е она, а вселенная. А вот на секунду я и это пронизанное радостью кресло возле кровати – мы одно [226].
Несмотря на его романтические слова о том, как двое сливаются в одно, он также опасается, что она может полностью завладеть им. Во время их первого официального свидания, фиксирует герой, он «увидел там отраженным себя. Но было неестественно и непохоже на меня… я определенно почувствовал страх, почувствовал себя пойманным, посаженным в эту дикую клетку» [157–158].
Примерно то же самое происходит после неудавшегося восстания в День Единогласия [236]. В конце романа, когда герои в философских терминах обсуждают счастье, трудность сохранить собственную идентичность рядом с 1-330 достигает для Д-503 критической стадии: «Как тогда, давно – она говорила как-то за меня, мною – развертывала до конца мои мысли. Но было в этом что-то такое жуткое – я не мог – и с усилием вытащил из себя “нет”» [261]. Тем не менее его последующие слова: «Не могу без тебя, не надо без тебя» – достигают ее слуха, хотя он не уверен, сказал он это или только подумал, «но I слышала» [262]. Одно из побуждений, заставляющих его решиться на добровольную Операцию, состоит в том, чтобы, погибнув, убить и ее, – так он это объясняет, говоря, что всегда ненавидел ее [291]. И после встречи с Благодетелем в воображении Д-503 встает сцена казни 1-330 посредством Машины [283]. Возможно, это тоже его фантазия. Если, будучи автором дневника, Д-503 выступает как бог текста, то, конечно, ее пытки и неминуемая казнь в конце – его рук дело.
1-330 не единственный персонаж, вторгающийся в сознание Д-503. На протяжении всего романа Д-503 чувствует, что за ним следит загадочный S-4711. Когда во второй записи он впервые видит «изогнутого» Хранителя, лицо S-4711 кажется Д-503 знакомым [144]. И эта встреча далеко не последняя: S-4711 то и дело появляется именно там, где оказывается Д-503 [176,195,201,211, 219, 223–224, 233, 265]. Д-503 начинает уподоблять S-4711 собственной тени. Примерно то же он имеет в виду, называя S-4711 своим «Ангелом-Хранителем» [211], – классическая манера истолкования психических явлений, порожденных бессознательным. Д-503 надеется, что после Операции у него больше не будет тени [260], – и это снова намек на то, что S-4711 порожден его подсознанием. S-4711 как будто обладает способностью появляться из воздуха и растворяться в нем. Наконец, когда Д-503 делает свое признание S-4711, оказывается, что Хранитель способен предугадывать его мысли и говорить за него [291]. Д-503 настолько выбит из колеи, что опрометью выбегает из комнаты, так и не подвергнувшись Операции. Но это уже знакомое ощущение: ведь Д-503 незадолго до беседы с S-4711 обнаружил при личной встрече с Благодетелем, что аргументы последнего были его собственными мыслями – почти как если бы он столкнулся со своим супер-эго [282].
Наше подозрение, что другие персонажи являются проекциями психики Д-503, подтверждается и иными отрывками, где Д-503 чувствует, что его личность расщеплена. Когда 1-330 вливает ему в рот ликер, происходит нечто вроде высвобождения либидо Д-503, о котором тот говорит в третьем лице. Он описывает свои ощущения под действием зеленого «яда»: «Было два меня. Один я – прежний, Д-503, нумер Д-503, а другой… Раньше он только чуть высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь» [175]. Это ведет к тому, что Д-503 оказывается на грани насилия, пытается овладеть 1-330 против ее воли. Следующая сцена начинается с того, что Д-503 смотрит на себя в зеркало:
И первый раз в жизни – именно так: первый раз в жизни – вижу себя ясно, отчетливо, сознательно – с изумлением вижу себя, как кого-то «его». <…>…я гляжу на себя – на него, и твердо знаю: он – с прочерченными по прямой бровями – посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я – не – он… [177].
Диссоциация Д-503 с аспектами собственной личности усиливается во время последующего разговора с R-13, чье буквенно-цифровое имя начинается с зеркального отражения местоимения «я».
Но индивидуальные проекции психики Д-503 – это далеко не все. Коллинз отмечает, что структура города, круг, наложенный на квадрат, представляет собой мандалу, а следовательно, отражение психики в целом [Collins 1966b]. Поскольку все, что мы знаем о Едином Государстве, черпается исключительно из повествования от первого лица, мы не в состоянии отличить реалии мира Д-503 от эманаций сознания героя. Д-503 то и дело дразнит читателя, намекая, что вся история может быть его выдумкой. И он сам, и его текст неизбежно состоят из мыслей Замятина и читателя. Фрейдистское аутоэротическое представление, согласно которому книги писателя метафорически выступают как его дети, пронизывает все. Если, как предполагает 1-330, книги похожи на людей, то само собой разумеется, что они имеют общие психоаналитические структуры. «Мы» – нечто большее, чем программное обеспечение для ума, – это психика в действии; так нам и следует относиться к тексту. То, что мы бываем сбиты с толку, несет в себе важное эстетическое преимущество. Мы эмоционально втягиваемся в чтение, когда вместо обычной бумаги, покрытой строчками, начинаем видеть перед собой личность, способную вызвать эмоциональное участие. Такое отношение к художественному повествованию может показаться странным, но много ли есть людей, которых мы узнаем так же близко, как Д-503?
Несмотря на столь богатый материал для психоанализа, было предпринято всего две попытки исследовать «Мы» с применением теорий Фрейда. Э. X. Барух, рассматривая любовь и власть в утопических произведениях, написанных мужчинами – в отличие от созданных женщинами, – отмечает, что в том, как Д-503 «расщепляет» свой «объект любви» на послушную 0-90 и агрессивную 1-330 (нечто вроде средневековой дихотомии мадонна– блудница), присутствуют признаки эдипова комплекса. Но, удивляется Барух, откуда мог взяться этот комплекс, если Д-503 воспитывался, как и все дети в Едином Государстве, промышленным методом? При таком воспитании он был лишен как преимуществ, так и фрейдистского воздействия традиционной семьи, и в первую очередь вскормившей его матери. Таким образом, Барух ставит вопрос о том, возможно ли понять психику людей, выросших в принципиально иных обстоятельствах [Baruch 1991: 209]. Конечно, существует множество экспериментальных данных, подтверждающих, что младенцы обладают и способностью, и побуждением реагировать на лица. То же самое, скорее всего, относится и к другим функциям, необходимым для установления прочных семейных уз, и не составляет особого труда увидеть адаптивное значение этой подготовленности, благодаря которой наша психика, когда мы входим в этот мир, уже не является tabula rasa. Это говорит о том, что, едва родившись, мы обладаем достаточным представлением о чужой психике, чтобы успешно начать строить социальные отношения, особенно учитывая, насколько мы от них зависимы. С другой стороны, нам трудно представить себе альтернативные структуры психики, которые выглядели бы правдоподобными, – если говорить обобщенно и беспристрастно, это свидетельствует о силе воздействия теорий Фрейда как на писателя, так и на читателя. Вот почему в начале романа подавляющий собственную личность Д-503 кажется нам таким чуждым, а позже, когда начинает проявляться его бессознательное, таким знакомым. Мы не только находимся под влиянием собственного детского опыта – мы с готовностью проецируем его на других, в том числе на героев книг, которые читаем. Как предполагает Д. Ранкур-Лаферьер, художественная литература может интересовать нас лишь в том случае, если мы интересны сами себе [Rancour-Laferriere 1994].
Независимо от того, было ли у Д-503 нечто вроде традиционных родителей (что кажется весьма маловероятным), он испытывает в них явную потребность. Если у человека их нет, он немедленно начинает искать замещающие их фигуры – одноклассники Д-503 находят такую фигуру в своем неодушевленном учителе. Одно из воспоминаний Д-503 связано с его школьным наставником, роботом Пляпой, на которого ученики направляют всевозможные знаки привязанности. И1-330, и Д-503 обращаются со старухой в Древнем Доме так, будто она их мать. Д-503 отказывается от материнской опеки, предложенной ему Ю. Этот импульс к поиску родителей согласуется с этологическим наблюдением, согласно которому детеныши «высших» биологических видов, особенно нашего, рождаются «подготовленными» к отношениям родитель – дитя. Для потомства видов, нуждающихся в родительской заботе, жизненно важна способность распознавать родителей и побуждать их к заботе, выражающейся в основном в кормлении. Те, кому это не удается, быстро чахнут. Следовательно, их недостаточная генетическая подготовленность не отражается на следующем поколении. Потомки, которым удастся преуспеть, внесут значительный вклад в будущий генофонд, и в результате этой «положительной обратной связи» следующие поколения родятся должным образом подготовленными. Правда, этот механизм несовершенен, его можно обмануть. Если описывать природу как живое существо, можно сказать, что она не стремится к совершенству, довольствуясь механизмами, которые почти всегда (или, точнее, достаточно часто) предоставляют селективное преимущество. Известно, что дикие гусята рождаются с «установкой» следовать за первым крупным движущимся объектом, который они видят после того, как вылупятся из яйца. Это целесообразно, так как в естественных условиях это обычно мать, но в зоопарке им может оказаться и служитель – очень забавное зрелище. Естественный отбор не предвидел такой путаницы. Конечно, ни служитель зоопарка, ни робот Пляпа не могут долго оставаться удовлетворительными родительскими фигурами.
Тот же ход мысли применим и к Благодетелю. Барух предполагает, что «семейная» политика режима направлена на то, чтобы все линии родства сходились на лидере, находящемся на вершине пирамиды. Именно это происходит при многих диктатурах, когда тиран провозглашается истинным отцом народа и подданные относятся к нему практически с родственной привязанностью [Baruch 1991]. Процесс заходит еще дальше в «1984», где, по выражению Барух, Старший Брат оборачивается Великой Матерью. Примечательно, что Д-503 говорит о «материнской груди» Единого Государства [269], что отражает аналогичную подмену. При таком гнусном режиме бунт – необходимая стадия развития, подобная взрослению и выходу из-под родительской власти в реальной жизни. Поэтому нас не должны удивлять эдиповские проявления в романе, посвященном в конечном итоге бунту против власти. Очевидно, что такова подоплека встречи Д-503 с Благодетелем, в результате которой наш герой тут же задумывается о своей матери и жалеет, что у него ее нет. В конце концов, эдипов комплекс предполагает соперничество с отцом за мать. И если мы находим эту сцену правдоподобной и даже трогательной, это эффектно и для нас, по крайней мере для читателей-мужчин.