надо вести себя в храме; в молитве он использовал правильный язык — язык благодарения и хвалы; и даже самовосхваление он превратил в благодарение Богу. А другой стоял не там, где положено, смотрел не на небо, а в землю, не произносил изящные и хорошо сложенные слова благодарения, но из груди его вырывались лишь вздохи и всхлипывания.
Разница между фарисеем и мытарем очевидна. Один пришел к Богу для того, чтобы сказать, что он хорош, что он все исполняет, как надо, и потому заслужил награду от Бога. А другой пришел, чтобы молить Бога о прощении. Действительно, они жили по–разному: мытарь не исполнял все те предписания Закона, которые исполнял фарисей. Но кардинальная разница между ними, которая и определила судьбу того и другого перед Богом, когда один оказался оправданным, а другой осужденным, заключалась в чувствах и мыслях, с какими они приступали к Богу. Мытарь сознавал ту пропасть, которая существует между тем, что он есть, и тем, чем он должен быть. Фарисей же этого не сознавал.
Сущность фарисейства заключается в самопревозношении, в гордыне, которая настолько ослепляет человека, что он перестает видеть разницу между тем, к чему он предназначен, и тем, чем он на деле является. Он уже не видит своих грехов, он видит только свои достоинства. И с этими достоинствами, гордо подняв голову, он приходит к Богу. Фарисейство существовало и существует в самых разных формах, на разных уровнях — на уровне конкретного человека, семьи, группы людей, целой страны.
Фарисейство может стать идеологией. Оно существует как вне, так и внутри Церкви. Но особенно страшно и уродливо бывает проявление фарисейства в тех людях, которые постоянно слышат слово Господне, обращенное к ним, но не проецируют сказанное Господом на свою собственную жизнь. Особенно уродливо проявление фарисейства в человеке, считающем себя истинным христианином.
Вот типичная для многих наших храмов сцена. Идет служба, стоят верующие — каждый на своем месте; все делают правильно: когда нужно, крестятся, когда нужно, кланяются. И вдруг появляется незнакомый человек, которого в храм, возможно, привело горе или покаяние, отчаяние или любопытство. Никогда раньше он не был в церкви и, придя, не знает, как себя вести. И на него тотчас обращаются негодующие взгляды, и он слышит в свой адрес шипение: почему встал не там, почему не крестишься, почему свечку не той рукой передаешь? А если, не дай Бог, девушка войдет в храм в брюках или без платка, то ей придется испить полную чашу «праведного гнева» сегодняшних фарисеев и фарисеек — тех, которые исполняют все, как должно, но у которых в сердце нет ни любви, ни смирения, ни истинного покаяния.
Именно к таким людям обращался Спаситель: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру… Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды… Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:23–28).
Одно из наиболее страшных проявлений фарисейства — это когда принадлежность к православной вере становится источником гордыни и превозношения над людьми других вероисповеданий. Нередко православные готовы бывают всех вокруг себя осудить как еретиков и грешников, обреченных на вечные мучения. Часто и приходится слышать от таковых: «Католики, лютеране, англикане не спасутся, только мы спасемся». В связи с этим вспоминаются слова святителя Феофана Затворника: «Я не знаю, спасутся католики или нет. Знаю только, что я вне Православной Церкви не спасусь». Это подход не фарисея, а истинно православного человека, который знает о себе, что для него нет иного пути спасения, кроме как от Бога, что скорее все спасутся, чем он, потому что он сознает себя первым из грешников. Вопрос о спасении или не–спасении может и должен рассматриваться каждым из нас только применительно к самому себе: спасусь я или нет? А спасение других предоставим Богу.
Преподобному Антонию, одному из величайших египетских подвижников, однажды пришел помысел: «Есть ли кто‑либо в настоящем веке, кто превзошел меня в аскетических подвигах?» И Господь сказал ему: «Пойди в Александрию, на улицу такую‑то в дом такой‑то; там живет человек, который духовно превзошел тебя». Антоний очень удивился, но отправился в путь и отыскал кожевника. У того была большая семья, он с утра до ночи трудился, ничем не отличаясь от других людей. Антоний долго наблюдал за кожевником, но не мог понять, в чем суть духовного подвига этого человека. Наконец он умолил кожевника сказать, чем он угождает Богу. «Я не знаю, отче, — ответил кожевник. — Я никаких подвигов не совершаю. Каждое утро, идя на работу, и каждый вечер, возвращаясь с работы, я говорю себе: все люди этого города спасутся и наследуют Царство Небесное, только я один за грехи мои буду ввергнут в геенну огненную». Тогда Антоний понял, что этот человек своим смирением угодил Богу больше, чем многие великие аскеты своим подвижничеством.
Подходя к Святой Чаше, мы исповедуем перед Богом, что Господь пришел грешников спасти, «от нихже первый есмь аз». Как же мы при этом смеем говорить, что мы спасемся, а кто‑то другой не спасется? Если я имею надежду на спасение, то я войду в Царствие Божие последним, после всех, именно потому, что я — первый из грешников. И если я думаю о вечных муках, которые кому‑то уготованы, то я думаю прежде всего о том, что именно я за свои грехи достоин вечных мучений, а не о том, что другие будут мучиться, пока я буду наслаждаться райским блаженством.
Мытарь сознавал, что перед лицом правды Божией и справедливости Божией он не выстоит, что единственная надежда для него — милость Божия, не знающая границ, не имеющая пределов. Мытарь не смел даже взглянуть на фарисея, который молился в нескольких шагах от него, потому что был уверен, что тот во много раз лучше него, потому что первый из грешников — он, мытарь. Именно потому он и был оправдан Богом.
Фарисейство страшно тем, что оно пытается ограничить милость Божию, ставя Богу рамки, вне которых Он не может спасать людей. Когда святителя Филарета Московского спросили, считает ли он ересью лютеранство, он ответил: «Я не говорю ни то, что это ересь, ни то, что это не ересь. Для того, чтобы решить, ересь это или нет, нужен Вселенский Собор». Сегодняшние же «борцы за чистоту Православия», не задумываясь, ответят, что есть ересь, а что нет. Для этих «фарисеев», многие из которых провели в Церкви всего два или три года, но уже почувствовали, что все знают лучше, чем Филарет Московский или Феофан Затворник, все ответы ясны: они «знают», где ересь, где — не ересь, кто спасется, кто не спасется, уверенные при этом, что если кто и спасется, то первыми будут они.
Вот в чем сущность этого страшного духовного явления. Здесь речь уже не идет о разнице во мнениях или взглядах: христиане имеют право различаться в своем подходе ко многим вопросам, которые не закрыты для обсуждения в Церкви. Здесь речь идет об опаснейшем духовном состоянии, которое на святоотеческом языке можно определить как «прелесть». Фарисейство — это прелесть, прельщение, самообольщение, самопревозношение, духовное ослепление. Оно противоположно покаянию, смирению и самоосуждению, свойственным мытарю.
Православие несовместимо с оскорбительным, уничижительным отношением к другим людям, даже к еретикам, даже к врагам истины, даже к атеистам. И пусть не думают те, кто проявляет себя подобным образом, что они — православные. Истинно православный человек — это тот, кто, как мытарь, входя в храм Божий, не смеет поднять глаза к небу, потому что сознает, что если есть на этой земле самый грешный человек, то это — он сам…
1997
Путь внутреннего делания. Неделя о мытаре и фарисее
С каждым днем мы приближаемся к Великому посту, до начала которого осталось три недели. И Церковь заблаговременно готовит нас к этому времени покаяния, когда мы должны заглянуть внутрь себя, чтобы увидеть свои грехи, немощи, слабости, страсти, дурные наклонности и, принеся за все это покаяние перед Богом, встать на путь исправления. В эти подготовительные к Великому посту недели мы слышим притчи Господни, которые настраивают нас на покаяние.
В притче о мытаре и фарисее Господь говорит нам о двух людях, каждый из которых олицетворяет собой определенный тип религиозности. У фарисея на первом месте стоит внешнее. Он постится дважды в неделю, дает десятину от всего имущества и уверен, что он не таков, как прочие люди — разбойники, грабители и прелюбодеи. И действительно, он не таков, как прочие люди. То, что он делает, весьма похвально, ибо он исполняет предписания Закона, а это уже немало. И потому Господь не говорит в конце притчи, что мытарь вышел оправданным, а фарисей осужденным, но говорит лишь, что мытарь вышел оправданным более, нежели фарисей.
Спросим себя: есть ли у нас та праведность, которая была у фарисея? Постимся ли мы дважды в неделю? Даем ли мы десятую часть от всего, что имеем, на церковь или на бедных? И окажется, что нашей праведности не хватает даже для того, чтобы достичь уровня, на котором находился фарисей.
Но вот перед нами другой пример — религиозности внутренней. Она не блещет теми добродетелями, которые были свойственны фарисею. Мытарь, по–видимому, и не постился дважды в неделю, и не давал десятину на храм. Но у него было то, чего не было у фарисея. У него была способность взглянуть внутрь себя и там, в сокровенных глубинах сердца, обрести Бога. Придя в храм, он не сравнивал себя с другими, но поставил себя перед милосердием Божиим и, ударяя себя в грудь, взывал к Богу в покаянии и сокрушении сердца.
Фарисей сравнивал себя с другими людьми, и действительно, по многим показателям от стоял выше других. Но, похоже, в религии он упустил главное — внутреннее делание, которое было у мытаря, непрестанно повторявшего: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику». Многие наши беды происходят именно оттого, мы не умеем сосредоточиться на внутреннем, а разбрасываемся на внешнее. Но все внешнее, в том числе и все внешние атрибуты религиозной жизни, как‑то пост, десятина и тому подобное, суть лишь вспомогательное средство, которое может помочь нам заглянуть внутрь себя.