Да, так и надо действовать. Что бы ты ни делала, где бы ни находилась, у тебя все должно получиться хорошо.
Время шло, прошел год, за ним второй, и постепенно вы перестали писать друг другу. На третий год ты стала мастером, с трудом освоив тонкости работы на швейной машинке, и тебе исполнилось двадцать лет. Той же осенью во время забастовки, организованной оппозиционной партией, погибла работница младше тебя. Ты не поверила официальному сообщению правительства, что девушка порезала себе вены осколком бутылки из-под газированной воды и с третьего этажа бросилась вниз. На фотографии в газете, на пробелы в местах вымаранных цензурой строк, на завуалированный смысл очень возбужденной передовой статьи нужно было смотреть так, словно составляешь пазлы, читая между строк.
Ты не забыла лица полицейского в штатском, наступившего тебе на живот и пнувшего в бок. Не забыла, что Комитет национальной безопасности при правительстве непосредственно обучает и материально поддерживает штрейкбрехеров, не забыла, что президент Пак Чонхи, сидящий на самом верху этого жестокого режима, сам является военным. Ты поняла смысл «Приказа о чрезвычайном положении № 9», по которому президент, внеся поправки в Конституцию страны, получил абсолютную власть и мог ограничивать права и свободы граждан, поняла лозунги, которые скандировали студенты, стоявшие в главных воротах университета, взяв друг друга за плечи. Далее, чтобы понять, что на самом деле произошло в Пусане и Масане, ты собрала пазлы из статей, размещенных в газетах, и картина прояснилась. Разбитые телефонные будки и горящие полицейские участки, разгневанная толпа, швыряющая камни в стражей порядка. Предложения, скрывающиеся за пустыми строками, о смысле которых приходилось только догадываться…
В октябре, когда внезапно убили президента Пак Чонхи, ты спросила саму себя: «Теперь, когда исчез тот, кто был наверху жестокого режима, они уже не смогут волочь по земле рыдающих полураздетых работниц фабрики? Не смогут больше наступать на живот упавшей девушки и пинать ее в бок? По газетным статьям ты следила за молодым генерал-майором Чон Духваном, якобы получившим доверие президента Пака, следила, как он на бронемашине въезжает в Сеул, как затем вступает в должность главы Центрального комитета национальной безопасности. Ты почувствовала, как по телу тихо пробежали мурашки. Кажется, грядут страшные дни.
– Мисс Лим, вам так нравится читать газеты? – с удивлением спросил портной средних лет. – Хорошо вам, молодой, вы без очков различаете такие мелкие буквы.
А потом ты увидела этот автобус.
Это было ясным весенним днем, когда хозяева магазина европейской одежды, где ты работала, уехали вместе с сыном-студентом к родственникам в Ёнам. Неожиданно днем не оказалось работы, и когда ты неторопливо прогуливалась по улице, на глаза попался этот автобус. Под его окнами висел длинный белый плакат с яркой синей надписью «Долой военное положение!» и «Гарантия прав рабочих!». В переполненном автобусе находилось несколько десятков девушек в спецодежде ткацкой фабрики Чоннам. Молодые работницы пели песню, высунув руки из окон и отбивая ритм деревянными палочками о корпус автобуса. Их лица были такими бледными, какими бывают шампиньоны, что растут, не видя солнечного света. А ясные голоса – ты помнишь их – звучали так, словно одновременно чирикали лесные птички или пищали маленькие зверьки.
Мы борцы за справедливость. Как хорошо!
Будем вместе жить, вместе и умрем. Как хорошо!
Лучше стоя умереть, чем на коленях жить!
Мы борцы за справедливость.
Ты пошла следом за этой песней, оставшейся навсегда в памяти, пошла, как завороженная, туда, куда свернул автобус. Толпа в сотни тысяч человек, заполонившая собой все улицы, двигалась в сторону центральной площади с фонтаном. Студентов, с ранней весны ходивших по городу тесной толпой, видно не было. Шли старики, ученики начальной школы, мужчины и женщины в рабочих спецовках, молодые люди в костюмах и галстуках, молодые женщины в офисной одежде, в туфлях на каблуках, дядюшки почтенного возраста, облаченные в куртки с эмблемой «За новую деревню»[3], держащие в руках зонтики с длинными ручками – хоть какое-то подобие оружия. В первой шеренге этой огромной колонны, двигавшейся в сторону площади, в тележке везли трупы двух молодых людей, застреленных на новом вокзале.
Ты поднимаешься по высокой лестнице и выходишь из метро. Твоя кожа, успевшая высохнуть от кондиционера в вагоне, опять покрывается влагой. Удивительная тропическая ночь. Время уже близится к полуночи, а ветер никак не остывает.
Бросив взгляд на доску объявлений перед въездом на территорию больницы, ты останавливаешься. Несколько минут рассматриваешь расписание автобуса, курсирующего отсюда до больницы в дневное время, затем просовываешь руки под лямки рюкзака. Вдыхая теплый воздух, поднимаешься по склону холма. Время от времени вынимаешь руку и вытираешь липкий пот на шее.
Ты проходишь мимо опущенных жалюзи на двери магазина, на которых кто-то оставил небрежный рисунок граффити. Проходишь мимо мужчин, сидящих под большим зонтом перед круглосуточным магазином и попивающих пиво из баночек. Поднимаешь голову и смотришь на здание университетской больницы, виднеющееся на самой вершине холма. Ты слышишь звонкие голоса девушек, поющих песню, которая с той ночи раздается из далекого автобуса, утратившего свои четкие очертания. Лучше стоя умереть, чем на коленях жить! Давайте все вместе помолимся за наших любимых, ушедших раньше нас! Вслед за ушедшими нашими любимыми встанем на путь борьбы и будем сражаться до конца, потому что… потому что мы достойные.
Ты проходишь через главные ворота больницы и видишь освещенную с двух сторон темную извилистую дорогу. Образуя гибкие изогнутые линии, она ведет к зданию ритуальных услуг, главному и отдельным корпусам. Ты идешь мимо установленных в ряд венков перед входом в траурный зал. Смотришь на курящих, стоящих друг напротив друга юношей в белых рубашках, с желтыми повязками на рукавах.
Ночь становится глубже, а сна нет ни в одном глазу. Тяжелый рюкзак давит на плечи, вся спина взмокла от пота, но тебе все равно. Ты продолжаешь свой путь, думая не о сегодняшнем дне, а о снах, четко запечатлевшихся в памяти.
Ты падаешь с крыши высотного дома, а на тебе кольчуга, на вид сплетенная из нескольких сот металлических чешуек. Ты ударяешься головой об землю, но не умираешь, а снова идешь вверх по запасной лестнице. Без всяких колебаний снова бросаешься вниз. И в этот раз ты не умираешь, а поднимаешься по ступеням на крышу, чтобы упасть с нее еще раз. Какой толк от кольчуги, если падаешь с такой высоты? – спрашиваешь ты себя, выходя из пелены одного сна. Поэтому вместо того, чтобы проснуться, ты проваливаешься в другой сон. Сверху на тебя давит огромный ледник. И твое твердое тело разламывается. У тебя появляется желание проникнуть под ледник. Ты должна превратиться во что-нибудь жидкое, текучее, будь то морская вода, нефть или магма, и избавиться от этой тяжести. Другого пути нет. Ты выходишь из этого сна, и, наконец, тебя поджидает последнее видение. Ты стоишь под ярким белым светом фонаря, стоишь прямо, вглядываясь в темноту.
Чем ближе ко времени пробуждения, тем менее жестоким становится сон. Ты спишь более чутко. Связь со сном все тоньше, тоньше, и, наконец, ты просыпаешься. В изголовье тебя тихо поджидает память, и она доводит до сознания, что все эти ночные кошмары ничего из себя не представляют.
«В чем проблема?» – однажды спросила ты себя. Ведь все же прошло. Разве ты сама окончательно не избавилась от людей, которые могут причинить тебе боль хотя бы с вероятностью один из ста, один из тысячи?
Ты помнишь, как спокойно звучал голос Сонхи, когда она произнесла:
– Неужели это так тяжело?
Это произошло тогда, когда ты, сцепив зубы, спросила ее:
– По какому праву ты рассказываешь людям обо мне?
За десять прошедших лет ты не простила Сонхи ее невозмутимого лица, с каким она ответила тебе вопросом на вопрос, а затем добавила четким голосом:
– Я бы на твоем месте не стала ничего скрывать. Я бы не стала тратить оставшуюся жизнь на то, чтобы ограждать себя от прошлого.
Ты помнишь сговорчивый голос мужчины, восемь месяцев бывшего твоим мужем.
– Вы хорошенькая, несмотря на маленькие глаза. Если соберусь написать ваше лицо, достаточно будет нескольких простых линий. На белой бумаге длинные глаза, нос и рот. Выйдет чисто и аккуратно.
Ты помнишь его влажные и большие, как у теленка, глаза. Помнишь те мгновения, когда они наливались кровью и он, кривя лицо, безучастно смотрел прямо на тебя. Случалось, он говорил:
– Не надо так смотреть. Не смотри на меня такими страшными глазами.
Ты вспоминаешь длинное, запутанное и настойчивое письмо Юна, недавно прочитанное в офисе. Оно начиналось так: «Я не собираюсь настойчиво требовать признания от вас. Я думаю, что опыт этого насилия нельзя ограничить только рамками короткого десятидневного периода. Это похоже на радиоактивное излучение после взрыва на Чернобыльской атомной станции: даже спустя десятилетия оно не закончилось, и дальше этот процесс будет продолжаться. Если мне позволят, я собираюсь и через десять лет заниматься своим исследованием. Убедительно прошу вас помочь мне. Попытайтесь вспомнить те события и дополните показания, пожалуйста».
Фойе главного корпуса больницы, в котором находятся разные отделения, полностью погружено в темноту. Ярко освещен только вход в отдел неотложной помощи со стороны отдельных корпусов. Рядом стоит машина скорой помощи с включенным проблесковым маячком и раскрытыми задними дверцами, очевидно, только что доставившая больного в критическом состоянии.