Кроме того, еда может быть такого отвратительного вида и качества, что наизнанку выворачивает и персонажей, и читателей. Лучший пример висцеральной двойственности – столовая в Министерстве Правды у Оруэлла, где вид жаркого напоминает рвоту: «[Уинстон Смит] стал заглатывать жаркое полными ложками; в похлебке попадались розовые рыхлые кубики – возможно, мясной продукт» [Оруэлл 1989: 51]. Возможно7. Большинство едоков начали бы с того, что удовлетворили свое любопытство, но у Уинстона нет выбора. По мере того как он озирает пищу и свое убогое окружение, в нем нарастает бунт, начавшийся как висцеральная реакция:
Всегда ли так неприятно было твоему желудку и коже, всегда ли было это ощущение, что ты обкраден, обделен? <…>…если тошно тебе от неудобного, грязного, скудного житья… от странного и мерзкого вкуса пищи, не означает ли это, что такой уклад жизни ненормален?<…> Если он кажется непереносимым – неужели это родовая память нашептывает тебе, что когда-то жили иначе? [Там же: 56].
И напротив, немногие мгновения, когда герой чувствует себя свободным, измеряются его вкусовыми рецепторами – так происходит, когда Джулия приносит на их свидания «настоящий» шоколад, а потом и «настоящие» кофе, хлеб, джем и сахар. Благодаря естественному отбору Уинстон может доверять своей «родовой памяти».
5. Обусловленное отвращение
Оруэлловская Океания вызывает только отвращение. Замятинское Единое Государство тоже – в меньшей степени, но с гораздо большим числом оснований. Тактика антиутопистов – добиться, чтобы ненавистная идея, в данном случае утопия, ассоциировалась с чем-то отвратительным, и таким образом создать неизгладимый паттерн отталкивающего поведения. Тошнота и намеки на нее играют важнейшую роль в выработке рефлекса отвращения к определенным видам пищи и формам поведения. Эксперименты на различных животных, от змей до волков, доказывают, что такие впечатления быстро усваиваются и прочно запоминаются. Это объясняет особенно сильную связь между запахом и памятью. Так, аромат ландыша заставляет Д-503 вспомнить «сразу все» [163]. Как отмечают Дж. Гарсия и Л. П. Бретт, условный рефлекс отвращения, которые они формировали у животных, вызывая у них тошноту, «кажется на удивление странно независимым от когнитивного, сознательного процесса» [Garcia, Brett 1977: 278]. В контексте искусства висцеральная реакция – козырной туз. Если антиутопист добивается того, что мишень его нападок ассоциируется с чем-то отвратительным, читателю крыть нечем. Ассоциациям не обязательно быть точными или справедливыми. Рассмотрим «эффект беарнского соуса»[66]. Если человек, поев незнакомой пищи, тут же получает расстройство желудка, он, скорее всего, обвинит в своем недомогании эту новую для него еду независимо от того, действительно ли причина в ней. К тому же впоследствии он, вероятно, будет избегать этого блюда [Коппег 1982: 29–30]. Как предвестник будущих быстрых социальных изменений, утопия находится в особенно уязвимом положении.
В «Заводном апельсине» Бёрджесса (1962) общество с помощью аверсионной терапии пытается вылечить Алекса от склонности к сексуальному и прочему насилию, однако лечение вызывает у него также непредвиденный побочный эффект – отвращение к Девятой симфонии Бетховена. В Океании Оруэлла власти пытаются подавить сексуальное влечение граждан, прочно ассоциируя его с клизмами. Официальная «двухминутка ненависти» к врагам Старшего Брата начинается с «отвратительного воя и скрежета» – Уинстону «трудно дышать», он ощущает «холод в животе» [Оруэлл 1989: 28, 31]. Когда ближе к концу романа О’Брайен в комнате 101 угрожает ему крысами, Уинстон едва не теряет сознание от тошноты и кишечных спазмов. Отныне он не может пить джин, не вспоминая об отвратительных паразитах. Ассоциативное зловоние пропитывает и режим. В «Рассказе служанки» правительство Республики Галаад вывешивает казненных «грешников» на всеобщее обозрение для устрашения будущих преступников. Наиболее широко аверсивное обусловливание используется в романе Хаксли, где детям прививают отвращение, например, к цветам с помощью оглушительных шумов и электрошока. В «Мы» нам отвратительно Единое Государство, уравнивающее любовь с другими физиологическими нуждами, включая испражнение [153]. По словам Д-503, государственные поэты, помимо прочих пошлостей, воспевают «интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы» [183], – по сути, еще одна демонстрация прозрачной структуры Единого Государства.
Один из способов вызвать более сильную степень отвращения – привести в действие защитные реакции. Замятин прибегает к классическим фобиям, таким, как боязнь змей и пауков, чтобы включить у читателя врожденные механизмы предупредительной защиты. Д-503 испытывает отвращение к S-образ-ному – змееобразному? – горбуну S-4711. Ему мерещится «жало» квадратного корня из минус единицы, математический символ которого и вправду имеет некоторое сходство со скорпионом [205]. «В белых одеждах Благодетель» на Площади Куба, похожей на «круги паутины», изображается как «белый, мудрый Паук… мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья» [232][67]. Счастья? Обратите внимание, что о пауке говорится как о чем-то само собой разумеющемся. На первый взгляд, все в порядке: Д-503, похоже, ничего не подозревает, притом что жуткий образ вылезает как будто из подсознания. По словам Н. Э. Эйкен, «некоторые стимулы могут формировать эмоциональную реакцию без посредства сознательного решения» [Aiken 1998:50]. Эйкен отмечает, что защитные рефлексы, идущие по «быстрому таламическому пути», могут заставить нас реагировать, прежде чем мы успеваем осознать, на что именно реагируем [Там же: 103]. В непосредственной близости от змеи, паука, скорпиона или другого опасного хищника скорость реакции может быть вопросом жизни и смерти, так что она имеет явное адаптивное значение. Поэтому естественный отбор постарался, чтобы мы как можно быстрее реагировали на подобный угрожающий намек. Поскольку чрезмерная реакция не требует от организма больших затрат – лишь в самых крайних проявлениях она может вызвать психоз и/или остановку сердца, – для защитных рефлексов типична неумеренность. К тому же, чтобы вызвать неконтролируемую реакцию, зачастую бывает достаточно и одного признака угрозы: чешуи, извивающейся формы, злобно горящих глаз или острых зубов. Лучше перестраховаться, ибо береженого бог бережет. И наконец, защитные рефлексы легко перевешивают сознательный контроль над эмоциями и могут некоторое время продолжать действовать без дополнительных стимулов [Там же: 60]. С другой стороны, когда стимулы, связанные с угрозой, включены в художественные тексты, стимулятором становится само искусство.
В «Мы» стимулы, связанные с угрозой, занимают видное место. По понятным причинам обнаженные зубы, особенно заостренные, как у хищников, вызывают тревогу. Нетрудно заметить, что Д-503 неоднократно обращает внимание на острые белые зубы 1-330. Ее улыбка напоминает ему укус [150, 157, 159, 202], зубы у нее «ослепительные, почти злые» [150], но при этом сладкие [288] и «нежно-острые» [187]. Эта странная смесь положительных и отрицательных ассоциаций ясно показывает, что зубы 1-330 завораживают Д-503, застывшего в нерешительности где-то на полпути. Поскольку зубы 1-330 символизируют как добро, так и зло, Д-503 не может не смотреть на них. Также он неоднократно описывает глаза других персонажей. Пятна в виде глазков, как правило, служат насекомым, чтобы отпугивать возможных хищников: тех тревожит ощущение, будто на них нацелился взглядом другой хищник. Д-503 постоянно замечает, как на него смотрят довольно хищные персонажи: 1-330 и змееподобный S-4711 с его сверлящими глазами-буравчиками [161]. Наконец, вид крови, вероятный признак опасности, часто вызывает истерию. Многие животные, особенно ядовитые рыбы, окрашены в кроваво-красный цвет, чтобы держать хищников на расстоянии. Когда в День Единогласия Д-503 видит, что 1-330 истекает кровью, у него в глазах «все стало багровым», и он переходит к насильственным действиям [235]. По сути, 1-330 сочетает в себе многие из этих стимулов, создавая общее завораживающее впечатление. Помимо острых зубов и дерзкого взгляда, она обладает голосом, похожим на хлыст – змееподобный образ, – а ее лицо состоит из острых треугольников, что дополняет мотив острых зубов[68].
Замятин также вызывает реакцию отторжения, действуя от противного: население Единого Государства он часто изображает как не способное реагировать. Д-503 с совершенно безнравственным удовольствием говорит о том, насколько «сияющим стало лицо Земли» благодаря массовому истреблению людей во время Великой Двухсотлетней Войны [152]. Когда около десятка рабочих погибает в производственной аварии, Д-503 с гордостью отмечает, что никто и не вздрогнул, что ритм работы «не споткнулся» [209]. Порой персонажи проявляют полную бесчувственность, как, например, врач, который спрашивает Д-503, не согласен ли тот «заспиртоваться» – не когда-нибудь, а прямо сейчас [197]. Если мы в таких случаях не содрогаемся, в нас нет человечности – не зря мы практически не задумываясь говорим о своих бесчеловечных, хладнокровных сородичах, что у них «каменное сердце». Иными словами, должным образом обработанные люди не испытывают висцеральных реакций. В классическом культовом фильме Ридли Скотта «Бегущий по лезвию» именно по этому признаку блейд-раннеры отличают андроидов от настоящих людей.
Выработка условных рефлексов опирается на то, что наши мысли тесно переплетаются с висцеральными реакциями. Мы не можем отличить здоровую пищу на вкус; о ее полезности для здоровья мы судим лишь по тому, как мы о ней думаем. Это допускает значительный разрыв между поведением и истинной причинно-следственной связью событий. То, чего вы не знаете, с меньшей вероятностью вызовет у вас тошноту. Мы можем предотвратить неблагоприятные реакции и разжечь аппетит, назвав пчелиную рвоту медом, а рыбьи яйца – икрой. В некоторых языках,