Он читал о старике Мелмотте [персонаж романа Э.Троллопа «Как мы нынче живем» (1875)] – проходимце, как называли его коллеги. Мелмотт занял свое обычное место в ресторане палаты общин… «Выгнать его было невозможно – почти столь же невозможно, как и сесть рядом. Даже официанты не хотели его обслуживать, но, проявив терпение и выдержку, он все-таки получил наконец свой ужин».
Харгривз невольно почувствовал симпатию к этому одинокому Мелмотту и с сожалением вспомнил, что сказал доктору Персивалу, когда тот заметил, что ему нравится Дэвис. Харгривз произнес тогда слово «предатель» – так же, как коллеги Мелмотта произносили слово «проходимец». Он продолжал читать: «Те, кто наблюдал за ним, утверждали, что он счастлив в своей наглости; на самом же деле он был в этот момент, по всей вероятности, самым несчастным человеком в Лондоне». Харгривз не был знаком с Дэвисом – он бы не узнал его, встреться они в коридоре конторы. Он подумал: «Возможно, я поторопился, окрестив его так… нелепая реакция… но ведь убрал-то его Персивал… Не следовало мне доверять Персивалу это дело…» И он снова взялся за чтение: «Тем не менее он – при том, что весь свет теперь отвернулся от него, что впереди его ждала лишь величайшая беда, какою может покарать взбунтовавшийся оскорбленный закон, – тем не менее он сумел так провести последние минуты своей свободы, чтобы создать себе репутацию наглеца». «Бедняга, – подумал Харгривз, – ему не откажешь в мужестве. А Дэвис догадался, что доктор Персивал подсыпал ему какое-то снадобье в виски, когда он на минуту вышел из комнаты?»
Тут раздался телефонный звонок. Харгривз слышал, как жена сняла трубку у себя в комнате. Она пыталась оградить покой мужа даже лучше Троллопа, но на том конце провода было что-то срочное, и она вынуждена была переключить телефон. Харгривз нехотя поднял трубку. Незнакомый голос произнес:
– Говорит Мюллер.
А Харгривз был все еще в мире Мелмотта. Он переспросил:
– Мюллер?
– Корнелиус Мюллер. – Последовала неловкая пауза, и голос пояснил: – Из Претории.
На секунду сэру Джону Харгривзу подумалось, что незнакомец звонит из этого далекого города, потом он все вспомнил:
– Да. Да. Конечно. Чем могу быть вам полезен? – И добавил: – Я надеюсь, Кэсл…
– Я как раз и хочу поговорить с вами, сэр Джон, _о Кэсле_.
– Я буду на работе в понедельник. Если вы позвоните моей секретарше… – Он взглянул на часы. – Она сейчас еще на месте.
– А завтра вы там не будете?
– Нет. Этот уик-энд я буду дома.
– А могу я приехать к вам, сэр Джон?
– Это что, – так срочно?
– По-моему, да. У меня есть большие опасения, что я совершил серьезную ошибку. Мне необходимо поговорить с вами, сэр Джон.
«Прощай, Троллоп, – подумал Харгривз, – и прощай, бедняжка Мэри: сколько ни пытаюсь не заниматься делами Фирмы, когда мы здесь, никуда от этого не уйдешь». Ему вспомнился тот вечер, когда была охота и Дэйнтри оказался таким некомпанейским… Он спросил:
– У вас есть машина?
– Да. Конечно.
Он подумал: «Впереди еще суббота – я могу быть свободным, если в разумных пределах окажу гостеприимство сегодня». И он сказал:
– До нас меньше двух часов езды, так что, если не возражаете, приезжайте к ужину.
– Конечно, не возражаю. Это очень любезно с вашей стороны, сэр Джон. Я бы не побеспокоил вас, если бы не считал это важным. Я…
– Возможно, мы не сумеем ничего вам предложить, кроме омлета, Мюллер. Поедим уж что придется, – добавил он.
Харгривз положил на рычаг трубку – ему вспомнились небылицы, которые, как он знал, рассказывали про него и про каннибалов. Он подошел к окну и посмотрел на улицу. Африка исчезла. Огни были огнями автострады, ведущей в Лондон и на службу. Он чувствовал, что Мелмотт покончит самоубийством – иного выхода нет. Он прошел в гостиную: Мэри наливала себе чай «Эрл Грей» из серебряного чайника, купленного на аукционе у «Кристи».
– Извини, Мэри, – сказал он. – У нас гость к ужину.
– Я этого боялась. Когда он так настаивал, что хочет поговорить с тобой… Кто это?
– Тот человек из Претории, которого прислал БОСС.
– Неужели он не мог подождать до понедельника?
– Он сказал – это очень срочно.
– Терпеть не могу этих субчиков, которые насаждают апартеид. – Общеупотребимый в Англии вульгаризм, произнесенный с американским акцентом, показался странным на слух.
– Я тоже, но мы вынуждены работать с ним. Надеюсь, у нас найдется что поставить на стол.
– Есть холодный ростбиф.
– Это уже лучше, чем омлет, который я ему обещал.
Поскольку о делах говорить было нельзя, ужин прошел натянуто, хотя леди Харгривз всячески старалась с помощью божоле завязать беседу. Она призналась, что совсем ничего не знает об искусстве и литературе африканеров, но, судя по всему, и Мюллер мало что об этом знал. Он сказал, что у них есть поэты и романисты – и даже упомянул о премии Хертцога, но признался, что не читал ни одного из них.
– Неблагонадежные они люди, – сказал он, – в большинстве своем.
– Неблагонадежные?
– Влезают в политику. У нас в тюрьме сидит сейчас один поэт, который помогал террористам.
Харгривз хотел было переменить тему, но в голову в связи с Южной Африкой приходило лишь золото и алмазы, а это в не меньшей мере, чем писатели, связано с политикой. Слово «алмазы» привело на ум Намибию, и Харгривз вспомнил, что миллионер Оппенгеймер поддерживает прогрессивную партию. Африка Харгривза была бедной Африкой буша, политика же, словно глубокая шахта, раскалывала Юг. Он обрадовался, когда они с Мюллером наконец остались одни и сели с бутылкой виски в кресла – оно всегда как-то легче разговаривать о сложных вещах, сидя в кресле: Харгривз находил, что в кресле трудно вспылить.
– Вы должны извинить меня, – сказал Харгривз, – я не был в Лондоне и не мог встретить вас. Надо было слетать в Вашингтон. Очередная служебная командировка – никуда от этого не денешься. Надеюсь, мои люди оказали вам должное внимание.
– Я тоже уезжал, – сказал Мюллер, – в Бонн.
– Но у вас-то, я полагаю, это не была очередная служебная командировка? «Конкорд» так чертовски сблизил Лондон с Вашингтоном – теперь можно чуть ли не слетать всего лишь на обед. Надеюсь, в Бонне все прошло удачно – в пределах разумного, конечно. Но я полагаю, все это вы уже обсудили с нашим другом Кэслом.
– По-моему, он больше ваш друг, чем мой.
– Да, да. Я знаю, у вас с ним была одна небольшая неприятность несколько лет назад. Но это, безусловно, уже дела давно минувших дней.
– А разве существует, сэр, такая вещь, как дела давно минувших дней? Ирландцы так не думают, и то, что вы именуете «Бурской войной», мы по-прежнему считаем нашей войной, только называем ее войной за независимость. Меня беспокоит Кэсл. Потому я и потревожил вас сегодня. Я проявил неосторожность. Я дал ему свои соображения по поводу визита в Бонн. Ничего, конечно, сверхсекретного, и все же для человека, умеющего читать между строк…
– Дорогой мой, Кэслу вы вполне можете доверять. Я бы не попросил его вводить вас в курс дела, если бы он не был нашим лучшим сотрудником…
– Я ужинал у него дома. И к своему удивлению, обнаружил, что он женат на черной женщине, которая была причиной того, что вы назвали «небольшой неприятностью». У него даже и ребенок от нее.
– У нас нет цветного барьера, Мюллер, и могу вас заверить, эта женщина тщательно проверена.
– Тем не менее ее побег устроили коммунисты. Кэсл ведь был большим другом Карсона. Я полагаю, вам это известно.
– Нам все известно о Карсоне… и о побеге. У Кэсла было задание иметь контакты среди коммунистов. А что – Карсон все еще досаждает вам?
– Нет. Карсон умер в тюрьме – от воспаления легких. Я видел, как расстроился Кэсл, когда я ему об этом сказал.
– Что ж тут особенного? Они ведь были друзьями.
Харгривз с сожалением поглядел на томик Троллопа, который лежал за бутылкой «Катти Сарк». А Мюллер внезапно вскочил и пересек комнату. Он остановился перед фотографией чернокожего в черной мягкой шляпе, какие носили миссионеры. Пол-лица у него было изъедено волчанкой, и он улыбался остатком губ тому, кто его снимал.
– Бедняга, – сказал Харгривз, – он был уже одной ногой в могиле, когда я делал этот снимок. И он это знал. Человек он был мужественный, как все крумены. Мне хотелось иметь что-то на память о нем.
Мюллер сказал:
– Я еще не во всем признался вам, сэр. Я случайно дал Кэслу не тот экземпляр. У меня было их два: один – чтобы показать ему, а другой я набросал для моего отчета о поездке, и я их спутал. Там, правда, нет ничего сугубо секретного – сугубо секретное я бы здесь бумаге не доверил, – но некоторые неосторожные фразы есть…
– Право же, Мюллер, вам нечего беспокоиться.
– И тем не менее я не могу не беспокоиться, сэр. Вы здесь живете в совсем другой атмосфере. Вам почти нечего бояться – не то что у нас. Этот черный на снимке – он вам нравился?
– Это был друг – друг, которого я любил.
– А вот я такого ни об одном черном не могу сказать, – заметил Мюллер. И отвернулся от фотографии. На стене напротив висела африканская маска.
– Я не доверяю Кэслу. – И добавил: – Доказать я ничего не могу, но есть у меня интуиция… Лучше бы вам назначить кого-нибудь другого, чтобы ввести меня в курс дела.
– Интересующим вас материалом занимались только двое. Дэвис и Кэсл.
– Дэвис – это тот, который умер?
– Да.
– Вы так легко ко всему тут относитесь. Я порой завидую вам. К таким вещам, как черный ребенок. Знаете, сэр, по нашему опыту, нет человека более уязвимого, чем сотрудник разведки. Несколько лет назад у нас в БОСС произошла утечка информации – из сектора, занимающегося коммунистами. Оказалось, это был один из самых дельных наших людей. Он тоже водил дружбу с коммунистами – и дружба взяла верх. Карсон к этому делу тоже имел отношение. Был и другой случай: один из наших сотрудников блестяще играл в шахматы. И на разведку он смотрел как на своеобразную игру в шахматы. Ему было интересно выступать лишь против первоклассных игроков. Под конец ему это надоело. Слишком легко все получалось – вот он и решил поиграть со своими. Думаю, он был вполне счастлив, пока продолжалась игра.