о возраста стриглись коротко, носили школьную форму и выглядели похожими друг на друга. Эти простодушные глаза. Длинная шея, худые щеки, какие бывают в тот период, когда мальчики растут.
Прежде всего, мне следовало придерживаться главного принципа – прочитать все добытые документы и материалы. Я читала их с начала ноября, и при этом не читала ничего другого, не сочинила ни одной строчки, по возможности ни с кем не встречалась. Так прошло два месяца, и в конце января я почувствовала, что читать больше не могу.
А все из-за снов.
В первом я убегаю от группы военных. Сердце готово выпрыгнуть из груди, и я замедляю свой бег. Один из солдат толкает меня в спину, и я падаю. В тот миг, когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, он всаживает штык в мою грудь, точно в центр солнечного сплетения.
Это было в два часа ночи. Внезапно проснувшись, я спустила ноги с кровати и ощупала место в центре груди. Минут пять я не могла спокойно дышать. Мелкой дрожью трясся подбородок. Я не знала, что плачу, но, когда провела рукой по лицу, ладони оказались мокрыми.
Спустя несколько дней приснился второй сон. Кто-то приходит ко мне и сообщает, что несколько десятков людей, арестованных 18 мая 1980 года, уже тридцать три года томятся в тайных подвалах тюрьмы. Мне говорят по секрету, что завтра в три часа дня состоится суд, и всем этим заключенным вынесут обвинительный приговор. Во сне все происходит в восемь часов вечера. До трех часов следующего дня остается ровно девятнадцать часов. Как можно предотвратить это беззаконие? Сообщивший эти сведения человек куда-то исчезает, а я стою посреди дороги, сжимая в руке мобильный телефон, и не знаю, что делать. Куда звонить, кому сообщить? Кто, узнав об этом, сможет помешать суду? Почему мне? Почему эти новости сообщили мне, не имеющей никакого влияния? Надо быстрее поймать такси. Но куда ехать? Куда ехать и что делать?.. В горле все пересохло.
В этот миг я открыла глаза. Это был сон. Разжимая пальцы, плотно сжатые в кулак, я повторяла в темноте: «Это был сон. Это был сон».
Кто-то подарил мне маленький радиоприемник. Сказал, что у него есть функция перевода времени назад и достаточно просто установить на цифровом табло год, месяц и день. Приняв подарок, я установила дату – 1980.05.18. Если писать о событиях этого дня, нужно побывать в том времени. Ведь это самый лучший способ. Однако в следующий миг я переношусь в самый центр Сеула, на площадь у ворот Кванхвамун, главных ворот королевского дворца. Я стою одна, вокруг ни одной живой души. Все правильно, ведь я установила только время. Здесь Сеул, не Кванчжу. Если май, то должна быть весна, но на улице холодно и пустынно, как в ноябрьский день. И страшная тишина.
В один из таких дней я впервые за долгое время вышла из дома, чтобы побывать на свадебной церемонии. Как и в недавнем сне, в тот январский день 2013 года улицы Сеула предстали предо мной безлюдными и холодными. В доме бракосочетания висели роскошные люстры. Люди выглядели красивыми, спокойными и чужими. Я с трудом воспринимала сегодняшнюю безмятежность. Ведь погибло так много людей! Один из бывших сокурсников, пишущий критические статьи, улыбкой выразив недовольство, спросил меня, почему я не послала ему новый сборник рассказов. Я не могла поверить, что можно думать о таком незначительном деле. Ведь погибло так много людей! Церемония закончилась, и я, не сумев толком объяснить причину своего отказа людям, приглашающим на обед, покинула то место.
День такой ясный, что, кажется, вчерашний снегопад я видела во сне. Через окна зала спортивной школы льется послеполуденный поток косых солнечных лучей.
Холод от скамьи заставляет меня подняться. Спускаюсь по лестнице со второго этажа, открываю дверь и выхожу из зала. Смотрю на угол белой стены, который виднеется сквозь высокое ограждение, закрывающее обзор. Я жду. Никто не должен прийти сюда, но я жду. Никто не знает, что я здесь стою, но я жду.
Вспоминается моя девятнадцатая зима, когда я впервые одна поехала на кладбище в район Манвольдон. Я ходила среди могильных холмов и искала его могилу. До этого я еще не знала его фамилии. Из подслушанных разговоров взрослых помнила только его имя. Оно было похоже на имя моего младшего дяди, поэтому запомнилось быстро. Пятнадцатилетний Тонхо.
Помню, что поздно вышла из кладбища и, упустив последний автобус, возвращающийся в центр города, пошла, подгоняемая ветром, по дороге, которая с каждой минутой становилась все темнее. Пройдя довольно большое расстояние, вдруг обнаружила, что все это время держала правую руку на левой груди. Как будто откололся край моего сердца. Как будто только так я смогу спокойно донести людям что-то, находящееся внутри меня.
Среди военных были такие, кто отличался особой жестокостью.
Когда я начала изучать материалы, самым сложным для понимания оказались убийства, совершенные много раз, причем, бесцельно, просто, чтобы уничтожить человека. Насилие, которому солдаты подвергали людей средь бела дня без чувства вины, без колебания. Командиры воинских частей, которые поощряли жестокость, приказывали никого не щадить. Говорят, когда в 1979 году в Пусане и Масане были подавлены протестные выступления граждан, Чха Чжичхоль, глава службы безопасности Пак Чонхи, сказал своему президенту:
– В Камбодже убили больше двух миллионов. У нас нет причин не сделать то же самое.
Как раз в мае 1980 года в Кванчжу усилились протесты, и правительственные войска из огнеметов расстреливали на улицах безоружных людей. Военное руководство снабдило солдат свинцовыми пулями, запрещенными международным правом из соображений гуманности. Получивший особые полномочия Чон Духван, которого за это вполне можно было бы назвать приемным сыном Пак Чонхи, рассматривал план применения боевого самолета и обстрела города с воздуха в том почти невероятном случае, если войска не захватят здание Управления провинции. Я видела информацию о посещении Кванчжу Чон Духваном незадолго до расстрела демонстрантов двадцать первого мая, когда он прилетел на военном вертолете и топтал землю этого города. Невозмутимое лицо молодого генерала. Широко шагая, он отходит от вертолета и крепко пожимает руки встречающим его офицерам.
Я прочитала интервью человека, выжившего после пыток, и в нем есть такие слова: «Этот опыт напоминает радиоактивное излучение». Радиоактивные вещества, впитавшиеся в кости и плоть человека, несколько десятков лет не выводятся из тела и видоизменяют его хромосомы. Клетки превращаются в раковые опухоли, угрожающие жизни. Даже если облученный человек умирает, даже если его тело сожгут, и останутся только кости, радиоактивное вещество не исчезает.
Помню январь 2009 года, когда в районе Ёнсан сгорела смотровая площадка. В результате этого происшествия погибли один полицейский и пять граждан, которые потеряли свое жилье и протестовали против экономической политики правительства. Глядя на это зрелище, я неожиданно для самой себя пробормотала: «Ведь это же Кванчжу…»
Вот и получается, что Кванчжу стало нарицательным именем для таких понятий, как «быть изолированным», «быть попираемым власть имущими», «подвергнуться оскорблениям», «быть непозволительно униженным». Облучение радиоактивными веществами еще не закончилось. Город Кванчжу бесконечное множество раз перерождался и снова погибал. Загнивал, взрывался и, поднявшись, весь окровавленный, строился заново.
А еще есть лицо той девушки. Лицо девушки, которую в одиннадцать лет я увидела на последней странице альбома фотографий. То, что было разрезано штыком наискосок от щеки до шеи, и она умирала с одним открытым глазом.
Когда в зале ожидания на автобусном терминале, перед железнодорожным вокзалом лежали устрашающие трупы; когда военные хватали просто идущих по дороге горожан, избивали их, кололи штыками, раздевали до нижнего белья, бросали в грузовик и увозили в неизвестном направлении; когда они ходили по домам и, найдя молодых людей, забирали с собой; когда были оцеплены дороги вокруг города и отключена телефонная связь; когда в толпу безоружных протестующих летели пули и снаряды; когда меньше чем за двадцать минут около ста трупов были брошены в грузовики; когда стремительно, как огонь, разнесся слух о том, что перебьют все население города; когда обычные мужчины, на тренировочной базе резервных войск захватив винтовки старого образца, организовали посты по три-четыре и пять-шесть человек и стали охранять начальные школы, мосты над речками и ручьями; когда вместо чиновников, улизнувших, как вода во время отлива, граждане начали самостоятельно управлять провинцией из административного здания, в это время я жила в Сеуле в районе Суюри и на автобусе ездила в школу. Вернувшись домой после занятий, я поднимала вечернюю газету Т, опущенную в почтовую щель на воротах, шла по узкому длинному двору и читала заголовки статей. «Ситуация в Кванчжу в отсутствие правительства, день пятый». На фотографии темные здания. Грузовик, полностью загруженный мужчинами с белыми повязками на лбу. Атмосфера в семье стала тревожной и скорбной. «Нет связи, и сегодня не дозвониться». Мама настойчиво набирала номер телефона родительского дома, который находился на той же улице, что и рынок Тэин.
Как не произошло никаких неприятностей с тетей Хиён, так и у меня все шло нормально. Никто из наших близких родственников не пострадал, никого не убили, никого не забрали в полицию. Однако осенью того года мои мысли все время возвращались к дому в Кванчжу. Может, в той комнате, где я делала уроки, лежа на полу и ощущая животом прохладу, сейчас живет тот мальчик? Но как оказалось, он не дожил до этого жаркого и душного лета, пережитого мной.
Я прохожу по подземному переходу перед административным зданием Управления провинции, где идет ремонт, иду по шумной, освещенной неоновыми вывесками вечерней улице, где звучит музыка, раздаются громкие голоса. Подхожу к