Поставить родственников на место
Имеет смысл настойчиво утверждать, что общество – это больше, чем простая нуклеарная семья, то есть двое родителей с поколением их зависимых потомков. Но это не исключает возможность того, что семьи и общества, возможно, имеют похожие психологические и биологические основы. Может ли общество представлять собой своего рода расширенную группу родственников, либо с точки зрения настоящей родословной народа, либо (с точки зрения психологии) в воображении его членов? В связи с этим – кого мы должны считать родственниками, расширенной семьей в широком смысле? Имеется ли в семьях такого же рода принадлежность и явная идентичность, которых мы ожидаем от обществ? Насколько всеобъемлющи, универсальны и точны наши знания о наших биологических родственниках и применимы ли логика и эмоции, задействованные в наших связях с семьей, к тому, как мы связаны с обществами?
Семьи, несомненно, занимают главное место в повседневной человеческой жизни и характеризуются особыми отношениями, не свойственными другим биологическим видам. Взять, например, общепринятые ожидания, что отец будет находиться рядом со своим потомством. Каждый дельфин, слон, шимпанзе или бонобо растет, не зная своего отца. И родители с детьми – всего лишь часть общей картины. Человеческие семейные взаимоотношения очень запутанны по сравнению с родственными взаимосвязями других животных. У людей не только родители принимают участие в жизни своих детей и внуков до тех пор, пока живы, но мы отслеживаем целый ряд родственников со стороны матери и отца. Мы знаем своих родных братьев и сестер, и братьев и сестер обоих родителей, и супругов этих родственников и их потомков. Люди не просто находят супруга на всю жизнь (или, по крайней мере, пытаются это сделать) – эти узы связывают их с сетями родственников[639].
Изучение этих сетей биологами и антропологами стало важной основой для исследований социального поведения, и особенно кооперации и альтруизма. К 1960-м гг. биологи создали основную массу работ, посвященных теории родственного отбора, согласно которой вид в процессе эволюции формирует поведение, благоприятствующее передаче генов родственников следующему поколению. С тех пор ученые толковали родственные отношения как ключевую движущую силу не только в семьях, но и в наших связях с обществом: согласно одной концепции, если общества – это воображаемые сообщества, то человеческий разум представляет общество в качестве продолжения семьи. Это, в свою очередь, должно было бы заставить нас рассматривать членов нашего общества как родственников.
Действительно, способы выражения людьми своих связей с родственниками и своей связи с обществом частично совпадают. В то же время данные, полученные и в мире животных, и в мире людей, одинаково свидетельствуют, что понимание и отслеживание родственников и понимание и отслеживание членов общества представляют собой разные задачи, которые, как правило, выполняются для решения разных, хотя временами и перекрывающихся проблем.
Родственные отношения и сообщества в природе
Для того чтобы родственный отбор действовал, индивидуумы должны быть способны выделять своих родственников из толпы или по меньшей мере оказывать предпочтение родственникам случайно. Для муравьев и других общественных насекомых это не проблема: обычно сообщество и есть родственники. У таких видов колония – это одна многочисленная нуклеарная семья, состоящая из царицы-основательницы и множества поколений ее потомков.
Однако за пределами колонии муравьев представление об обществе как о родственниках становится весьма туманным. Основная группа, или «ядро», саванных слонов, которую часто неверно называют семьей, может позволить вступить в свои ряды совершенно чужим особям, и, насколько можно судить, с этого момента к чужакам относятся как к равным[640]. Тот факт, что, как правило, «ядро» в конечном итоге состоит из родственников, – это побочный результат его истории. Поскольку родные братья и сестры растут вместе, они склонны оставаться вместе. Стаи серых волков могут представлять собой семьи, но доказано, что они тоже способны принимать чужаков в качестве постоянных членов[641].
Любые действительно существующие родственные линии могут быть недолговечны. Это справедливо даже для таких видов, как волк и сурикат, чьи сообщества могут напоминать колонию общественных насекомых тем, что иногда они состоят из семьи с множеством поколений молодых особей, которые помогают растить детенышей и выполнять другую работу. Стая или клан может существовать в течение многих поколений без нарушения целостности. Но вглядитесь внимательнее: размножающиеся самцы и самки приходят и уходят, иногда мирно, а иногда их замещают чужаки в результате борьбы. Десять, двадцать или пятьдесят лет спустя в том же сообществе, на том же участке земли, родственные линии могут сменять друг друга до тех пор, пока это сообщество не станет состоять из животных, не связанных кровным родством с его основателями.
Часто у волков и саванных слонов, а также, без исключений, у многих других млекопитающих, от афалин до горных горилл, сообщества состоят из множества разных родственных линий[642]. Существуют также сообщества, между членами которых вообще нет родственных связей. В табуне лошадей, вероятно, ни одно взрослое животное не связано с другими родством. Это результат процесса формирования такого сообщества. Взрослеющие лошади обоих полов образуют связи не с друзьями детства, как это делают слоны, а с теми особями, которых они встретят, покинув сообщество, в котором родились. Взрослые лошади утрачивают все связи с родственниками, с которыми выросли. Теория родственного отбора предсказывает, что животное будет рисковать жизнью ради родственников. Тем не менее не связанные родственными узами члены этих сообществ лошадей остаются вместе долгое время и даже все как один встают на защиту жеребят от волков[643].
К одним из наиболее устойчивых среди всех сообществ млекопитающих относится сообщество летучих мышей вида обыкновенный копьенос, состоящее из особей, которые вообще не являются родственниками. Каждая пещера в местах обитания этих летучих мышей вмещает множество сообществ, устраивающихся на ночлег на отдельных участках. Такие сообщества включают от 8 до 40 самок, которые впервые встретились, будучи еще молодыми взрослыми особями, и одного самца, почти не представляющего ценности. Хотя эти самки вообще не связаны родством, они хорошо относятся друг к другу. Самки вместе добывают корм на общей территории и становятся настолько преданными группе в течение всей своей жизни продолжительностью более 16 лет, что, если детеныш падает с насеста, они защищают его от чужих летучих мышей до тех пор, пока мать не придет на помощь[644].
Несомненно, сообщества обеспечивают преимущества (например, защиту детенышей), которые могут удерживать животных вместе, не важно, связаны ли они родством. Хотя родственные связи могут служить дополнительным мотивом для того, чтобы оставаться в определенных сообществах, присутствие родственников не обязательно для благоденствия и процветания самого сообщества. Ключом к его успеху служит взаимовыгодное сосуществование.
А что насчет человекообразных обезьян, за исключением человека? Когда молодые самки бонобо и шимпанзе переходят в другое сообщество, рядом с ними больше нет ни одного родственника, но они охотно устанавливают связи (особенно это заметно у бонобо). Самцы, наоборот, остаются рядом со своими родственниками, и все же их ближайшими союзниками, как правило, выступают не братья или сестры[645]. Самцы устанавливают дружеские отношения с индивидуумами с похожим характером. Общительные или раздражительные шимпанзе держатся вместе – возможность свободно перемещаться в сообществе со слиянием-разделением обеспечивает значительное преимущество[646].
Более того, в генетически разнообразных сообществах, как человеческих, так и других видов, выяснять родство, как правило, непрактично. Рассмотрите отношение ребенка к его матери. Казалось бы, нет никакого иного члена семьи, которого ребенку было бы проще узнавать. Но даже здесь существует камень преткновения, поскольку ребенок должен научиться отличать свою мать от нянюшек, бабушек и тех остальных, кто часто помогает ухаживать за малышами, – помощников, которые существуют у многих образующих сообщества видов с кооперативным размножением. У людей есть решение: малыш слушает свою мать, находясь в утробе, и формирует привязанность к лицу, ассоциирующемуся с этим голосом, в течение трех дней после рождения[647]. Подобный короткий путь маловероятен, когда речь идет о распознавании любого другого родственника, в том числе отца.
Бывают ключи к разгадке в виде сходства между членами семьи. Например, хомяк может не только различать других хомяков, но и способен определить родственника, с которым он никогда не встречался, сравнивая запах другой особи со своим собственным[648]. В одном исследовании шимпанзе смогли подобрать к фотографиям незнакомых детенышей фотографии матерей этих малышей чаще, чем если бы это была просто случайность[649]. И все-таки сходство, даже среди ближайших родственников, может быть неравномерным. Известно, что у людей отцы переоценивают, насколько они похожи на своих детей. Хотя исследователи продемонстрировали, что чужаки способны определить родителей малыша чаще, чем ожидалось бы при случайном совпадении, ошибок очень много[650]. Взрослея, люди начинают узнавать членов семьи, но не потому, что ориентируются на внешнее сходство или какие-то доказательства генетической взаимосвязи, а потому, что доверяют другим, которые рассказывают, кто есть кто, и находятся вместе с этими членами семьи с рождения.
Помимо сложностей, связанных с выявлением родственников, существует еще вопрос о том, какое родство вообще имеет значение для людей и других животных. Люди определяют категории родственных взаимоотношений, такие как «мать» или «брат», и, вероятно, это же делают и другие позвоночные, как было зафиксировано у павианов[651]. Тем не менее то, что происходит в голове у павиана, взаимодействующего со своей сестрой, вряд ли соответствует представлению человека о сестре. Павианы полагаются на объединения ради поддержки больше, чем на родство или сходство. Связи между этими низшими узконосыми обезьянами возникают в результате тесного знакомства, а не обусловлены настоящей – непознаваемой – родословной[652]. Каждая самка отслеживает свою матрилинию – персональную сеть самок, которые обычно являются ее родственницами, такими как ее потомство, сестры, мать и т. д. На практике решение вопроса о том, кто из других самок будет входить в матрилинию конкретной самки павиана, зависит от ее вкусов, так что родственниц могут не принимать во внимание, а приятных неродственных особей включать[653].
Кто проходит отбор? Лучше всего это сформулировал Шекспир, сказав «природа и зверей учит, как распознавать друзей»[654]. Животные часто выстраивают лояльные отношения с теми, кто находился рядом с их матерью, когда они были младенцами. Приятель детства не обязательно должен быть родственником, хотя велика вероятность, что некоторые действительно ими являются. Это может быть старший брат или сестра, которые все еще находятся с матерью, но также возможно, что товарищем по играм будет не родственник. Жизнь может вращаться вокруг родственников и по чистой случайности, например, когда самец павиана, надеясь на продолжение флирта, поддерживает самку, с которой он вступал в спаривание. В результате он может подружиться с ее детенышем, который вполне может оказаться его отпрыском[655].
Следовательно, животные в основном придерживаются социальных связей, а не связей с биологической семьей как таковой. Исследования в области психологии взаимоотношений свидетельствуют, что люди почти одинаковым образом реагируют и на друзей, и на родню и ценят их одинаково[656]. Как гласит пословица, друзья – это семья, которую ты выбираешь. Взаимозаменяемость тех и других может быть особенно важна для людей с маленькой или неполной семьей или для стариков, которые потеряли всех членов семьи из своего поколения[657].
Община состояла из множества родов, и дружба определяла социальный выбор точно так же, как и родство, если не больше. Семейная пара обычно растила своих детей в той же локальной группе, в которой жили дедушка с бабушкой с одной или другой стороны и, возможно, один или два человека из братьев и сестер. В противном случае их родственники – семьи их братьев и сестер, кузены, тетушки и дядюшки – были рассеяны по локальным группам, входящим в общество[658]. Локальная группа оставалась единой благодаря совместимости. Как и другие виды со слиянием-разделением, человек ищет других людей, придерживающихся тех же взглядов[659]. Среди бушменов даже сегодня, в той мере, в какой продолжается их существование в качестве охотников-собирателей, как сообщал один антрополог, «локальные группы отличаются характерами: одна может состоять из людей, которые по обыкновению спокойны и серьезны, другая может представлять собой веселую толпу или, например, состоять из людей, которым нравится немного едкий юмор»[660]. Я не хочу сказать, что локальная группа была однородной в том, что касается характеров ее членов; как и в любой социальной группе, люди могли поневоле оказаться в компании изгоя, который никому не нравился, например надоедливого родственника какого-нибудь смущенного человека из того же лагеря.
Даже при этих условиях пространственная близость могла быть решающим психологическим фактором в нашей оценке других в качестве возможных близких родственников. Люди склонны избегать сексуальных отношений с теми, с кем они находились в частом контакте, когда росли; это, по-видимому, действует как способ избежать инцеста, выработанный опытным путем[661]. Бродячие охотники-собиратели тоже находили брачных партнеров в основном за пределами социального пространства, в котором вращались в детстве, и предпочитали вступать в брак с жителями локальных групп, расположенных на некотором расстоянии от их собственной, где всякое родство, вероятно, было дальним[662].
IQ и знание человеческих взаимоотношений
Очевидное различие между людьми и другими животными заключается в том, что, когда ребенок, начинающий ходить, обретет словарный запас, его можно учить не только тому, кто есть кто в его семье, но и рассказывать ему о родословной, то есть о том, какие семейные взаимоотношения связывают этих людей (даже когда речь идет о родственнике, которого редко видят)[663]. Вероятно, самыми древними и широко распространенными словами являются «мама» и «папа»: эти слова малыш уже в возрасте шести месяцев может правильно применять по отношению к своим родителям[664]. Однако понимание смысла этих слов приходит позже, с открытием, что у других детей другие мамы и папы.
Поразительно, насколько плохо малыши понимают такие отношения. Ребенку необходимо достаточно повзрослеть, чтобы использовать средства языка в построении сложных представлений о взаимоотношениях, прежде чем он поймет, кто с кем связан, а на постижение таких понятий, как «дядя», потребуются годы. Разобраться в родственных взаимоотношениях бывает так же трудно, как запомнить таблицу умножения, но с одной оговоркой: таблица умножения одинакова везде, где бы ни преподавали математику, но то, что ребенок узнает о родственниках, зависит от требований, предъявляемых к нему его обществом. Сложность наших знаний, касающихся родства, может меняться со временем, так же, как и от одной культуры к другой. В современном английском языке выражение «first cousin» может относиться как к сыну брата отца (то есть к двоюродному брату), так и к дочери сестры матери (то есть к двоюродной сестре), тогда как в среднеанглийском языке это различие обозначалось отдельными словами. Даже внутри общества понимание родства может отличаться у разных людей, в зависимости от размера семьи и близости отношений в ней. Люди родом из маленьких или разобщенных семей могут с трудом разобраться во взаимоотношениях, которые другие воспринимают как сами собой разумеющиеся. («Троюродный? А что это значит?») Как однажды саркастически заметил в разговоре со мной биолог Дэвид Хэйг, специалист по семейным взаимоотношениям, «мудр тот ребенок, который знает своего отца, и еще мудрее тот, кто знает папиного троюродного брата»[665].
Учитывая, какое значение ученые придают родственным взаимосвязям, возникает вопрос о том, сколько людей способны отслеживать свое родословное древо. Многие ли пройдут тест на коэффициент интеллекта (IQ), в котором оценивается знание родственников? Замысловатая классическая песня 1940-х гг. «I’m My Own Grandpa» («Я – свой собственный дедушка») начинается с того, что отец певца женится на дочери жены певца от другого брака; распутывая гордиев узел, исполнитель приходит к осознанию факта, изложенного в названии. Я заработал головную боль, следя за словами, и подозреваю, что большинство людей провалили бы тест IQ на знание родства, который включал бы эту песню.
Хорошее знание родственных взаимоотношений, по-видимому, не является необходимым для человеческой жизни. Подобно тем племенам, в языке которых нет слов для иных чисел, кроме «один» и «два», некоторые общества меньше, чем другие, одержимы классификацией этой путаницы с родством, по крайней мере, когда речь идет о том, как родственные отношения представлены в их словаре. У жителей некоторых островов Восточной Полинезии имеется всего несколько терминов, выражающих родство. У племени пираха, живущего в Амазонии, их и того меньше. Так, одно-единственное слово применяется по отношению к обоим родителям, двум дедушкам и двум бабушкам, а также ко всем четырем прадедушкам и четырем прабабушкам. Одно слово, обозначающее «ребенок», используется и для внуков, и для правнуков, тогда как слово, означающее «брат или сестра», применимо также к братьям и сестрам родителей, а также к детям этих родственников. В языке пираха, видимо, отсутствует рекурсия (вспомните: «мама отца его мамы») – нечто вроде петли, которая необходима, чтобы обозначить дальнего родственника[666].
Несмотря на такую лингвистическую простоту, отсутствие названия для категории, вероятно, не мешает пираха понимать различия между членами семьи. Имеющиеся данные не позволяют с уверенностью утверждать, но возможно, эти индейцы, не располагая специальным термином, отличающим сестру от двоюродной сестры, все равно интуитивно постигают, какое место занимает человек в родословной, исходя из его возраста и зная, кто его произвел на свет. Существует и другая возможность: такая категория, как «кузен», непостижима для пираха, подобно тому как тяготение оставалось не замеченным большинством людей до тех пор, пока Ньютон не придал этому слову смысл. Такой вариант кажется правдоподобным, учитывая, какую досаду испытывают пираха, размышляя и говоря о других видах категорий, для которых в их языке мало слов, например о числах[667].
Суть в следующем: для того чтобы понять семейные связи, признанные в конкретном обществе, требуются годы обучения, тогда как трехмесячные дети, слишком маленькие, чтобы говорить, искусно определяют членов обществ или этносов. Практический смысл наших попыток разобраться с родством заключается в том, что наши родственники – это не отдельная группа с четкими границами: всегда можно добавить еще больше родственников, сделав шаг назад всего на одно поколение. Относительная легкость, с которой маленькие дети отличают этнические и расовые группы, свидетельствует о том, что для эволюции человека важны более широкие группы, чем родственники. Общества и их характерные отличия, а не семьи, за исключением ближайших родственников, – необходимая составляющая духовного мира человека.
От фиктивного родства к расширенным семьям
Даже у людей с впечатляющим IQ в вопросе родственных взаимоотношений знание их настоящей родословной, скорее всего, не выходит за эти пределы. Память людей о родственниках в основном ограничивается теми, кого они застали в живых в течение своей жизни: например, они помнят прадедушку и прабабушку, с которыми встречались, будучи детьми. Лишь некоторые люди помнят многое о более далеких предках (за исключением тех, кто специально это узнает, чтобы похвастаться). Даже в тех обществах, в которых практикуется поклонение предкам, редко от кого-нибудь требуют знания своей родословной, скорее почитают всех предков.
Люди в большинстве локальных групп охотников-собирателей еще меньше внимания уделяли знанию своих точных биологических взаимосвязей. Слабые связи с прошлым и его людьми делали сохранение такой информации маловероятным[668]. Упоминание предков сулило несчастье, и поэтому представляло в большей или меньшей степени табу для бушменов, следовательно, выяснение дальнего родства по крови, вероятно, не обещало ничего хорошего. Коренные австралийцы никогда не говорили об умерших, поэтому их забывали через поколение. Поразительная причина изменения языка некоторых аборигенов заключалась в том, что после смерти конкретного человека следовало избегать использования любого слова из словарного запаса, которое случайно звучало как имя умершего. Люди должны были придумать новое слово[669].
Что касается охотников-собирателей, то культура и другие маркеры брали верх над генетикой. В некоторых племенах американских индейцев семьи могли усыновлять детей, захваченных во время битвы, и такая практика приводила к усилению резерва воинов в племени. Усыновленных детей связывали с племенем не кровные узы, а приверженность обычаям племени, которые они усваивали наряду с другими детьми. Такое совместное воспитание означало, что и семьи, и их общества были культурно однородными и генетически разнообразными[670]. Даже в том случае, когда родословные считали важными, их могли придумывать, так же как истории групп. Члены центральноазиатских племен, которые заявляют о чистой родословной, оказывается, связаны с членами своего собственного племени не больше, чем с популяцией в целом[671].
Что действительно играло роль для охотников-собирателей, так это терминология, связанная с родством. В общинах обычным явлением было фиктивное родство, иногда называемое культурным родством, – способ обеспечить каждому человеку символическую связь с другими. Например, люди использовали такие слова, как «отец» или «дядя», для обращения к членам своего сообщества, и все отцы и дяди были равны[672]. Это может объяснить, почему, несмотря на то что бушмены ценили близких родственников (с которыми они были связаны генетически), таких как биологические родители, дедушки и бабушки, братья и сестры, в их языках не было слова, обозначающего «семья»[673]. Когда бушмены говорили о родственнике, они не обязательно имели в виду кровного родственника: часто это мог быть любой, по отношению к которому использовался данный термин, обозначающий такое фиктивное родство. Мужчина не мог жениться на женщине, которая считалась его сестрой, в каком бы дальнем родстве они ни состояли. Основная ценность фиктивного родства заключалась в поддержании социальных сетей взаимодействия, основанных на правилах, касающихся всего: от монументальных проблем, таких как брак, до таких деталей, как решение вопроса о том, кто с кем должен обмениваться подарками. Отголоски таких представлений сохраняются и сейчас, когда мы называем не связанного с нами родством человека так, будто он – член семьи. Не так ли, сестра/брат?
Одна из причин не придавать слишком большого значения дальнему кровному родству заключается в том, что если оценивать с точки зрения генетики, то только ближайшие родственники действительно важны[674]. Родственник есть родственник. Мы все в какой-то степени связаны. За исключением ближайших семейных связей, родственники, исходя из их общей ДНК, сливаются с общей популяцией, и довольно быстро. Произведите вычисления, и вы выясните, что двоюродные братья и сестры имеют 12,5 % унаследованных общих генов, троюродные – ничтожные 3 %. Даже два человека, случайно выбранные в одном сообществе, могут иметь такую же крошечную долю общих генов совершенно случайно. Следовательно, каким бы IQ, если речь идет о знании родственных взаимосвязей, люди ни обладали, вероятнее всего, это касается лишь немногих ближайших родственников.
На деле культура влияет на то, кого мы считаем семьей. Многие латиноамериканцы, например, полностью опираются на расширенные семьи[675]. И все же лишь немногие культуры устанавливают абсолютные правила, касающиеся принадлежности к семье, помимо ближайших родственников. При описании нашей семьи мы не ожидаем столкнуться с целым рядом одинаковых имен, совпадающих с именем одного из наших кузенов, хотя можем предвидеть, что некоторые из них повторяются. Несмотря на это, связи с более широкой сетью кровных родственников могут иметь ценность для выживания и размножения, когда эти родственники обязаны прийти друг другу на помощь. Конечно, готовность помочь выражают и люди, не связанные родством, и такая помощь может быть так же ожидаема. Фраза «относитесь друг к другу как к семье» передает, насколько обычно подобное сотрудничество среди членов тесно связанных групп, таких как воинские подразделения и церковные приходы[676]. Было бы также неверно утверждать, что помощь проще всего (либо гарантированно) можно получить от генетически близких членов семьи. Вспомните, как вы конфликтовали с братом или сестрой, и это вовсе не новость, учитывая, что сибсы конкурируют за внимание измученных родителей[677]. Диккенс в «Холодном доме» упоминает о том, что «печально, но бесспорно, что даже у сильных мира сего бывают бедные родственники»[678]. Тем не менее семьи могут восстать и наказать любого среди них, кто не проявляет щедрость. Поэтому от обязательств перед семьей трудно уклониться. Для большинства людей, несмотря на все неприятности, родственники есть родственники на всю жизнь[679].
Если локальные группы охотников-собирателей так мало думали о настоящих родословных, то откуда взялась наша современная одержимость и зависимость от взаимоотношений в расширенной семье? Генеалогическое древо стало предметом беспокойства для охотников-собирателей, отказавшихся от образа жизни, при котором они владели лишь тем, что могли нести с собой. У людей, осевших на одном месте, которые наследовали социальное положение и материальные предметы, имелись веские причины знать свою родословную[680]. Точно так же в индустриальных обществах больше всего поощряются расширенные семьи, когда имеется богатство, которым можно поделиться[681]. Сам размер таких обществ тоже поощряет людей, создающих комплекс обширных и надежных связей, и сети родства предоставляют для этого постоянно доступный путь. Приобретенная способность представлять расширенные семьи, а также отслеживать и ценить такие взаимоотношения, появилась в процессе эволюции человека недавно. Для этого необходимы сложная коммуникация и обучение, и эта характеристика серьезно зависит от ожиданий каждого общества.
Возможно ли, что отношение людей к обществу является ошибкой разума, неправильным мысленным представлением о родственниках? Так могло бы быть, если бы люди ошибочно принимали свое общество за огромную семью, простирающуюся, как поется в песне, от моря до сияющего моря[682]. Некоторые охотники-собиратели, по-видимому, действительно использовали приблизительно такое представление об обществе как о родственниках. Для них фиктивное родство было создано, чтобы включать все общество. Каждый человек мог идентифицировать каждого члена общества с помощью термина родства[683]. Слабые отголоски подобного универсального родства сохраняются в таких словах, как «братство», – условном обозначении для привычки относиться ко всем, будто они одной крови[684]. Тем не менее, как мы видели, в локальных группах охотников-собирателей родство действительно было метафорическим и имело мало общего с кровным родством, а их общества – и того меньше.
Для нашего вида общества из людей, состоящих в дальнем родстве, – это норма. Ни одно общество, даже «страна матери» маленького племени, никогда не состояло из потомков одной матери подобно тому, что может представлять собой колония насекомых. Даже у общественных насекомых, чья успешность часто объясняется с точки зрения теории родственного отбора и тесного генетического родства царицы-основательницы с дочерьми-рабочими, царица спаривается с несколькими самцами, дав потомство, которое имеет разных отцов. Еще более впечатляющий факт: сообщество аргентинских муравьев, например, не является близкородственной семьей. В большой суперколонии существуют генетически разные царицы. Однако ни один муравей не отдает предпочтение близким родственникам и даже не распознает, какая царица произвела его на свет или какие особи являются его родственниками. Как и у любого другого вида муравьев, каждый муравей усердно трудится, потому что его внимание сосредоточено на принадлежности к колонии, а не на родстве[685].
Я считаю сомнительным, что человеческие общества представляют собой всего лишь расширенные варианты семейных взаимоотношений. Но это не исключает возможность того, что семейные связи играли роль в самых ранних обществах людей и сообществах других видов животных. Первые проблески, связанные с зарождающимся обществом, должно быть, появились у наших предков задолго до отделения шимпанзе, бонобо и предков человека от общей ветви, вероятно, когда предшественник человекообразных обезьян стал испытывать привязанность не только к своему детенышу, но и к другим особям[686]. Поскольку приматы не так плодовиты, как царицы муравьев, возможно, что без увеличения размера группы и выхода за рамки одной семьи нельзя было извлечь все выгоды от проживания в группе. Некоторые антропологи утверждают, что маркеры, идентифицирующие общества и этносы (одежда, стиль прически и т. д.), заменяют сходство между членами семьи[687]. Я считаю это неубедительным, принимая во внимание, что родственники редко бывают неизменно похожими. Тем не менее с точки зрения очень древней истории общество может представлять своего рода «страну матери».
Несмотря на все вышесказанное, нельзя отрицать того, что родство представляет собой мощную силу. Обязательства по отношению к ближайшим родственникам закреплены в физических процессах мозга так же, как обязательства по отношению к обществам, хотя с обществами и семьями, по сути, связаны различные аспекты жизни. Ученые могли бы извлечь пользу, скорректировав направление исследований и уделяя чуть меньше внимания родству и чуть больше – психологическим и биологическим основам обществ.
Как становится ясно, психология взаимоотношений человека с обществом очень сложна. В нескольких предыдущих главах мы выяснили, что членов определенного общества воспринимают так, будто они обладают некой сущностью, и представляют их как эквивалент биологического вида. Кроме того, мы разобрались, что такое восприятие составляет основу нашей безжалостной, невероятно быстрой и ограниченной оценки других людей. Наши предубеждения настолько масштабны, что касаются даже того, как мы воспринимаем способность представителей других обществ выражать эмоции (как свойственную человеку или больше напоминающую выражение эмоций у животных) и в целом теплоту и компетентность их «вида». Мы также видели, как подобные оценки проявляются на уровне популяций. Мы склонны не учитывать различия между людьми и воспринимать членов их обществ – и в меньшей степени членов нашего собственного общества – как похожих и формирующих единое целое. Наконец, мы рассмотрели, каким образом психология отношений в семье связана с восприятием нашего общества и обеспечивает влияние обоих элементов на человеческие дела. Мы пришли к заключению, что, хотя биологическое родство имеет серьезную основу в виде общих генов, доставшихся по наследству, тогда как общества – это сообщества, созданные воображением, общества играют фундаментальную роль и жизненно важны для человеческой психики и мышления.
Так происходит потому, что выбор, касающийся того, к кому следует относиться как к членам общества, может оказаться решающим для выживания, не важно, окажутся ли эти люди кровными родственниками или нет. Когда людей воспринимают в качестве чужаков, неизвестно, как будут разворачиваться события. Вероятность соперничества и сотрудничества между обществами – тема, которую мы рассмотрим далее.