– В идеале операция «Дядюшка Римус», – сказал Мюллер, – почти не требует применения войск. Во всяком случае, в больших количествах. Техника, конечно, понадобится, но специалисты уже находятся у нас. Америка ведь имеет в нашей республике станцию слежения за управляемыми ракетами и станцию слежения за космосом, и ей предоставлено право полетов над нашей территорией, необходимых для деятельности этих станций, – вы, безусловно, все это знаете. Никто у нас по этому поводу не протестовал, никаких маршей не устраивали. Не было ни студенческих бунтов, как в Беркли, никаких запросов в конгрессе. Наша внутренняя служба безопасности до сих пор отлично проявила себя. Как видите, наши расовые законы в известной мере оправданы: они дают прекрасное прикрытие. У нас нет необходимости обвинять кого-то в шпионаже – это только привлекло бы внимание. Ваш приятель Карсон представлял определенную опасность… но он был бы куда опаснее, если бы мы стали судить его за шпионаж. Сейчас на станциях слежения вводится много новшеств – вот почему мы хотим тесно сотрудничать с вашими людьми. Вы можете указать нам на опасность, а уж мы потихоньку с ней справимся. В известной мере вам гораздо легче проникать в либеральную среду или даже к черным националистам. Возьмем такой пример. Я благодарен вам за данные, которые вы сообщили мне о Марке Нгамбо – мы, конечно, и сами уже знали об этом. Но теперь мы можем быть уверены, что ничего важного не упустили. С этой стороны никакая опасность нам не грозит – пока, во всяком случае. Видите ли, ближайшие пять лет имеют для нас важнейшее значение – я хочу сказать, для нашего выживания.
– Я вот думаю, Мюллер: а вы сможете выжить? У вас уже открытая граница большой протяженности – слишком большой: минные поля вдоль нее не заложишь.
– Старого образца – да, – сказал Мюллер. – Нам на руку, что водородная бомба превратила атомную в тактическое оружие. Слово «тактическое» не вызывает тревоги. Никто же не станет начинать атомную войну из-за того, что в далекой, почти пустынной стране было применено тактическое оружие.
– А как насчет радиации?
– Нам везет с направлением наших ветров и с тем, что у нас пустыни. Помимо этого, тактическая бомба – сравнительно чистое оружие. Более чистое, чем бомба, сброшенная на Хиросиму, а мы знаем, сколь ограниченным было ее действие. В тех районах, где на несколько лет может сохраниться радиация, живет очень мало белых африканцев. Мы намерены впредь строго следить за направлением переселений.
– Картина начинает для меня проясняться, – сказал Кэсл.
Он подумал о Сэме – как подумал о нем, когда увидел в газете фотографию из района засухи: распростертое тело и стервятник над ним, только на этот раз и стервятник погибнет от радиации.
– Я для того и прибыл сюда, чтобы показать вам… картину в целом – нам нет надобности углубляться в детали, – и тогда вы сможете правильно оценивать ту информацию, которая будет к вам поступать. Наиболее уязвимым местом в данный момент являются станции слежения.
– Ими, как и расовыми законами, можно прикрыть кучу грехов?
– Совершенно верно. Нам с вами нечего играть друг с другом в прятки. Я знаю, что вам дано указание не все мне раскрывать до конца, и мне это вполне понятно. Я получил точно такие же инструкции. Единственно важно, чтобы мы оба видели перед собой одинаковую картину – мы же будем сражаться на одной стороне, так что и картина перед нашими глазами должна быть одинаковая.
– Значит, мы с вами оказались в одном ящичке? – заметил Кэсл, внутренне посмеиваясь над всеми ними: над БОСС, и над своей собственной службой, и даже над Борисом.
– В одном ящичке. Да, пожалуй, это можно так назвать. – Мюллер взглянул на свои часы. – Вы, кажется, сказали, что похороны в одиннадцать? А сейчас без десяти одиннадцать. Так что вам пора.
– Похороны могут пройти и без меня. Если есть загробная жизнь, Дэвис все поймет, а если нет…
– Я совершенно уверен, что загробная жизнь есть, – сказал Корнелиус Мюллер.
– Вот как? И эта мысль вас немного не пугает?
– А почему, собственно, она должна меня пугать? Я всегда старался поступать так, как требовал долг.
– Ну, а если взять эти ваши тактические атомные бомбочки. Подумайте о том, сколько черных умрет прежде, чем вы, и будет там вас ждать.
– Это же террористы, – сказал Мюллер. – Едва ли я встречусь с ними там.
– Я не имел в виду партизан. Я имел в виду семьи в зараженной зоне. Детишек, девушек, стареньких бабушек.
– Я полагаю, у них будет свой собственный рай, – сказал Мюллер.
– Апартеид и в раю?
– О, я знаю, вы надо мной смеетесь. Но не думаю, чтобы им понравился наш рай, а вы как считаете? Так или иначе, предоставляю заниматься этим теологам. Вы тоже в Гамбурге не щадили детей, верно?
– Слава богу, я в этом не участвовал, как участвую теперь.
– Вот что, Кэсл, если вы не едете на похороны, давайте-ка займемся делом.
– Извините. Вы правы.
Извинение его было искренним – он даже испугался, как испугался в то утро в Претории, в здании БОСС. Семь лет он с неизменной осторожностью пробирался по минным полям, а теперь вот с Корнелиусом Мюллером сделал первый неверный шаг. Неужели он попал в ловушку, намеренно расставленную человеком, разгадавшим его темперамент?
– Я, конечно, знаю, – сказал Мюллер, – что вы, англичане, любите спорить ради спора. Даже ваш шеф поддевал меня по поводу апартеида, но когда дело касается «Дядюшки Римуса»… мы с вами должны вести себя серьезно.
– Да, вернемся лучше к «Дядюшке Римусу».
– Мне разрешено рассказать вам – в общих чертах, конечно, – как у меня все прошло в Бонне.
– А были затруднения?
– Незначительные. Немцы – в противоположность другим бывшим колониальным державам – втайне питают к нам немалую симпатию. Можно сказать, с тех времен, когда кайзер послал телеграмму президенту Крюгеру. Их беспокоит Юго-Западная Африка: они предпочли бы видеть Юго-Западную Африку под нашим контролем, но только не иметь там вакуума. В конце концов, немцы управляли Юго-Западной Африкой куда более жестокими методами, чем мы, да к тому же Западу нужен наш уран.
– Вы привезли оттуда соглашение?
– Ни о каком соглашении речи быть не может. Дни тайных договоров давно прошли. Я встречался там только с моим коллегой, а не с министром иностранных дел и не с канцлером. Так же, как ваш шеф вел переговоры с ЦРУ в Вашингтоне. Надеюсь, что все мы трое достигли более ясного взаимопонимания.
– Значит, тайное взаимопонимание вместо тайного договора?
– Точно так.
– А французы?
– Тут все в порядке. Если мы – кальвинисты [последователи активного деятеля Реформации Жана Кальвина (1509-1564), отличавшиеся крайней религиозной нетерпимостью], то они картезианцы [последователи картезианства, учения французского философа Рене Декарта (по-латыни – Картезиус: 1596-1650)]. Декарта не волновали религиозные преследования в его эпоху. Французы оказывают большое влияние на Сенегал, на Кот-д'Ивуар, у них неплохое взаимопонимание даже с Мобуту в Киншасе. Куба в африканские дела серьезно ввязываться больше не будет (Америка проследила за этим), и Ангола еще многие годы не будет представлять опасности. Никто сегодня не жаждет апокалипсиса. Даже русский хочет умереть на своей кровати, а не в бункере. В худшем случае, если на нас нападут, две-три атомные бомбы – совсем маленькие, тактические, конечно, – обеспечат нам пять лет мира.
– А потом?
– Вот это главный пункт в нашем взаимопонимании с Германией. Нам необходима техническая революция и новейшие машины для горных разработок, хотя мы и продвинулись в этом деле дальше, чем думают. Через пять лет мы сможем уполовинить количество рабочей силы в рудниках; мы сможем более чем удвоить плату квалифицированным рабочим и у нас начнет создаваться то, что уже существует в Америке, – средний класс из чернокожих.
– А безработные?
– Пусть едут назад, в свои родные места. Для того родные места и существуют. Я – оптимист, Кэсл.
– Значит, апартеид останется?
– В известной мере апартеид всегда будет существовать: он ведь существует и здесь – между богатыми и бедными.
Корнелиус Мюллер снял очки в золотой оправе и принялся протирать золото, пока оно не заблестело. Он сказал:
– Надеюсь, вашей жене понравилась шаль. Знаете, теперь, когда нам известно ваше истинное положение, вы всегда сможете к нам вернуться. Со всей вашей семьей, конечно. Можете не сомневаться, отношение к ним будет такое же, как к почетным белым гостям.
Кэслу очень хотелось ответить: «Но я-то – почетный черный», – однако на сей раз он все же проявил немного осторожности.
– Благодарю.
Мюллер раскрыл портфель и вынул из него листок бумаги. Он сказал:
– Я тут набросал для вас некоторые соображения по поводу моих встреч в Бонне. – Он достал шариковую ручку – опять-таки золотую. – Возможно, к нашей следующей встрече у вас уже будет по этим вопросам какая-то полезная информация. Понедельник вас устраивает? В это же время? – И добавил: – Уничтожьте это, пожалуйста, после того, как прочтете. БОСС не обрадуется, если это попадет пусть даже в ваши самые секретные досье.
– Конечно. Как вам будет угодно.
Когда Мюллер ушел, Кэсл положил бумагу в карман.
2
В церкви святого Георгия на Ганновер-сквер было совсем мало народу, когда доктор Персивал прибыл туда с сэром Джоном Харгривзом, который только накануне вернулся из Вашингтона.
В проходе у первого ряда одиноко стоял мужчина с черной повязкой на рукаве – по всей вероятности, подумал доктор Персивал, это и есть зубной врач из Дройтуича. Он никого не пропускал, словно охраняя свое право на весь первый ряд в качестве ближайшего живого родственника. Доктор Персивал и шеф заняли места в глубине церкви. Двумя рядами дальше сидела секретарша Дэвиса Синтия. По другую сторону прохода, рядом с Уотсоном, сидел полковник Дэйнтри; были тут и еще какие-то люди, которых доктор Персивал смутно знал лишь в лицо. Возможно, он встреч