Ему не сиделось на месте, и он снова поднялся в спальню и стал перерывать вещи Сары в поисках своих старых писем, хотя и не мог себе представить, чтобы какое-то его письмо могло послужить уликой, – правда, спецслужба, пожалуй, может извратить любую самую невинную вещь, лишь бы доказать, что Сара все знала. Не верил он, чтобы им не захотелось устроить такое, – в подобных случаях всегда ведь возникает мерзкое желание отомстить. Он ничего не нашел: когда живешь вместе с любимым, старые письма теряют ценность. Кто-то позвонил у входной двери. Кэсл стоял и слушал – раздался второй звонок, потом третий. Он решил, что визитер не даст так просто от себя отделаться и глупо не открывать дверь. Ведь если связь не оборвана, ему же могут что-то сообщить, передать инструкцию… Сам не зная почему, он вынул из ящика у кровати револьвер, заряженный всего одной пулей, и сунул в карман.
В холле он все-таки помедлил. От витража над дверью лежали на полу желтые, зеленые, синие ромбы. Ему пришло в голову, что, если он откроет дверь с револьвером в руке, полиция будет иметь право пристрелить его в порядке самообороны – это было бы наиболее легким решением: публично мертвеца ведь не притянешь к ответу. Но он тут же мысленно обругал себя: его действия не должны быть продиктованы сейчас ни отчаянием, ни надеждой. Не вынимая револьвера из кармана, он открыл дверь.
– Дэйнтри! – воскликнул он. Кэсл никак не ожидал увидеть знакомого человека.
– Могу я войти? – несколько застенчиво спросил Дэйнтри.
– Конечно.
Из какого-то своего укрытия появился Буллер.
– Он не укусит, – сказал Кэсл, увидев, как попятился Дэйнтри. Он схватил Буллера за ошейник, и тот уронил слюну между ними, словно неловкий жених – обручальное кольцо. – Что вы делаете в наших краях, Дэйнтри?
– Случайно проезжал мимо и решил навестить вас.
Это объяснение было настолько шито белыми нитками, что Кэслу стало жаль Дэйнтри. Он ведь не из этих вкрадчивых, внешне дружелюбных иезуитов-сотрудников, которых выращивает МИ-5 для ведения дознания. Он просто офицер безопасности, которому доверили следить за соблюдением правил и проверять чемоданчики и портфели.
– Не выпьете чего-нибудь?
– С удовольствием. – Голос у Дэйнтри звучал хрипло. Он сказал, точно стремясь найти всему оправдание: – Вечер такой холодный, мокрый.
– Я весь день не выходил из дома.
– Вот как?
Кэсл подумал: «Не то я сказал, если утром звонили со службы». И добавил: – Только выводил собаку в сад.
Дэйнтри взял стакан с виски, долго смотрел на него, потом, точно газетный фоторепортер, быстро оглядел комнату. Так и казалось, что веки у него щелкают, как затвор фотоаппарата. Он сказал:
– Надеюсь, я вам не мешаю. Ваша супруга…
– Ее нет дома. Я сейчас совсем один. Если не считать, конечно, Буллера.
– Буллера?
– Моего пса.
Их голоса подчеркивали глубокую тишину, царившую в доме. Они поочередно нарушали ее, обмениваясь ничего не значащими фразами.
– Надеюсь, я не слишком много налил вам воды в виски, – заметил Кэсл. Дэйнтри так и не притронулся к напитку. – Я как-то не подумал…
– Нет, нет. Именно так я и люблю.
И снова опустилась тишина, словно тяжелый противопожарный занавес в театре.
– Дело в том, что у меня небольшая неприятность, – доверительным тоном начал Кэсл. Сейчас, пожалуй, было самое время установить непричастность Сары.
– Неприятность?
– От меня ушла жена. Вместе с нашим сыном. Уехала к моей матери.
– Вы хотите сказать, вы поссорились?
– Да.
– Мне очень жаль, – сказал Дэйнтри. – Это ужасная штука. – Казалось, он считал такую ситуацию столь же неизбежной, как смерть. – Помните, – сказал он далее, – когда мы с вами в последний раз виделись… на свадьбе моей дочери? Вы тогда были так любезны, что поехали потом со мной к моей жене. Мне было чрезвычайно приятно, что вы были со мной. Я еще разбил там одну из ее сов.
– Да. Я помню.
– По-моему, я даже не поблагодарил вас по-настоящему за то, что вы со мной поехали. Тогда тоже была суббота. Как сегодня. Она ужасно разозлилась. Я имею в виду: моя жена – из-за совы.
– Нам пришлось тогда срочно уехать из-за Дэвиса.
– Да, бедняга.
И снова, как в старину после заключительной реплики, опустился противопожарный занавес. Скоро начнется последний акт. А сейчас – антракт и время идти в бар. Оба одновременно выпили.
– А что вы думаете по поводу его смерти? – спросил Кэсл.
– Не знаю, что и думать. Сказать по правде, стараюсь не думать об этом вообще.
– Считают, что он был повинен в утечке, которая произошла в моем секторе, да?
– Начальство не очень-то все раскрывает офицеру безопасности. А почему вы так решили?
– Обычно ребята из спецслужбы не проводят обыска, когда кто-то из нас умирает, – так не заведено.
– Нет, полагаю, что нет.
– Вам тоже смерть Дэвиса показалась странной?
– Почему вы так говорите?
"Мы что же, поменялись ролями, – подумал Кэсл, – и я допрашиваю его?"
– Вы же только что сказали, что стараетесь не думать о его смерти.
– В самом деле? Не знаю, что я имел в виду. Возможно, на меня подействовало ваше виски. Вы, знаете ли, совсем немного подлили в него воды.
– Дэвис никому ничего не выдавал, – сказал Кэсл. Ему показалось, что Дэйнтри смотрит на его карман, который лежал на подушке кресла, обвиснув под тяжестью револьвера.
– Вы в этом уверены?
– Я это знаю.
Трудно было бы яснее выразиться, чтобы взвалить вину на себя. Быть может, в конце концов, Дэйнтри и не так уж плохо ведет допрос, и эта застенчивость, и смущение, и откровенные признания – на самом деле лишь новая метода поведения с подозреваемым, которая ставит Дэйнтри классом выше сотрудников МИ-5.
– Вы это знали?
– Да.
Интересно, подумал он, что станет теперь делать Дэйнтри. Права на арест у него нет. Значит, ему надо искать телефон и советоваться с Фирмой. Ближайший телефон находится в полицейском участке в конце Кингс-роуд – едва ли у него хватит нахальства попросить разрешения воспользоваться телефоном Кэсла! И понял ли Дэйнтри, что лежит у него в кармане. Боится ли он? «Когда он уйдет, я еще смогу удрать, – подумал Кэсл, – если есть куда удирать, удирать же неизвестно куда, лишь бы отсрочить момент поимки, – это паникерство». Лучше ждать на месте, – это будет хотя бы достойно.
– По правде сказать, – заметил Дэйнтри, – я всегда в этом сомневался.
– Значит, вас все-таки поставили в известность?
– Только чтобы я провел проверку. Это ведь лежит на мне.
– Скверный это был для вас день, верно: сначала разбили сову, потом увидели, что Дэвис лежит мертвый в своей постели!
– Не понравилось мне то, что сказал тогда доктор Перси вал.
– А что он сказал?
– Он сказал: «Я не ожидал, что это случится».
– Да. Сейчас и я вспомнил.
– Это раскрыло мне глаза, – сказал Дэйнтри. – Я понял, на что они пошли.
– Поторопились они с выводами. Не разведали как следует другие возможности.
– Вы имеете в виду себя?
Кэсл подумал: «Нет, не стану я подносить им это на блюдечке, не признаюсь, сколь бы изощренной ни была их новая техника допроса». И он сказал:
– Или Уотсона.
– Ах да, я забыл про Уотсона.
– Все ведь в нашем секторе проходит через его руки. Ну а потом, есть еще, конечно. Шестьдесят девять-триста в Л.-М. Его финансы проверить до конца невозможно. Кто знает, может, у него есть счет в Родезии или в Южной Африке?
– Справедливо, – сказал Дэйнтри. – Ну и еще наши секретарши. Причем не только наши личные секретарши. Все они работают в общем машинном бюро. И вы что же думаете, девушка, отправляясь в уборную, иной раз не может забыть убрать в сейф только что расшифрованную телеграмму или перепечатанное ею донесение?
– Вполне представляю себе. Я лично проверил все бюро. Там всегда допускалось немало безответственных поступков.
– Безответственность может проявляться и наверху. Смерть Дэвиса, возможно, пример как раз такой преступной безответственности.
– Если он не был виноват, то это – убийство, – сказал Дэйнтри. – У него же не было возможности защищаться, взять себе адвоката. Они боялись впечатления, которое суд мог бы произвести на американцев. Доктор Персивал говорил мне что-то про ящички…
– О да, – сказал Кэсл. – Я знаю эту Spiel [игру (нем.)]. Я сам об этом часто слышал. Ну что ж, Дэвис сейчас прочно лег в ящик.
Кэсл заметил, что Дэйнтри не спускает глаз с его кармана. Дэйнтри что же, только делает вид, будто соглашается с ним, чтобы благополучно добраться до своей машины? Дэйнтри сказал:
– Мы с вами оба совершаем одну и ту же ошибку: слишком поспешно делаем выводы. Вполне ведь возможно, что Дэвис был виновен. Почему вы так уверены в обратном?
– Подобные поступки должны чем-то мотивироваться, – сказал Кэсл.
Ответил он не сразу, ответил уклончиво, но его сильно подмывало сказать: «Да потому, что это я совершил утечку». Теперь он уже был уверен, что связь оборвана и ждать помощи неоткуда, – так чего же ради тянуть? Ему нравился Дэйнтри, он понравился ему с того дня, когда они были на свадьбе его дочери. Кэсл вдруг увидел в Дэйнтри человека, сокрушавшегося по поводу разбитой совы, такого одинокого среди обломков своего разбитого брака. Если кому-то и получать навар за его признание, пусть это будет Дэйнтри. Почему же в таком случае не прекратить борьбу и не сдаться по-хорошему, как часто говорят полисмены? Возможно, подумал Кэсл, он затягивает игру лишь для того, чтобы подольше иметь рядом собеседника, отсрочить момент, когда он останется один в доме и один в камере.
– Я полагаю, мотивом для Дэвиса могли быть деньги, – сказал Дэйнтри.
– Деньги не слишком интересовали Дэвиса. Они нужны были ему лишь для того, чтобы понемногу ставить на лошадок и баловаться хорошим портвейном. Смотреть надо немного глубже.
– То есть?
– Ведь если под подозрением находится наш сектор, значит, утечка могла быть связана только с Африкой.