Хорошие отношения с другими
Как и многим исследователям, мне приходилось обменивать рыболовные крючки на то, что мне нужно, – в моем случае это было долбленое каноэ, сделанное племенем в тропическом лесу недалеко от Тихоокеанского побережья Колумбии. Ничего особенного в заключенной сделке не было, пусть даже и пришлось сделать несколько глотков ферментированного напитка, который мне не очень понравился. Тем не менее, какой бы обыкновенной ни казалась эта сделка, учитывая все, что нам известно о борьбе между сообществами в дикой природе, такая готовность обеих сторон не только отказаться от враждебности, но и рассматривать чужака иначе, чем имеющего злые намерения, довольно необычна.
Как вы, наверное, уже догадались, исходя из вывода, сделанного в предыдущей главе, любые положительные контакты между сообществами животных проблематичны, а настоящее сотрудничество между ними встречается редко или вообще отсутствует. Очень часто положительные взаимодействия между ними выглядят однонаправленными. Бонобо представляют собой не одну из сторон соглашения или торговых отношений, их щедрость, которая выражается в предложении пищи незнакомцам, лучше рассматривать как оливковую ветвь. Обезьяны, по-видимому, ничего не ожидают в ответ от чужих животных, кроме, возможно, терпимости, не говоря уже о каком-то объединении с ними для совместных действий в качестве группы. Сообщества саванных слонов и афалин тоже не демонстрируют признаков выхода за пределы дружбы и формирования партнерства. Структуры, наиболее близкие к альянсу, существуют у кашалотов, которые объединяются с другими социальными единицами-сообществами для того, чтобы ловить кальмаров более эффективно, чем это могла бы сделать каждая социальная единица-сообщество в одиночку[734].
Человеческие общества способны получать бо́льшую выгоду, действуя вместе, а не против друг друга, снижая уровень любой конкуренции за ресурсы, – подобный подвиг крайне редко могут совершить другие животные. Например, человеческие общества способны превратить дефицит в изобилие за счет извлечения большего количества ресурсов из окружающей среды с посторонней помощью (так же, как это делают две социальные единицы кашалотов, охотясь вместе). В свете того, что опасность со стороны чужаков весьма реальна, следует задаться вопросом: как и почему люди в процессе эволюции стали осуществлять подобные предприятия? А с появлением таких союзов возникает следующий вопрос: каким образом людям удавалось сохранить баланс между потребностью находиться в альянсе и (учитывая давление, которое оказывается на общества, чтобы сохранить их обособленность) потребностью быть разными? Для рассмотрения этих проблем мы обратимся к данным об охотниках-собирателях.
Разнообразие альянсов
Одним из самых выдающихся примеров сотрудничества между охотниками-собирателями являются аборигены, занимавшиеся ловлей угрей в районе горы Эклс в Австралии. По меньшей мере пять групп, говоривших на разных диалектах гундитжмара, и, весьма вероятно, другие народы региона создали обширные водные сети, которые дали им всем возможность ловить рыбу. В их взаимоотношениях не обходилось без кровопролития. Иногда начинались войны. Но по сравнению с воинственными индейцами Тихоокеанского Северо-Запада, тоже зависевшими от хода рыбы, австралийские племена относились друг к другу почти по-товарищески, и это приносило взаимную выгоду: успех каждого зависел от общего труда по сохранению водотоков. Богатые уловы угрей были результатом международных усилий[735].
Некоторые альянсы охотников-собирателей включали передвижения их участников для достижения общей цели, как правило для обороны. Хотя подобное поведение неизвестно у других животных, объединение сил против общего врага служило основанием для объединения человеческих обществ, во многом напоминающего объединение членов одного общества при угрозе со стороны чужаков. Североамериканские индейцы, носящие общее название «ирокезы», – охотники, населявшие территорию на западе современного штата Нью-Йорк, у которых существовали элементарные формы земледелия, – еще до прибытия европейцев, примерно между 1450 и 1600 гг., образовали союз, Лигу ирокезов[736]. Племена-участники были экономически самостоятельными и независимыми, однако при необходимости собирался большой совет для управления их взаимоотношениями и координации защиты от чужаков, в конечном итоге и от европейцев[737]. Помимо этого, так же как это были способны делать племена и охотники-собиратели в остальных частях Северной Америки и во всем мире, племена ирокезов сотрудничали и по другим вопросам в соответствии со своими интересами, причем манера сотрудничества постоянно менялась[738].
У людей создание изобилия за счет отношений между группами часто достигается путем торговли[739]. Возможности для подобных соглашений универсальны. Араваки предполагали, что Колумб, хотя и был представителем общества, находящегося далеко за пределами их опыта, будет с готовностью обмениваться товарами. К несчастью, вместо искомой взаимной выгоды, они нашли свою погибель: их уничтожал принудительный труд, мушкетный огонь и болезни до тех пор, пока они полностью не исчезли как независимое общество. Льюис и Кларк проходили через территории коренных американцев, которые обычно были настроены к чужакам враждебно и без сожалений убивали их, за исключением тех случаев, когда европейцы представляли собою перспективных торговых партнеров. Для поддержания таких союзов в течение долгого времени требуется деликатное взаимодействие между сторонами. В идеале они должны рассматривать друг друга как независимых, но равных по силе и важности. В противном случае более сильная группа может диктовать условия соглашения в ущерб другим.
Судьба араваков напоминает нам, что контакт с чужаками может быть чреват неприятными последствиями. Люди всегда сначала обращались к представителям собственного общества, чья общая идентичность позволяет более легко вести социальный и экономический взаимный обмен. Существует больший риск обмана и недопонимания в переговорах с теми, чьи способы ведения дел, ценности и, конечно, язык являются чужими. Исходя из результатов исследований взаимодействия между расами в современных обществах, принятие различий требует значительных мыслительных усилий и внимания, поэтому вероятны ошибки[740]. Тревогу также усиливает возможность отказа или ответных действий, если что-то пойдет не так[741]. Самообеспечение – наилучший выход. Следовательно, всем, от поиска брачного партнера до обеспечения продовольствием и защиты от врагов, по мере возможностей стремятся управлять изнутри[742].
К тому же общества не обязательно должны быть открыты для торговли и культурного обмена. Некоторые бушмены с готовностью сотрудничали с соседями, а некоторые – нет[743]. Представьте разделительную линию между обществами в виде бутылочного горлышка для регулирования перемещений людей, информации, сырья и готовых товаров. Все эти элементы умеренно беспрепятственно перемещаются внутри общества, но между обществами их поток регулируется и зачастую значительно сокращается. Однажды созданное «горлышко» может расширяться или сужаться в зависимости от выгод или убытков, обеспечиваемых в результате контакта. Когда чужое общество не нравилось и его влияние на местную культуру воспринималось как разрушительное, «бутылочное горлышко» могло сужаться. Но даже в таком случае было невозможно остановить признание полезных товаров и изобретений, каков бы ни был их источник, и именно этим может объясняться широкое распространение новых каменных орудий в ранней археологической летописи.
Движение товаров
Трудно сказать, когда впервые возникло сотрудничество между человеческими обществами. Известно, что охотники-собиратели не только веками торговали с земледельцами, но и давно пытались получить товары в обществах друг друга. К сожалению, альянсы, даже торговые, не оставляют явных свидетельств. Находка орудия, изготовленного из камня, происхождение которого связано только с участком, находящимся за многие километры от места обнаружения орудия, может использоваться в качестве доказательства торговли между обществами[744]. Однако этот каменный инструмент мог появиться на участке, где его обнаружили, и другим способом. Может быть, орудие приобрели не в результате обмена с чужаками, а бесстрашный человек просто нес его на протяжении всего пути с такого далекого расстояния или им обменялись члены одного общества, чья территория включала место происхождения камня.
Или, возможно, перемещение этого инструмента осуществлялось в несколько этапов от одного общества к другому в цепи передачи. Примером могут служить древние образцы китайской керамики, которые сменили множество рук, пока не достигли далеких деревень во внутренней части Калимантана (Борнео)[745]. Даже в этом случае передвижения не всегда объясняются торговлей. Coenobita compressus, вид раков-отшельников, перемещается в более крупную раковину каждый раз, когда он перерастает свой дом. Часто раковину, которую он выбрал, раньше занимал другой рак – так один человек может подобрать безделушку, оброненную другим. Раковины, передвигаемые раками, перемещаются в среднем на 2410 м в год, от одного суетливого рака к другому. В человеческом измерении это равносильно перемещению каждой раковины на один километр каждый день[746].
Орехи, запрятываемые грызунами, служат примером цепи передачи, в этом случае распространяющейся за счет воровства. Белки крадут желуди, спрятанные другими белками про запас. Орех может перемещаться таким образом от одного места к другому на километры до тех пор, пока не прорастет или один из воришек его не съест[747]. Некоторые муравьи и медоносные пчелы грабят другие колонии: они выхватывают еду у чужих рабочих и бросаются прочь[748]. Подобные примеры служат напоминанием о том, что кража – это проверенная временем альтернатива торговле в качестве средства перемещения объектов по территории, существовавшая еще до появления человечества.
Хотя мы не знаем, зависели ли ранние человеческие общества больше от торговли или грабежей, грубая сила редко безотказно обеспечивала людям то, что они жаждали получить. Это свидетельствует о том, что человеческие потребности более сложны и разнообразны, чем потребности белок или пчел. Как только люди стали зависеть от изделий, подобных стрелам и краске для тела, поиск подходящей пищи и воды перестал быть их единственной заботой. Не все товары, которые общество страстно желало заполучить, были доступны во владениях, ими контролируемых. Несмотря на то что люди старались удовлетворить материальные потребности за счет местных ресурсов, построение отношений с чужаками, готовыми вести торговлю на долгосрочной основе, стало во многих случаях не роскошью или символическим жестом дружбы, похожим на то, как бонобо дарят лакомые кусочки чужаку, а необходимостью[749].
Тем не менее торговля могла начаться и с чего-то очень похожего на непринужденные дружеские контакты бонобо с чужаками. Может статься, что даже до этого было достаточно простой терпимости по отношению друг к другу, чтобы предоставить возможность для потока товаров в обоих направлениях. Общины часто мирились с тем, что чужаки приходят на их землю, чтобы самостоятельно добыть желаемый ресурс. Я не хочу сказать, что всегда имелась возможность полностью прекратить нарушение границ. Если черный дрозд со своего центрального насеста способен оценить ситуацию в каждом уголке своего маленького участка и постарается предотвратить любые вторжения на свою частную территорию, то владения человеческих обществ и сообществ многих других животных для этого слишком обширны. Клан сурикатов способен даже дойти до того, что самым бесстыдным образом устраивается спать в одной из нор другого клана, когда ее владельцы отсутствуют. В лучшем случае обитатели могут противостоять обнаруженным нарушителям, усердно отгоняя их от внутренней части территории, географического центра, где у многих видов находится логово или нора.
Но охотники-собиратели очень умело читали по знакам в окружающей среде. Американские индейцы и бушмены не только обнаруживали следы, оставленные несколько дней назад, они могли определить пол и возраст того, кому эти следы принадлежали, и часто даже назвать конкретного человека[750]. Нарушителей, скорее всего, могли найти и после свершившегося факта. Поэтому было благоразумно избежать возмездия, постаравшись получить разрешение на посещение территории чужих групп. В любом случае чужаки часто не могли просто прокрасться и найти то, что им нужно: они зависели от своевременного совета местных жителей относительно того, когда и куда идти. Поэтому, как правило, охранять землю было не нужно и непрактично[751]. Разрешение на доступ к ресурсам стремились получить, оказавшись в затруднительном положении в экстренных случаях. Рассказы об охотниках-собирателях полны упоминаний о пересыхании водоемов и миграциях дичи от одной территории к другой. В любом случае терпимое отношение к визитам зависело от обстоятельств. Ожидалось, что обе стороны будут платить услугой за услугу на постоянной основе, и надежда на такую взаимность заставляла людей стараться вести себя как можно лучше.
В зависимости от выгод и издержек, связанных с защитой или предоставлением доступа к ресурсам, чувство собственности по отношению к своей территории у разных охотников-собирателей отличалось[752]. Некоторые использовали подход шимпанзе «пленных не брать», другие избирательно защищали ресурсы, так, как это делают павианы, третьи были открыты для чужаков, как бонобо, а в разного рода промежуточных вариантах имелась возможность для обсуждения разнообразных концессий. Но неоднозначность в вопросе о том, кто чем владеет, возникала редко. Из-за ценных активов, в том числе материалов, почитаемых в связи с их символическим значением (например, пигментов, используемых в церемониях), соперничество могло усиливаться. Тем не менее, как правило, низкая плата за переговоры о праве использования территории была еще одной из причин не захватывать чужие владения. Это всегда содействовало контакту и дружеским отношениям между человеческими обществами.
Те, кто обладал ценными ресурсами в избытке, могли себе позволить быть щедрыми. Совки богонг, Agrotis infusa, ежегодно совершают перелеты к Снежным горам Австралии в таком количестве, что в подходящее время чужакам, пришедшим в этот сезон, отводили места на склоне, где они отлавливали и съедали около 1 кг насекомых на человека в день. Традиция сохранялась тысячи лет. Такая масса бабочек содержит столько же жира, что и 30 бигмаков. К концу сезона прежде тощие люди отправлялись к себе домой поправившимися и довольными и, как можно представить, с надеждой, что они дадут местным жителям что-то взамен[753].
Первые рынки
Независимо от того, было ли терпимое отношение к чужакам, приходящим на чью-то территорию для сбора необходимых ресурсов, предшественником торговли, торговля в привычном смысле слова началась, когда участники стали обмениваться товарами лицом к лицу. Первые простые рынки, вероятно, располагались на границе территорий из уважения к частному пространству каждой стороны, при этом предоставлялась возможность для выборочных проверок, гарантирующих, что ведется справедливый обмен.
Но что было справедливым? Сделки между людьми из одной общины обычно принимали форму случайного обмена[754]. Доверие было достаточным, чтобы не ожидать полного равенства, подобно тому как христиане обмениваются подарками по праздникам. Если одна из сторон не соответствовала, они могли компенсировать это в следующий раз. Торговля между обществами отличалась, поскольку была менее предсказуемой: в этом случае было больше споров и оплошностей, а также существовал больший риск испортить отношения.
Легкое отношение к обмену внутри обществ исчезало по мере роста поселений. Когда торговцы, как правило, предлагали очень разные товары и услуги, а в обществе появлялось все больше незнакомцев, едва знавших друг друга, за предлагаемыми ими товарами необходимо было закрепить особую цену. В результате взаимодействие внутри обществ стало больше походить на торговлю между обществами. Чумаш, охотники-собиратели Калифорнии, в своих поселениях использовали бусины в качестве валюты, назначая цену на товары в современном смысле.
У охотников-собирателей недавнего прошлого цепи передачи поддерживались преимущественно за счет торговли, объясняемой широкими связями между общинами[755]. Такие товары, как лекарственные растения, точильные камни и охра, перемещались от одной группы австралийцев к другой, иногда через весь континент. Цена товаров с расстоянием росла, такая же закономерность наблюдалась и у американских индейцев[756]. Жемчужная раковина, должно быть, казалась волшебным материалом, когда она появлялась в далеких внутренних районах страны для применения в орнаментах. Некоторые предметы использовали не по назначению. Бумеранги перестали делать на севере Австралии столетия назад. Обитатели юга, продолжавшие их изготавливать, в конце концов смогли обменивать бумеранги на другие товары, когда север оказался охвачен новым увлечением: эти метательные предметы стали использовать не как оружие, а в качестве ударных инструментов для музыкальных представлений[757].
Помимо сырья и готовых изделий, общины обменивались идеями. Все, от модного слова до усовершенствованного способа изготовления орудия, общества, находясь на значительном удалении друг от друга, могли копировать. Об обрезании, которое практикуется во время церемонии инициации мальчиков, аборигены, вероятно, узнали от индонезийских торговцев в XVIII в. Процедура получила широкое распространение в Австралии, и у некоторых аборигенов такая практика приняла крайние формы в виде рассечения пениса на всю его длину[758]. Аборигены также копировали друг у друга песни и танцы. Лучше всего документально подтвержден пример, о котором впервые сообщалось в 1897 г. Ритуал молонго народа воргайя был связан с фантастическими представлениями в течение нескольких длинных ночей. Главная особенность представлений заключалась в замысловатых костюмах. В последующие 25 лет ритуал молонго распространился в Центральной Австралии на территории протяженностью 1500 км, даже несмотря на то, что только воргайя понимали его слова[759].
Некоторое представление о социальных связях служило поддержкой для беспрепятственного взаимодействия обществ. Охотники-собиратели часто устраивали браки между представителями своих обществ ради привлечения союзников; супруги обычно имели возможность посещать дом, таким образом, у них существовал некий эквивалент двойного гражданства, что не встречается у других животных[760]. Понимание друг друга было главным. Помогало то, что, как результат долгой истории межгрупповых взаимоотношений, многие охотники-собиратели говорили на языках своих соседей. И у австралийцев, и у индейцев Великих Равнин были широко распространены общие языки жестов, использовавшиеся в дипломатии. Некоторые жесты были видны издалека, поэтому участвовавшие в переговорах могли общаться на расстоянии, превышающем дальность полета копья[761]. У тех же жестов имелось и второе назначение: воины во время набега могли подавать друг другу сигналы для безмолвной координации нападения.
Торговля и культурные различия
Индивидуумы взаимодействуют тем спокойнее, чем больше у них общего, это же справедливо и для обществ: сходства облегчают путь к дружбе[762]. Например, похожие языки и сходная культура упрощала партнерство между ирокезами. Археологи говорят о взаимодействии между обществами как о «сфере взаимодействия», в которой сопоставимые ценности и другие аспекты идентичности помогают движению товаров[763]. Сам процесс торговли все больше усиливал сходство между обществами. Это особенно верно, когда перемещающиеся товары представляют собой нечто большее, чем просто сырье, как в случае, когда, например, группы торгуют новыми методами изготовления вещей, или методами действий, или самими изготовленными предметами.
И все же общества должны оставаться достаточно отличающимися друг от друга для того, чтобы сохранить у своих представителей чувство ценности и значимости, по крайней мере, насколько можно судить по данным, полученным психологами. В этом и заключается компромисс, который так часто влиял на ход истории. Сходства – это плюс, но до определенного момента. Слишком интенсивный взаимообмен может рассматриваться как угроза уникальной идентичности людей. Возможно, проблема осложняется еще и тем, что похожесть может привести к обратным результатам: в случае, когда вдруг выясняется, что общества стремятся получить одни и те же редкие объекты или изделия и вступают из-за них в драку.
Раньше я уже говорил о теории оптимальной отличительности, согласно которой индивидуумы стремятся быть достаточно похожими на других членов своего общества, чтобы заслужить их уважение, и в то же время хотят достаточно отличаться, чтобы чувствовать себя особенными. Разумно предположить, что при построении взаимоотношений со своими соседями общества точно так же стремятся к компромиссу: установлению сильной связи, которая возникает благодаря сходствам, и сохранению гордости в связи со своей самобытностью. Быть здоровым обществом или уравновешенным человеком – значит быть таким же и иным. Даже общества, очень похожие внешне, должны сохранять собственные отличительные признаки, близкие сердцу людей.
Сокращение числа частичных совпадений между обществами могло соответственно снижать конкуренцию; так утверждает теория, предложенная для объяснения, например, различий в рационе племен, живущих в непосредственной близости в Амазонии[764]. И желание ценить различия могло быть удовлетворено в полном объеме за счет появления различных экономических ролей, выполняемых обществами. Кроме того, у сторон, предлагающих идентичные изделия, было мало причин для торговли. Общество могло обменивать избыток орудий, изготовленных членами общества, на предметы, изготовление которых они считали слишком трудным, чтобы заниматься этим самим. Принимая во внимание универсальность, которая была необходима в локальной группе охотников-собирателей, чьи представители оттачивали общие умения, отличавшиеся только в зависимости от пола и возраста людей, специализация на уровне обществ, вероятно, возникла прежде, чем среди индивидуумов внутри обществ.
Хотя подобные различия в способностях между обществами охотников-собирателей не были распространены повсеместно, данные свидетельствуют, что они встречались. «В каждой местности обычно делали определенные объекты с мастерством и талантом, которыми восхищались в других местностях», – пишет об аборигенах Джеффри Блэйни, австралийский историк. Разные группы изготавливали копья, щиты, миски, точильные камни, украшения и т. д. На самом деле, добавляет Блэйни, «по большей части специализация существовала на протяжении поколений, и ее происхождение даже стало темой племенных мифов»[765]. На Тихоокеанском Северо-Западе одеяла, сотканные тлинкитами чилкат, и лезвия для тесел, изготовленные другими племенами, обменивали вдоль всего побережья (или их воровали). Имеется множество документально подтвержденных примеров двусторонних отношений между маленькими племенными обществами, зависимыми от домашних животных и культурных растений. Например, земледельцы фур в Судане обеспечивали просом различные племена пастухов-скотоводов в обмен на молоко и говядину[766].
За счет достижения оптимального уровня отличительности общества прежде всего становились взаимозависимыми на протяжении длительных периодов времени, и их народы находили все больше оснований избегать ожесточенности и разыскивать друг друга ради взаимной выгоды. Но, я подчеркиваю, каждое общество сохраняло свои границы, независимо от того, как часто члены общества вступали в контакт с чужаками или обменивались с ними товарами или насколько зависели от них каким-то другим образом. Так обстояло дело (если рассмотреть два примера австралийских обществ) и с кое-как перебивающимися обществами Западной пустыни, и с сытыми рыбаками, управлявшими водными путями, полными угрей, в районе горы Эклс. «Торговля не разорила еще ни одного народа»[767], – сказал Бенджамин Франклин, и так оно и есть не только в экономическом плане, но и в социальном[768]. Индейцы североамериканских Великих Равнин мандан и хидатса сохранили свою идентичность, когда их культурные центры превратились в центры торговли: это обстоятельство заставило другие племена выучить их языки[769]. Что касается ирокезов, то Лига должна была оставаться достаточно свободной, чтобы входящие в нее племена не утратили свою автономию или землю. В действительности контакта между обычными людьми из разных племен ирокезов почти не было, и разделение между ними сохранялось и, возможно, усиливалось, несмотря на их взаимозависимость.
Непохожие народы тоже находили способы получать взаимную выгоду. Путь к торговле мог оказаться тем короче, чем более радикальными были их различия. Аборигены Австралии радушно встречали индонезийских рыбаков, прибывавших на северное побережье в XVIII в., а бушмены торговали изделиями с пастухами банту, жившими среди них на протяжении двух тысячелетий[770]. Пигмеи и их соседи-земледельцы продвинулись на шаг дальше, кодифицировав взаимоотношения, которые способствовали выживанию и тех и других в лесу, где можно было с трудом прокормиться как за счет возделывания бедной почвы, так и за счет охоты на редко встречающуюся в джунглях добычу. Каждая группа пигмеев, которые большую часть времени существовали в качестве охотников-собирателей, стала объединяться с деревней. Там каждый пигмей поддерживал деловой контакт с одним из земледельцев, часть года работая на его полях и обеспечивая его мясом и медом из буша в обмен на зерно и другие товары. Связи между пигмеями и земледельцами настолько прочно и давно укоренились, что некоторые фермеры считают, будто пигмеи первыми привели их в лес[771].
Одна из предполагаемых функций маркеров якобы заключается в том, что они удерживают людей от подражания чужакам, когда чужие способы действий способны нанести вред[772]. Я в этом сильно сомневаюсь. Конечно, чужое влияние может быть пагубным. Но, даже если соседи резко отличаются, оба стремятся перенять друг у друга то, что им подходит, при этом взаимообмен не вызывает катастрофу. Действительно, люди способны обратить несоответствие во благо. Несомненно, сначала проблема коммуникации с непохожими другими могла оказаться серьезной помехой. При этом народы в этих обществах, скорее всего, имели совершенно разные материальные потребности; даже если одно общество считало, что другое занимает по отношению к нему более низкое положение, возможно, они не были соперниками из-за одних и тех же вещей. Их образ жизни и навыки могли дополнять друг друга, как в случае пигмеев и земледельцев.
Сходства и различия между обществами, большие или малые, обязательно оказывали влияние на мнение людей о чужаках, например о теплоте их отношения и компетентности. Это, в свою очередь, влияло на то, в какой мере чужаков рассматривали в качестве грозной враждебной сущности или как людей, с которыми можно вести честные переговоры. Как только древние люди усовершенствовали свои способы хорошего обращения с другими, результатом таких оценок стало взаимодействие между обществами, которое могло быть таким же разнообразным, отлаживаемым и способным к адаптации с течением времени, каким оно является и в наши дни. До образования союза вошедшие в него племена ирокезов были жестоки по отношению друг к другу; на самом деле мира между ними можно было добиться только посредством войны. Как мрачно заметил один специалист, «иногда лучший способ заставить кого-то перестать воевать – воевать с ним до тех пор, пока он действительно не перестанет»[773]. Тем не менее после достижения договоренности о прекращении военных действий между ирокезами настала очередь вождей племен нервничать вдали от дома. По иронии судьбы, гармония между обществами может привести к насилию в этом регионе за счет появления более опасного противника для тех, кто воплотил в жизнь дружеское соглашение[774]. Одного врага сменяет другой.
Нейронная сеть мозга, в состав которой входит миндалина, никуда не исчезает, и она по-прежнему запускает древние защитные рефлексы «бей или беги». Преодоление таких базовых побуждений для установления взаимного доверия между обществами, предвзято относящимися друг к другу, – трудное занятие, ключевая проблема дипломатии. Даже в случае групп, находящихся в отличных отношениях, сублимированные предубеждения гарантируют, что игра никогда не будет абсолютно честной, поскольку каждая сторона добивается лучших условий сделки. Наша коллективная идентичность подстегивает нас быть своекорыстными и беспощадными, подрывая хорошие отношения и создавая благодатную почву для появления врагов в трудные времена[775]. Соперничество между группами не порождает этноцентризм, но выявляет его самые отвратительные стороны[776].
Как мы избегаем конфликта, когда ресурсы и возможности иссякают? В последние столетия, даже с учетом массовых зверств, вероятность погибнуть в результате акта агрессии между обществами уменьшилась во всем мире. Вероятно, мирному существованию благоприятствуют увеличившиеся контакты между странами. Государства также все больше зависят от одаренных людей и ресурсов, находящихся за пределами их границ[777]. В идеале подобные взаимосвязанность и взаимозависимость должны поддерживать государства в периоды дефицита, иногда даже в таких случаях, когда у сообществ животных, например, обычно исчезает всякое спокойствие. Тем не менее уклонение от насилия, когда потенциальные социальные и материальные выгоды от войны высоки, требует большего, чем одних лишь благих намерений: необходимо создавать и развивать условия для того, чтобы в долгосрочной перспективе выгода от мирного существования оказалась гораздо больше по сравнению с конфликтом и чтобы это признавали даже ненавидящие друг друга враги. Когда же этот минимум не может быть выполнен, каждое государство обязано действовать против тех, кто отказывается соблюдать правила, служащие гарантией международного порядка. Это высокая цель. Надо надеяться, что она достижима в свете опасностей современной войны. Ни у одного биологического вида, за исключением человека, сообщества не согласовывают свои действия для сохранения мира.
Изменчивость взаимоотношений между обществами имеет свои аналоги внутри общества, где связи между людьми постоянно меняются. Идентичность членов общества на протяжении очень долгого периода претерпевает изменения, которые в общих чертах можно предсказать, и эта изменчивость имеет отношение к подъему и упадку обществ.