], частая характеристика жизни. Очевидно, что это небывалое равенство не кладет конец мыслям, а скорее стимулирует, оживляет их. Следует отметить, что далее Замятин соглашается с Достоевским, приравнивая концовку к смерти. В предпоследней записи Д-503 сравнивает точку, которую собирается поставить в конце своего дневника – того самого романа, который читает читатель, – с крестом, который «древние» обычно ставили «над ямами, куда они сваливали мертвых» [292].
В соответствии с рассуждениями 3. Фрейда в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) такое «довершение» может приносить удовлетворение, достаточное, чтобы превзойти удовольствие, полученное ценой усилий и риска. «Целью всей жизни является смерть» – таков невеселый вывод Фрейда. Он также обнаружил, что сознание обладает «примитивной» потребностью в «восстановлении прежнего состояния»: ограничение, даже полное исчезновение индивидуальной мысли эффективно, безболезненно и безопасно (см. [Brooks 1985: 99, 102]). Все эти качества Замятин связывает с термодинамическим понятием энтропии, которое часто уподобляет своего рода интеллектуальной смерти. Общеизвестно, что иногда приятнее прекратить думать, по крайней мере осознанно, и отдать себя в чью-то власть. То же самое применимо и к смерти. М. Роуз отмечает: «В романной перспективе… жители утопии превратились в роботов. Стремление к совершенству – это стремление к смерти» [Rose 1981: 174]. В некотором смысле это относится и к читателям, которые слишком быстро принимают на веру пресловутое математическое совершенство режима. Жить в мире, подверженном ошибкам, может быть, и нелегко, но такова реальная жизнь.
Фрейд считал, что это стремление к финализации и ограничению мышления – врожденное свойство человеческой природы (см. [Brooks 1985:99]). Д-503, похоже, с этим согласен: «…инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку» [141–142]. Процесс принуждения начинается рано. Так же, как наше физическое существование, по словам многих философов, является терминальным состоянием, наша иллюзорная свобода воли подвергается все большим ограничениям по мере того, как мы берем на себя больше ответственности. Всевозможные догмы, включая 2 × 2 = 4, нам просто необходимы, если мы хотим достичь благосостояния, которого требует рождение и воспитание детей. «…Нам не пристало рассуждать, ⁄ Нам – исполнять и умирать»[47]. И это может начаться задолго до конца. Как отмечал и сам Замятин, «есть люди живые-мертвые и живые-живые» [Замятин 2003–2011,3:176] в зависимости от того, насколько свободно или ограниченно они мыслят.
Как ни странно, в этом губительном поведении нетрудно выявить некоторые преимущества для живых. Э. О. Уилсон напоминает нам, что в соответствии с эволюцией не только нашего организма, но и поведения наша «функция» состоит не в том, чтобы порождать в качестве потомства другие организмы, а чтобы воспроизводить в них наши гены [Wilson Е. 1975: 3]. Смерть неизбежна для всех существ, но наша кончина, если она не преждевременна, способствует развитию наших генов в детях, которым, как показывают повторные кредиты на обучение в колледже и большинство завещаний, мы позволяем паразитировать на наших ресурсах. Успешно выполнив эту функцию, мы продолжим практически бессмертное существование наших генов, которые не умирают, пока воспроизводятся. В конце концов, копия гена – это тот же самый ген; бессмертие заключается в информации. Наши гены сохранялись, хотя и с мутациями, более двух миллиардов лет [Докинз 2017; Cooke 1996]. Так что жертвовать собой ради потомства имеет смысл, даже если нашим потомством оказываются книги: в этом случае они участвуют в передаче мемов. Смерть в конечном счете отвечает нашим генетическим интересам, – таким образом, нам не следует обращать внимания на временные неудобства, особенно те, что испытывает организм «по ту сторону принципа удовольствия». Вот почему мы отрабатываем разные способы самопожертвования, особенно в детских играх и искусстве. Как сообщает нам Брукс, заместительная смерть, которую мы косвенно переживаем в концовках художественных произведений, подготавливает нас к настоящей кончине. То и другое избавляет нас от необходимости о ней думать.
2. Психоанализ в «Мы»
Психоанализ упорно и подробно объясняет нам модели самообмана, которые, в сущности, подавляют собственные мысли, а также крайние степени мазохизма, переживаемые в литературе лишь косвенным образом. Психоаналитический подход часто требуется в случае повторяющихся паттернов как бы бездумного поведения, которые так часто описывает Д-503, если не для объяснения самих повторяющихся описаний. Д-503 – рассказчик с множеством синдромов, от которых ему удается избавиться лишь частично. К тому же перед нами преувеличенные, ничем не сдерживаемые эмоциональные реакции Д-503, равносильные истерии; они вступают в противоречие со стараниями Единого Государства уничтожить не только мысли, но и чувства. Д-503 склонен и к свободным ассоциациям – этот вид умственной деятельности лучше всего способен интерпретировать психоанализ. То же касается и пересказываемых им снов. Наконец, примечательно, что очень часто Д-503 может проследить проявления бессознательного вплоть до детских и юношеских переживаний. По словам С. А. Голубкова, едва ли не ключевая проблема романа – глубокое отчуждение; характерно, что у нумеров нет прошлого, нет своей биографии [Голубков 1993: 51, 52]. Мало того, что Д-503 странно одинок в десятимиллионном городе, самое худшее, что он отчужден от самого себя. Но, как мы видели, говоря о его детских переживаниях, он проходит процесс восстановления собственной личности, в котором восстанавливаются крупицы его прошлого и, следовательно, биографии – все это постепенно возвращает его к нормальной жизни.
Помимо архетипов К. Г. Юнга, присутствие которых в романе выявили К. Коллинз [Collins 1966b; Collins 1973] и Т. Ф. Роджерс [Rodgers 1992], психоанализ оказался единственным направлением психологии, которое когда-либо применялось к анализу «Мы». Как ни странно, Коллинз утверждал, что фрейдовские открытия в большей степени применимы к прозе Достоевского и Гоголя, нежели к произведениям Замятина. Так может быть лишь в случае, если психологическая теория применима лишь выборочно. Если в теориях Фрейда есть хоть какая-то правда, то она должна быть правдой для всех, включая Замятина[48]. В связи с этим мне вспоминается заявление Ч. Дарвина, что он отказался бы от всей теории естественного отбора, если бы ему показали хоть одну черту хоть одного животного, которая не поддавалась бы эволюционному анализу. Если бы Коллинз был прав относительно Замятина, мы вполне могли бы обойтись без Фрейда. Но беспокоиться не о чем: в романе множество свидетельств того, что психоанализ уместен, а некоторые другие замечания Коллинза помогают понять, почему он уместен.
Коллинз отмечает, что многие персонажи описаны фрагментарно, и предполагает, что их следует рассматривать как проекции психики Д-503 [Collins 1966b; Collins 1973]. По словам Д-503, роковая женщина 1-330, вся «оттуда, из дикой древней страны снов» [172], ни дать ни взять блоковская Незнакомка. Присущие 1-330 крайности поведения, особенно сексуального, самого опасного, подразумевают, что она всего лишь плод воображения Д-503. Впервые она появляется в миг, когда Д-503 разражается смехом, – это напоминает нам высказывания Фрейда о том, что юмор часто дает выход бессознательному. С самого начала кажется, будто все, что говорит 1-330, – это ответы на мысли Д-503, как будто она составляет часть его сознания; ее первые слова, обращенные к Д-503, – о том, что он ведет себя «как некий мифический бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а не кто иной» [143].
Д-503 – автор своего дневника, а следовательно, его бог – в некотором смысле он действительно ее сотворил. Позже его удивляет, что «Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли» [157]. Насколько может судить читатель, она и состоит из его мыслей. Этот вид мысленной телепатии встречается и в ряде других случаев. Например, в Древнем Доме: «Она как будто угадала – обернулась. “Ну, вот мои глаза. Ну?” (Это, конечно, молча.)» [157].
Во время другого свидания, когда она надевает желтое платье, Д-503 спрашивает себя, не слышен ли ей стук его сердца [174]. Позже она таинственным образом исчезает из той самой комнаты в Древнем Доме [187] примерно так же, как появилась в первый раз как будто она всего лишь порождение его фантазии.
И вправду, Д-503 с трудом проводит границу между собой и 1-330. Временами ему хочется полностью слиться с ней. Перед одним из свиданий он обнимает ее ноги, кладет ей голову на колени:
…я – кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные грани – я исчезаю, растворяюсь в ее коленях, в ней. Я становлюсь все меньше – и одновременно все шире, все больше, все необъятней. Потому что она – это н