Среди исследователей романа нет согласия как по поводу участи Д-503, так и в том, действительно ли он совершает психологическое самоубийство своим активным стремлением к Операции. Большинство ученых сходится на том, что Д-503 идет на удаление фантазии добровольно[49]. Р. Л. Джексон даже утверждает, что это позволяет ему «преодолеть духовный кризис» [Jackson 1958: 155], а Р. К. Элиот, вероятно иронически, отмечает, что «в лоботомии он обрел для себя истинный рай» [Eliot 1970: 95]. П. А. Маккарти сам себе противоречит, вначале утверждая, что герой «сам подчинился игу Разума, согласившись на лоботомию», а затем – что «его заставили» [McCarthy 1984: 125, 126]. Трудно согласиться со столь пессимистичными толкованиями: на мой взгляд, они преувеличивают слабость не только характера Д-503 в частности, но и человеческой природы в целом. Правда, Д-503 действительно отправляется в Бюро Хранителей с намерением добровольно подвергнуться Операции. Однако намерение – это еще не вся психика Д-503, поэтому намерение не может служить ее полноценным отражением. По ходу романа Д-503 часто меняет свое решение, и вполне вероятно, что он сделает это снова. Мы должны внимательно следить за дальнейшими событиями. В Бюро Д-503 встречает S-4711 и решает признаться в своих крамольных мыслях и поступках. Узнав, что S-4711 на самом деле один из Мефи, Д-503 приходит в смятение. Он бежит из Бюро и спасается в общественной уборной. Там у него завязывается разговор с соседом, во время которого и происходит его внезапный поворот к самостоятельному мышлению. Хотя Замятин не говорит, какие самостоятельные действия мог бы предпринять Д-503 после этой беседы, заданный героем вопрос дает основания предположить, что он способен передумать идти на Операцию добровольно. Примечательно, что предпоследняя запись прерывается топотом людей, спешащих к нему сверху по лестнице. В последней записи он прямо говорит, что его «взяли», отвели в аудиториум, привязали к столу и подвергли Операции [292–293][50].
Еще одно яблоко раздора – судьба восстания Мефи. По мнению многих исследователей, Единое Государство подавляет его, как и предсказывает Д-503 в своих заключительных словах: «Потому что разум должен победить» [294][51]. Однако в таком случае следует признать, что к словам Д-503 стоит прислушиваться, а это весьма сомнительно после Операции[52]. Характерно, что он только предрекает победу Единого Государства. Он сообщает, что в городе по-прежнему хаос и рев, что силы Единого Государства воздвигли временную стену, по всей вероятности, в центре города. Следует помнить, что защитники режима сражаются в черте города за баррикадой, построенной на 40-м проспекте (их как минимум 59). Очевидно, что битва продолжается, и в конце романа ее исход не решен[53]. Более того, если новый, безжизненный стиль прозы Д-503 и его сниженная восприимчивость что-то говорят о боеспособности других граждан, подвергшихся лоботомии, то Единое Государство явно в беде.
Проблема неверной, чрезмерно пессимистичной научной интерпретации усугубляется, когда речь идет о судьбе 1-330. На последней странице романа Д-503 наблюдает, как ее пытают. Поскольку она сопротивляется допросу, ее душат снова и снова. Каждый раз ее приводят в чувство, так что она определенно жива, когда Д-503 заявляет: «Завтра они все взойдут по ступеням Машины Благодетеля» [294]. Хотя в романе это «завтра» так и не наступает, некоторые исследователи полагают, что Д-503 наблюдает за ее казнью[54]. Конечно, в рамках текста это не самый главный вопрос: ясно, что перспективы у 1-330 и ее сокамерников самые мрачные. Но в романе, в котором столько поворотов сюжета и судеб, в котором так резко нарушаются всевозможные типовые ожидания, можем ли мы действительно быть совершенно уверены, что казнь состоится? А что, если тюремщиком окажется S-4711? К этому моменту читателю рекомендуется занять выжидательную позицию.
То, что исследователи, в том числе некоторые весьма видные ученые, чаще всего неверно толкуют именно эти три темы, не случайно, поскольку каждая из них подталкивает роман с его проблематикой к ясному и пессимистическому, если не мазохистскому финалу. Из этого можно заключить, что мы предпочитаем категоричные выводы и однозначные развязки. Возможно ли, что эти ученые, как и многие другие читатели, толкуют роман именно так, чтобы преувеличить неизбежность гибели Д-503 и, образно говоря, пережить собственный конец? П. Брукс утверждает: «Влечение, заложенное в тексте, – это в конечном счете влечение к концу, к узнаванию, которое и оказывается моментом смерти читателя в тексте» [Brooks 1985: 108].
Как в музыкальном произведении, в традиционном повествовании, после того как разрешается конфликт, говорить больше ничего не нужно – вся книга уже позади. Иногда это достигается фактической смертью главного героя – так завершаются «Анна Каренина» (хотя Толстой продолжил роман, написав еще и восьмую книгу), «Защита Лужина» Набокова, «Серебряный голубь» А. Белого. «Доктор Живаго» на некоторое время задерживается в эпилоге после похорон Живаго, а затем еще на несколько десятилетий в памяти его любящих друзей. «О дивный новый мир» завершается самоубийством Джона Дикаря, а в конце «1984» Уинстон Смит ожидает пули в затылок, размышляя о том, как он любит Старшего Брата. Собственно, смерть часто дает персонажу своего рода ретроспективное определение; конечно, это несправедливо, но, если герой – жертва убийства, казненный узник или самоубийца, запоминается он в первую очередь своей гибелью.
Учитывая, что как автор Д-503 наделен привилегией писать все, что ему заблагорассудится, он воплощает собственное стремление побывать по ту сторону принципа удовольствия: несколько раз «прорепетировав» свою смерть в предыдущих записях, в последней он изображается «мертвым-живым».
Д-503 близок к тому, чтобы дать читателю то, чего тот, по словам П. Брукса, на самом деле хочет. Следуя фрейдовской универсальной сюжетной схеме, согласно которой любой роман организован по принципам человеческой жизни, «то, что движет текстом, постоянно повторяясь, – это воля к смерти, стремление к концу» [Там же: 102]. Необходимый и долгожданный заключительный аккорд, столь мощная сила в музыке, здесь равносилен смерти текста, а вместе с ним и смерти читателя – как читателя данного текста.
Но роман Замятина – это, помимо прочего, полемика с традиционными способами повествования и, следовательно, повествовательными концовками. Как говорил Йоги Берра, игра в бейсбол «не кончена, пока она не кончится». Роман «Мы» не кончился, хотя он и закончен.
2 × 2 = 5… Замятин явно не хотел, чтобы на последней странице читатель расслабился и успокоился, – напротив, он побуждает нас думать дальше. Как мог бы сказать Подпольный человек о своем несовершенном равенстве, «2 × 2 = 5» – это не начало конца, а просто начало. Этим мы вовсе не собираемся ограничивать или «финализировать» мысль читателя. Лучший способ закончить эту главу – сказать, что наше прочтение «Мы» еще «не кончилось».
Глава 7Lex SexuaLis
1. Любовный интерес
Один из способов обнаружить человеческую природу – оскорбить ее. В этом отчасти состоит основная тактика антиутопической фантастики. Как мы отмечали в предыдущих главах, стоит писателю изобразить общество, действия которого далеко выходят за рамки обычного человеческого поведения, как большинство героев, а с ними и читатель, почувствуют угрозу дегуманизации. Наша реакция будет скорее эмоциональной, даже висцеральной, чем просто сознательной. Этот прием особенно действенен, когда речь идет о сексуальном поведении – теме, которая подробно и зачастую зловеще-экзотически трактуется почти во всех антиутопиях, а также в некоторых «позитивных» утопиях.
«Любовный интерес» в нашем искусстве практически универсален, и это неудивительно. Особое внимание, которое мы уделяем сексу, убедительно подтверждает наше ожидание, что формы поведения, приближенные к критической точке репродукции, в которой гены передаются от одного поколения к другому, будут оказывать большее эволюционное воздействие. Как выразился Э. О. Смит, «дарвинизм рассматривает дифференцированное размножение [учитывая, что особи не одинаково успешны в размножении. – Б. К.] как стержень эволюции» [Smith 1997: 70]. Репродуктивное поведение также будет сильнее удерживать наше внимание, которое здесь становится почти навязчивым. В нашем отношении к сексу проявляется феномен избирательной актуализации сознания на предметах, которые потенциально подвластны контролю (negotiability), и мы, конечно, хотим что-то с этим сделать, пусть и не все время.
Поэтому, когда общество начинает вмешиваться в наши интимные дела, мы тут же настораживаемся. Мы, скорее всего, выдадим сильную и, можно сказать, врожденную эмоциональную реакцию, прочитав в «1984», что режим Океании основал «антиполовой союз», допускающий половые сношения исключительно с целью производства детей. Бывшая жена Уинстона Смита называет секс «нашим партийным долгом» [Оруэлл 1989: 60]. Член Внутренней партии ангсоца О’Брайен далее заявляет, что режим надеется отменить оргазм. Эта цель практически достигнута во фригидной Республике Галаад, изображенной в «Рассказе служанки» М. Этвуд: «служанки» предоставляются элите только в репродуктивных целях, а вовсе не для удовольствия, не говоря уже о браке. В фильме «ТНХ 1138» сексуальная активность полностью запрещена, а в повести А. Рэнд «Гимн» – сведена исключительно к контролируемому воспроизводству. Аналогичная тенденция к сексуальному консерватизму присутствует в «Утопии» Мора, где супружеская измена карается смертью. Наша модель включает также отклонения в противоположную сторону. У хранителей в «Государстве» Платона должны быть общие жены. В «Дивном новом мире» беспорядочные сексуальные связи – обязательный стандарт поведения для всех «альф» и «бет». Секс полностью утрачивает эмоциональную значимость. Бернард Маркс наживает себе неприятности из-за того, что уделяет слишком много внимания одной женщине. Дети появляются из пробирки, практикуется клонирование и искусственная задержка развития плода. В то же время в «Семени желания» Э. Бёрджесса (1962) правительство пытается остановить перенаселение, мотивируя бездетность граждан: здесь всячески пропагандируются гомосексуальные отношения, вплоть до проведения ночных семинаров по гомосексуализму и распространения лозунга «Быть гомо – Sapiens». В романе С. Дилэни «Тритон» (1976) провозглашается неограниченная сексуальная свобода для всех полов, которых на космической станции «Фетида» насчитывается «сорок или пятьдесят»