Этот запрет нашел широкое отражение в искусстве, в частности в таких произведениях, как «Эдип-царь» Софокла или «Валькирия» Вагнера. Аналогичную угрозу «неестественного» или «опасного» спаривания мы видим в «Буре» Шекспира, где Калибан пытается изнасиловать Миранду, и в «Волшебной флейте» Моцарта, где Моностатос похищает Памину. Эти угрозы стимулируют нашу социальную и культурную озабоченность тем, что спаривание каким-то образом должно обещать здоровое потомство. Примечательно, что в «Эдипе» и «Валькирии» зло наказано: Эдип ослепляет себя, а Зигмунд убит, как и его рожденный от кровосмешения сын Зигфрид, погибающий в «Гибели богов», финальной части тетралогии. Между тем оба других упомянутых произведения завершаются браками, устраивающими зрителя: Миранда выходит замуж за сына короля неаполитанского, а Памина – за принца Тамино. Как отмечает Пинкер, «в большинстве браков мы имеем дело с женихом и невестой примерно одинаковой степени желанности» [Пинкер 2017: 459]. Вспомним также традиционную концовку сказок: «Стали они жить-поживать, да добра наживать» – в ней выражается эмоциональное удовлетворение от того, что перед нами самая здоровая (с точки зрения эволюции гоминидов) сексуальная связь, прочный союз хорошо подобранной пары, не являющейся родственниками, по крайней мере близкими.
Конечно, все это не обязательно переживается на сознательном уровне. В примитивных обществах примерно 10 % всех браков экзогамны – это необходимо, чтобы избежать последствий замкнутого генофонда [Wilson Е. 1975: 553]. Рассказ 1-330 о городских женщинах, ищущих партнеров среди лесных мужчин, по сути, и свидетельствует об инстинктивном следовании этой здоровой модели аутбридинга. Механика этого процесса отчасти строится на влечении людей к «свежей крови», к «противоположностям»: нужно, как считает 1-330, чтобы «половины» человеческого рода «соединились» [247] для взаимной генетической выгоды. Самой 1-330, например, нравятся волосатые руки Д-503: по-видимому, ее влечет «солнечная, лесная кровь», которая, вероятно, течет в его жилах [144, 172, 247, 267, 291]. Д-503 также считает, что «лохматые лапы» – свидетельство его первобытной природы, и связывает с этим свои временами возникающие атавистические реакции [153]. По словам Дж. Коннорса, волосатые руки Д-503 служат «катализатором его кризиса идентичности» [Connors 1975:121]. Следует отметить, что экзогамия имеет нечто общее с гегелевской диалектикой изменения, столь близкой Замятину: сочетание тезиса с антитезисом влечет за собой генетический синтез и продолжение процесса эволюционного развития. Главный герой не единственный продукт столь разнородного наследия. Сходные генетические «изъяны» имеются, наверное, у большей части населения Земли. Врач проговаривается Д-503, что среди нумеров свирепствует эпидемия болезни под названием «душа» – под душой можно понимать «внутренний мир», сознание, психику, которая, конечно же, имеется у каждого человека как часть природного наследия [197]. То же самое признает и «Государственная Газета», сообщая читателям о наличии у всех фантазии: «Вы больны!» [258]. Когда вспыхивает революция, Д-503 повсюду видит масштабные и спонтанные общественные беспорядки, и замешаны в них далеко не одни лишь Мефи.
Биология – это не обязательно судьба. Генетическую эволюцию может опережать – и опережает – культурная, в том числе техническое развитие. Конечная евгеническая цель Единого Государства становится совершенно очевидной, когда оно решает обойти отстающий эволюционный процесс, хирургически удалив гражданам фантазию. Иными словами, Государство намерено повернуть процесс эволюции вспять, уничтожив адаптивные компоненты психики. На результаты жутко смотреть. По словам Д-503, «оперированные» нумера похожи на «человекообразные тракторы» [264]. Так же пугает рассказ Ю о том, как она добилась, чтобы школьников связали и подвергли Операции – в этом выразилась ее «беспощадная» любовь [157]. Судя по тому, что Д-503 после Операции равнодушно называет 1-330 «та женщина», хирургическая процедура способствует отсечению сознания от либидо [293].
Операция может обернуться для Государства самоубийством, как генетическим, так и психологическим. Хотя после удаления у граждан фантазии их лояльность будет обеспечена, они станут умственно неполноценными и, скорее всего, окажутся в невыгодном положении в продолжающейся борьбе с врагами, чья психика остается целостной. Кроме того, судя по отсутствию страсти в последней записи Д-503, они вряд ли смогут заниматься сексом, а следовательно, передать свои гены будущим поколениям. Конечно, Единое Государство могло бы что-нибудь придумать на случай такого развития событий, но сумеет ли оно?
Как бы ни повлияла Операция на результат битвы, бушующей в финале романа, мы можем завершить свой обзор сексуального контекста романа на оптимистической ноте. Хотя Государство и сделало выбор в пользу Операции, она не затрагивает гены граждан. Если люди, даже психически ущербные, останутся сексуально полноценными, спонтанное возрождение здоровых репродуктивных стратегий, революций и искусства будет неизбежным, пока этот генетический код остается нетронутым. Т. Р. Н. Эдвардс утверждает:
Дьявольская религия несовершенства и энергии записана в хромосомной структуре человечества и будет утверждать себя даже после столетий порабощения. Возможно, это гарантия того, что последние слова Д ошибочны: разум может и не победить [Edwards 1982: 80].
Ожидается, что нашей реакцией будет отвращение, как и у большинства граждан Единого Государства, противящихся Операции. Наше врожденное стремление к все более совершенному образу человека здесь заставляет нас вынести режиму нравственный, эволюционный и эстетический приговор. Это наглядно доказывает, что фантазия повышает приспособленность и, если смотреть шире, что культура, в том числе искусство, действует как биологическая адаптация, давая возможность нам справляться с надвигающимися изменениями окружающей среды. Фантазия способствует этому процессу, помогая нам заранее оценить пока не существующий режим, прежде чем подчиниться ему в реальной жизни. И лучше всего для этой цели подходит роман, так как он служит посредником между уровнями фантазии. На логическом уровне фантазия проецирует правдоподобное будущее. Благодаря роману мы можем, пусть и в своем воображении, пожить в утопическом обществе, проверить его на своих инстинктивных реакциях – на биологическом уровне, который его отторгает. Может быть, за Единым Государством интересно наблюдать, но после прочтения романа мы точно знаем, что не хотим там жить.
Глава 8Язык тела
1. Тело в утопии
В утопии нечестно играют все: и сторонники рациональной социальной инженерии, и ее противники. Хотя утописты могли бы ограничиться дискурсом, способным привести хоть к какому-то согласию, обе стороны предпочитают наносить удары ниже пояса, провоцируя реакцию, порожденную природными инстинктами. Они задействуют физиологические рефлексы, по преимуществу непроизвольные; единственный способ их отразить или парировать – ответить тем же. Таким образом, вместо того чтобы пытаться повлиять на читателя аргументами, авторы утопий и антиутопий просто навязывают нам свои взгляды, задействуя непосредственные реакции читателя. Они в буквальном смысле задевают нас за живое, добираясь до корней наших чувств, того, что определено физиологией человека[63]. Это соотношение подтверждается открытием «зеркальных нейронов», позволяющих нам ощущать, пусть и с меньшей интенсивностью, то же, что и люди, чьи действия мы наблюдаем. Эти соматические реакции, в которых и состоит главное отличие утопической фантастики от утопической философии, непосредственно обусловлены нашей эволюционной историей.
Но утописты и антиутописты используют в бою разные приемы. Благодаря необычайно быстрой связи между вкусовой сенсорной системой и мозгом висцеральные реакции, как правило, подают сигналы тревоги; они вносят хаос в утопию, поэтому лучше их исключить. Согласно принципам «гипнопедии», бездумно повторяемым в «О дивный новый мир» как раз для профилактики таких реакций, «когда страстями увлекаются, устои общества шатаются» [Хаксли 2021: 130]. Произведения Шекспира запрещены в антиутопии Хаксли именно из-за того, что пьесы Барда вызывают слишком сильные эмоции. Зато гражданам дозволено без помех баловаться беспорядочным сексом и широкодоступными галлюциногенами, чтобы у них не развились сильные чувства, которые могли бы привести к недовольству властью. Утописты обычно сводят эмоции к казенному оптимизму, чтобы предотвратить антисоциальное поведение, зачастую выражающееся в висцеральных реакциях. По сути, утопистам на руку, чтобы граждане в их обществах были оцепенелыми, бесчувственными. Именно это равнодушие вызывает утопическая литература у многих читателей. Антиутописты от спонтанных реакций выигрывают, поэтому используют больше запрещенных приемов. Читать их тексты гораздо увлекательнее, так как они используют в своих целях все телесные механизмы выворачивания души наизнанку.
Это различие между видами чувствования в утопии и антиутопии ясно видно с первых же страниц «Мы». В самом начале романа Единое Государство обещает «математически-безоши-бочное счастье» [139]. Все это счастье на деле сводится к демонстрации отупения чувств, например во время ежедневных прогулок: «восторженно отбивая такт… не омраченные безумием мыслей лица» [142]. Этот образ повторяется и позже: наблюдая за рабочими, Д-503 отмечает их «зеркальные, не омраченные безумием мыслей, лбы» [192]. Ближе к концу романа Д-503 с трудом распознает слезы – по-видимому, редкий товар в Едином Государстве [286]. Но режим не может долго сдерживать естественные эмоции. Достаточно Д-503 переписать несколько строк из «Государственной Газеты», как уже на второй странице у него начинают гореть щеки – конечно же, от возбуждения, которое вызывает у него захватывающая перспектива покорения космического пространства [140]. В начале второй записи от пыльцы, летящей из-за Зеленой Стены, у него сохнут губы, и это «несколько мешает логически мыслить» [141]. Мы точно знаем, что он чувствует. Как быстро поняли антропологи, столкнувшись с ранее изолированными народами, язык мимики и реакций тела универсален. Это в нас говорит общая для всех человеческая природа. Маршируя, Д-503 и другие герои едва сдерживаются, чтобы не закричать, хотя их мысли вполне обыденны. Поскольку из всех эмоций здесь дозволен лишь восторженный казенный оптимизм – еще одна черта будущего Советского Союза, предсказанная Замятиным, – все балансируют на грани истерики: очевидно, естественные чувства были закупорены так долго, что вот-вот высвободятся. Главные герои только вначале кажутся двумерными: ясно, что вскоре они раскроют подчеркнутую человеческую глубину переживаемых чувств. И они нас не разочаровывают: Д-503 внезапно разражается смехом, 1-330 заставляет его обратить на себя внимание, и сюжет начинает развиваться.