Сейчас уже должно быть понятно, что утопия была бы вполне достижима, если бы не люди – живые, дышащие люди, со всем багажом своей эволюционной истории и наследием, которое не могут поколебать никакие футуристические режимы. Правительство позиционирует себя как образец здравомыслия. Д-503 превозносит его рациональность как высшее достоинство, а слово «ясно» приобретает в его дневнике характер вводного «слова дня». Он пытается делать записи в спокойном, беспристрастном, «логичном» стиле, которого требует государственная эстетика – каковы эти требования, мы можем понять из его описаний музыки, сочиненной в соответствии с математическими формулами, по заглавиям, таким как «Ежедневные оды Благодетелю» и «Марш Единого Государства», а также по всеобщему восхищению древним «Расписанием железных дорог». Но Д-503 – обычный человек, и именно поэтому он не может долго сдерживаться – он создает захватывающий текст, модернистское повествование, от которого невозможно оторваться, со всевозможными трогательными, волнующими, поистине головокружительными поворотами. Его дневник полностью идет вразрез со вкусами Единого Государства и этим держит читателя в постоянном напряжении.
Изображение Замятиным висцеральных реакций помогает читателю сочувствовать Д-503, понимать, что мы в буквальном смысле чувствуем одно и то же. Д-503 то и дело упоминает свои физические состояния, чтобы непосредственно, словами, понятными каждому, передать читателю свои медленно, постепенно возникающие человеческие реакции. Когда 1-330, искушая его, переодевается в желтое платье, его сердце отчаянно колотится; когда он встречает ее в таинственном подземном убежище, у него дрожат колени [173, 202]. Когда же он понимает, что за свидание с ней его могут казнить, он холодеет от страха, так же как и при виде знака Мефи [176, 238]. Замятин часто обрывает предложения, чтобы показать нервное возбуждение Д-503, – так происходит, когда рассказчик читает долгожданное письмо от 1-330 [210]. Когда к нему обращается Благодетель, Д-503 чувствует, как к его голове и щекам приливает кровь [281]. Моменты дезориентации героя, например, когда Д-503 «поплыл… вниз» (в лифте) в шкафу Древнего Дома, могут вызвать у читателя головокружение [201]. Кроме того, Д-503 пересказывает нам свои сны, но, если он не предупреждает, что это только сны, они реально переживаются и нами. // наши сердца, вероятно, тоже колотятся, когда мы от них просыпаемся [204]. В конце концов, это и есть цель любого приключенческого романа – дать нам заместительные «висцеральные» переживания.
«Мы» заставляет нас в полной мере осознавать наше телесное «я». Конечно, Д-503 порой описывает свои реакции штампами бульварной литературы, вроде «затаив дыхание» или «с замиранием сердца», когда хочет показать, что дрожит от волнения или страха. Но, регистрируя самые разные оттенки непроизвольных физиологических реакций, он пишет на языке, понятном сразу всем читателям: ведь его телесные реакции так похожи на наши. Например, он пишет о себе, что тикает, как часы, или уподобляет себя машине, работающей на чрезмерной скорости, с опасно накалившимися подшипниками [211, 229]. Читая, мы одновременно чувствуем, чувства напоминают нам о нашей человеческой природе, и устои утопического общества шатаются.
Показателен эпизод, в котором Д-503, как и пристало верноподданному, с трепетом приходит на торжество в День Единогласия. Увидев на празднике 1-330, он чувствует словно «молнийный, высоковольтный разряд»; его «пронзило, скрутило в узел». Его зубы стиснуты, душа уходит «в пятки», он замирает. Он видит 1-330 рядом с R-13, и его лохматые руки дрожат. Позже, после драматичного голосования, Д-503 чувствует свой учащенный пульс, его сердце сжимается, в висках стучит. Когда вспыхивают беспорядки, Д-503 начинает действовать: он гонится за 1-330. Ударив R-13 по голове, он чувствует, как колотится сердце, выхлестывая горячую, радостную волну [233–235]. Все это придает его повествованию черты сообщения непосредственно с места событий. Д-503 позволяет нам чувствовать то же, что он, и так же, как он. Но главное, подобные фрагменты напоминают нам, что и у нас есть чувства, которые невозможно полностью подавить даже в утопическом государстве до тех пор, пока оно населено людьми.
То, что Д-503 часто прибегает к языку тела, имеет еще одно последствие: это дестабилизирует текст, а вместе с ним и Единое Государство. Что бы там ни говорил Д-503, создается впечатление, будто утопия, вместо того чтобы спокойно двигаться к неизбежному светлому будущему, балансирует на грани катастрофы: слишком уж часто рассказчика охватывает паника. Уже в шестнадцатой записи Д-503 обращается за помощью в Медицинское Бюро, чувствуя себя так, будто с самого утра он не дышал и у него не билось сердце. Хотя мы добрались только до середины романа, он уже упоминает «последний раз в жизни» [196]. Нередко кажется, будто то, что он считает окончательной катастрофой, уже близко. В последующих записях много таких моментов. Прячась в шкафу в Древнем Доме, он так взвинчен, что слышит шаги приближающегося S-4711 «сквозь шум крови» в висках [201]. Позже, когда в его комнату входят Хранители, волосы у него на голове шевелятся, а ягодицы пульсируют – в основном из-за того, что под этой частью тела он прячет рукопись, усевшись на нее [249]. Читая газетное объявление о спасительной, как он думает, Операции, он снова испытывает ощущения, подобающие лояльному гражданину: его руки дрожат, по спине и рукам пробегают ледяные иголочки [259]. Естественно, что он пребывает в нервном напряжении, когда Мефи собираются захватить «Интеграл», и до конца нападения чувствует дрожь во всем теле. Потом Д-503 отдает приказ остановить корабль, чтобы он упал и разбился, и при этом его сердце «подымается все выше к горлу» [270–272,275]. Все это весьма характерно для рассказчика, который снова и снова прощается с нами, лишь бы на следующей странице продолжить свой дневник.
Преступный замысел Д-503 убить Ю тоже вызывает знакомые чувства, но другого сорта. При мысли об убийстве у него возникает ощущение «чего-то отвратительно-сладкого во рту»; представляя себе ее размозженный череп, он не может проглотить слюну, все время сплевывает, но во рту остается сухо [276]. Вполне понятно, что, когда он бросается ее искать, у него «бухает» сердце и колотится в висках. Собираясь ударить ее по голове, он тяжело дышит, во рту снова становится «отвратительно-сладко», и он сплевывает на пол [278]. Всем нам приходилось испытывать возбуждение столь сильное, что меняются вкусовые ощущения, хотя во рту нет ничего, кроме слюны. Замятин неоднократно напоминает нам о функции вегетативной нервной системы, которая управляет телом, пока сознание занято другими делами. В частности, пищеварительная система, отвечающая за поглощение пищи, переваривание и выделения, служит источником многих самых распространенных висцеральных реакций; такие реакции надолго остаются в памяти, и вспоминания о них весьма неприятны. Некоторые вкусовые ощущения остаются с нами навсегда. Именно так в значительной степени формируются чувства недаром считается, что вкус создает постоянные ассоциации. В свою очередь, ассоциации могут влиять на первичное ощущение. В последний раз встретившись с 1-330, Д-503 жадно глотает воду. Позже, расстроенный тем, что она выспрашивает у него детали его встречи с Благодетелем, он снова пьет воду, но пить ему противно [287–288]. Но порой ни к чему объяснять, как мы должны реагировать на ощущения Д-503. Например, когда он удерживает на вилке кубик студенистой нефтяной пищи – главного продукта питания в Едином Государстве.
Единому Государству висцеральные реакции чужды, и в этом нет ничего удивительного. Властям милее уравновешенность – это видно из того, как Д-503 определяет рассудок: «…раздробление бесконечности на удобные, легко переваримые порции» [181]. Но тем хуже для Единого Государства. Ощущения на физиологическом уровне переживаются индивидуально и служат тому, кто их испытывает, напоминанием о его индивидуальности. После попытки помочь женщине, которую он принял за 1-330, убежать от стражи Д-503 возвращается в марширующие ряды, но все еще дрожит. Желая понять, отчего он так остро ощущает самого себя, он прибегает к аргументу, заимствованному из «Записок из подполья» Достоевского:
Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб – их будто и нет. Разве не ясно, что личное сознание – это только болезнь [224].
А болезнь подчеркивает нашу индивидуальность, что имеет пагубные последствия для коллективного сознания. Чувство солидарности Д-503 со своим обществом в День Единогласия исчезает, стоит ему почувствовать боль в сердце. Он пытается рассуждать: «Если от нефизических причин может быть физическая боль, то ясно, что…» [233]. Но из-за висцеральных реакций ему уже ничего не ясно.
2. Инстинктивный аппетит
Раз уж наши реакции тела обладают такой силой воздействия, простой способ определить истинные симпатии фантаста – посмотреть, какие блюда он выставляет на общий стол. Путь к сердцу читателя может лежать через литературный «желудок». Легкость подобного доступа побуждает к мошенничеству и сторонников, и противников. В конце концов, нет особых причин для того, чтобы еда в централизованно-плановом государстве была особенно вкусной или гнусной, хотя определенную роль может сыграть энтузиазм его граждан, и есть некоторые причины признать преимущество утопических столовых. В любом случае качество еды, которой нас угощают в этих произведениях, нередко располагается на крайних полюсах вкусовой шкалы.
Выясняется, что авторы, побуждая нас заглянуть в будущее, обращаются к отдаленному прошлому: как представляется, вопрос об утопии был решен задолго до того, как мы стали охотниками-собирателями. Висцеральные реакции, столь важные для решения этого вопроса, обусловлены нашей природой – не только человеческой, но и биологической. Все биологические виды должны поглощать пищу, переваривать ее и выводить из организма результаты жизнедеятельности – других вариантов нет. Эти процессы почти полностью непроизвольны, им трудно (если не мучительно) противиться и приятно следовать им. Благодаря этому архаическому наследию отражение в произведении природных инстинктов оказывает глубокое воздействие на читателя, в то время как рациональные аргументы вызывают гораздо меньше интереса и с легкостью игнорируются. Физиологические рефлексы способны оживить тексты, которые в противном случае были бы весьма вялыми. И эти чувства – важнейший аргумент. В конце концов, какой смысл придумывать утопию, если жизнь там приятна не плоти, а только разуму?