Жизнь и смерть обществ
19Жизненный цикл обществ
«Мы не можем даже с приблизительной точностью определить, в какой момент рождается общество и в какой оно умирает», – сетовал выдающийся французский ученый Эмиль Дюркгейм больше века назад[778][779]. Несмотря на очевидную практическую и академическую важность основных вопросов, касающихся обществ, – как они формируются, развиваются и как их сменяют новые общества, – со времени заявления Дюркгейма, сделанного в 1895 г., никакого определенного ответа так и не появилось. Дюркгейм указывал, что даже биологам в его время немногое удалось решить в вопросах жизни и смерти обществ. Хотя теперь такие жизненные циклы определенных групп организмов хорошо изучены, вплоть до наших дней в сфере естественных наук обращали мало внимания на эту тему как на предмет общего исследования. Что касается социологов и историков, им свойственно относиться к рождению или распаду любого общества, будь то Древний Египет или бывшая Чехословакия, как к событию, исключительному для этого времени и места.
Конечно, дьявол кроется в деталях. Расцвет и упадок сообществ в природе указывает, что наши социальные группы были созданы эволюцией таким образом, чтобы приходить и уходить, подобно тому, что происходит с отдельным организмом. Такие взлеты и падения обществ связаны с тем, как их члены воспринимают идентичность других. Поведение животных и способы, которыми люди вырабатывают идентичность в меняющейся социальной среде, тесно связаны с социальными потерями и восстановлением. С серьезным вопросом об идентичности связаны критически важная тема травм и вопрос о том, является ли это печальной необходимостью в жизненном цикле обществ.
Динамика происхождения и трансформации сообществ уникальна для каждого вида и составляет его основную историческую хронику. Это повествование зависит от правил, по которым представители вида взаимодействуют и идентифицируют другу друга, и от ресурсов, доступных в определенное время. Вдобавок появляется еще один вопрос для обсуждения: жизнь требует постоянного удовлетворения потребностей – в пище, убежище, брачных партнерах. Когда эти потребности не удовлетворяются, растущие физические и социальные стресс-факторы стимулируют распад сообществ. Зачастую самые серьезные проблемы возникают, когда размеры сообщества превышают те, которые способна обеспечить окружающая среда. Даже когда большое сообщество может захватить территорию более мелких соседей, рост численности его членов обостряет конкуренцию между ними, и на каждого члена сообщества ложится дополнительная нагрузка, связанная с необходимостью отслеживать, кто есть кто. Так происходит в том случае, если у определенного биологического вида имеются возможности для роста сообществ до таких размеров, когда подобная проблема возникает. Способность членов сообщества поддерживать взаимоотношения и координировать действия снижается[780]. Это провоцирует изменение привязанности и формирование большей преданности по отношению к подмножествам в составе сообщества: отколовшимся группам, в которых каждому живется лучше.
Отделение подгрупп и их превращение в независимые сообщества – в порядке вещей у позвоночных животных. Например, несколько львиц покинут прайд, который стал слишком большим, чтобы прокормить всех его членов. В случае, если к прайду присоединится агрессивный самец, самки, которые растят львят от другого самца, могут уйти и таким образом расколоть прайд, чтобы избежать инфантицида со стороны вновь прибывшего. Львы в перенаселенном прайде вынуждены начинать все заново с теми, кого они знают и с кем ладят лучше всего. Это характерно для видов, полагающихся на индивидуальное распознавание[781]. Такое осложнение взаимоотношений резко отличается от явления, которое я называю разделением, – временного случайного разделения членов сообщества, которое постоянно происходит у видов со слиянием-разделением, таких как львы, шимпанзе и люди, у которых индивидуумы свободно могут отделяться и вновь присоединяться друг к другу. Когда сообщество делится на части, мало надежд на то, что разрозненные фрагменты снова соединятся[782].
Начало с нуля у шимпанзе и бонобо
Ответ на вопрос о том, как рождаются новые сообщества, – самый серьезный пробел в наших знаниях о наших родственниках, человекообразных обезьянах шимпанзе и бонобо. Это редкое, эпохальное событие: сообщества позвоночных, как правило, появляются раз в десятилетия, если не в столетия. Подобная редкость представляет собой проблему. Прежде всего, у нас мало данных. Еще хуже, что можно просто не обратить внимания на события, критически важные для создания или разрушения сообществ, и игнорировать их как аномалии лишь потому, что они являются нехарактерными. Таким событием может быть появление новичка извне или смерть животного, игравшего в этом сообществе важную роль. Каждое из таких изменений может угрожать стабильности группы.
Великолепным примером служат жестокие конфликты среди шимпанзе в Гомбе, документально зафиксированные Джейн Гудолл в начале 1970-х гг. В то время они были загадкой, но, оказывается, эти конфликты проливают свет на то, как происходит раскол сообществ. Теперь приматологи понимают, что́ вызывало тот прилив особенно страшной злобы: одно сообщество разделилось на два на глазах наблюдательной Джейн Гудолл и ее ассистентов. Раскол стал точкой в конце продолжительного процесса. Первые признаки, свидетельствующие о том, что что-то идет не так, появились в 1970 г., когда некоторые шимпанзе объединялись друг с другом явно чаще, чем с остальным сообществом, создав две подгруппы, которые я буду называть группировками. Нет доказательств, что группировки, пусть даже слабые, уже существовали, когда Джейн Гудолл впервые приехала в Гомбе за десять лет до этого. В любом случае к 1971 г. группировки окрепли, и одна обычно занимала северную, а другая – южную часть территории[783].
Сначала члены этих отколовшихся групп, когда им доводилось встретиться, вполне мирно смешивались друг с другом. Доминантные самцы из каждой группировки при встречах яростно атаковали друг друга, но в этом не было ничего необычного, поскольку претенденты на альфа-статус в рамках сообщества часто бросают вызов соперникам. Однако в 1972 г. пути группировок разошлись, и образовались независимые сообщества, которые больше не смешивались. Джейн Гудолл, признав, что шимпанзе разделились на два сообщества с четким составом, назвала их сообществами Касакелы и Кахамы. После этого раскола началось насилие: обезьяны Касакелы совершали налеты на более слабых шимпанзе Кахамы на юге, в конце концов уничтожив сообщество Кахамы и вернув себе бо́льшую часть его территории[784].
Двухэтапный процесс, наблюдавшийся в Гомбе, – появление группировок с последующим разделом, – по-видимому, распространен повсеместно у приматов, живущих в сообществах, и в настоящее время зафиксирован в стадах по меньшей мере пары десятков видов обезьян[785]. Я могу лишь предполагать, почему это происходит. Так же как и люди, другие позвоночные ищут союзников и брачных партнеров, избегают врагов или сражаются с ними и игнорируют других. Во время перемещений шимпанзе и бонобо в результате слияния-разделения каждый индивидуум может выбирать, какая из меняющихся подгрупп больше всего отвечает его интересам в это время. Обычно каждая обезьяна активно поддерживает взаимоотношения, создавая благоприятные возможности для общения, куда бы она ни отправилась в пределах своей территории. Такое поведение помогает сохранять взаимосвязанным все сообщество. Но при стрессе, связанном с ростом численности, возможно из-за слишком большого числа шимпанзе, могут сформироваться группировки, поскольку члены сообщества фокусируют свое внимание на объединении более удобного размера, обычно состоящем из приятных индивидуумов. Сначала эти обезьяны будут оставаться частью исходного сообщества, и группировки будут смешиваться без всяких досадных происшествий, принимая во внимание, что между ними остается множество социальных связей. Тем не менее из-за того, что животные все больше времени проводят врозь, любые союзники, имевшиеся у каждого индивидуума «на другой стороне», в конце концов будут постепенно вычеркнуты из его жизни с непоколебимостью, которая ожидалась бы от человека, который перестал общаться с другом, присоединившимся к культу. Месяцы или годы спустя с момента формирования группировок отношения обостряются: у шимпанзе все оставшиеся связи рвутся (за редким исключением, как в случае дружбы между самками из разных сообществ, которую они хранят в секрете, о чем упоминалось в главе 4)[786]. Одно сообщество дает начало независимым образованиям, паре сообществ, настолько же несовместимых, как любые две колонии муравьев.
Надо признаться, приматологам известны лишь немногие особенности, касающиеся того, как разворачивается история у шимпанзе. Единственный наблюдавшийся раздел сообщества произошел в Гомбе. Точно так же существует единственное свидетельство деления сообщества бонобо. Ход событий довольно похож на то, что наблюдалось в Гомбе. Однако, в отличие от ситуации в Гомбе, группировки бонобо уже существовали к началу исследования, поэтому мы не можем сказать, как и почему они сформировались. До того как произошел разрыв, две подгруппы сохраняли стабильный состав на протяжении всех девяти лет исследования, за исключением двух самок, перешедших на другую сторону, и одного самца, который сделал это временно. По прошествии времени между группировками начались шумные ссоры. Когда сообщества действительно разделились, они держались порознь год, а по истечении этого периода стали дружными, что является привычным для отдельных сообществ этого вида животных[787].
Раздел, должно быть, инициируется, когда сообщества достигают максимальной численности. Численность сообществ шимпанзе редко превышает 120 особей, а сообщества бонобо чуть меньшего размера. При таком размере сообщество можно считать зрелым, поскольку оно достаточно велико, чтобы доминировать над своими соседями, но это сопровождается определенными трудностями. Отношения внутри сообщества становятся напряженными, так же как между львами в очень большом прайде, где все особи больше не знают друг друга достаточно хорошо. Может показаться, что зрелость становится той конечной точкой, пройдя которую сообщества делятся, и часто, вероятно, так и есть. Но по крайней мере в Гомбе было по-другому: там сообщество раскололось. когда оно насчитывало только около 30 взрослых особей. Очевидно, что давление, которое обостряет отношения в сообществе, может возникнуть в любое время. Вероятно, в Гомбе раздел спровоцировали сами ученые, когда стали обеспечивать обезьян бананами, чтобы привлечь их для исследования, – кажущаяся удачной идея привела к непредвиденным последствиям. Шимпанзе преимущественно избегают конкуренции с другими членами сообщества за счет рассредоточения. Такая тактика срабатывает, потому что большая часть их корма распределена на отдельных участках. Но как только все животные в Гомбе ринулись к одному и тому же источнику, где была сосредоточена пища, конфликты обострились, когда индивидуумы, позднее сформировавшие сообщество Касакелы и уничтожившие сообщество Кахамы, получили контроль над приманками. Вражда между этими группировками усилилась, и ситуация стала еще хуже, когда фрукты исчезли и обе группировки столкнулись с нехваткой пищи.
Борьба за доминирование тоже могла ускорить раздел. В Гомбе группировки сформировались в течение нескольких месяцев после смерти доминантного самца Лики, которая оставила вакуум во власти, который нужно было заполнить. Хамфри, претендент на статус альфы, отказался признавать господство Чарли и его брата Хью. Можно представить себе спор между самцами, заставляющими всех остальных принять чью-то сторону, выбрать предпочтительный вариант – подгруппу, предлагающую исключительную социальную стабильность, возможности для защиты, обеспечение кормом и брачными партнерами. Возможен и другой вариант: каждый шимпанзе мог выбрать участок территории, которому, по воле случая, отдавали предпочтение или один альфа-самец, или пара других. Хамфри предпочитал северную половину территории, где в конце концов сформировалось сообщество Касакелы. Борьба за альфа-статус вызывает распад сообществ на фрагменты у разных видов животных, от горных горилл до лошадей и волков. Стадо павианов может расколоться, если самки выберут разных самцов-фаворитов или восстанут против самки-тирана[788].
Социальный антагонизм не всегда является фактором, который играет роль при разделе сообщества. У общественных насекомых, в том числе у большинства муравьев, царицы покидают родные гнезда, чтобы основать собственное новое гнездо, без всяких столкновений. Сообщества медоносных пчел и муравьев-кочевников не могут функционировать без многочисленного населения и формируют колонии путем раздела, но механизм отличается от процесса, наблюдаемого у других животных, и не требует агрессии. Рабочие разделяются на две группы: половина остается с царицей-основательницей, а остальные следуют за ее дочерью, новой царицей. Все проходит гладко, несмотря на эти различия, касающиеся преданности монарху[789]. Мирный раздел встречается даже у позвоночных. Сверхкрупная основная группа слонов после смерти ее матриарха часто становится несогласованной, нестабильность заставляет членов группы собираться вокруг разных самок, ближайших к матриарху по старшинству. Такие группировки все больше отделяются, пока не станут независимыми, временами (хотя и не всегда) на дружеских условиях. Кашалоты тоже формируют новые сообщества без особого напряжения, как в случае, когда социальная единица с избыточной численностью больше 15 взрослых особей испытывает трудности с осуществлением активности. Социальная единица разделяется на подгруппы, которые странствуют все дальше друг от друга, пока не станут полностью обособленными, без социальной напряженности. Но во всех остальных случаях у позвоночных животных некоторая ожесточенность почти гарантирована.
Нам еще многое предстоит узнать, и будем надеяться, что на подходе еще один раздел шимпанзе, который может стать предметом более детального документирования. Численность одного сообщества в Уганде достигла 200 особей – это самое крупное из когда-либо зафиксированных сообществ. Группировки внутри его сформировались по меньшей мере 18 лет назад. Сохранение сообщества наводит на мысль о том, что обезьяны способны долго разбираться со своими социальными предпочтениями, прежде чем достичь независимости[790]. Я представляю каждую группировку как средство для достижения спокойствия: отдельные члены приспосабливаются к всеобщему смешению, прежде чем сконцентрироваться в функциональном сообществе, способном существовать отдельно.
Другие способы основания обществ
Раздел – не единственный способ формирования сообществ и обществ, возможно даже у нашего собственного вида. У некоторых других млекопитающих одинокая особь или брачная пара могут основать сообщество способом, похожим на способ большинства муравьев и термитов, с их расселяющимися царицами и самцами. По сравнению с разделом такой путь представляет риск для индивидуума. Безопасность, обеспечиваемая за счет тесной связи с сообществом, – это преимущество, от которого члены сообщества редко отказываются, за исключением случаев, когда предоставляется исключительная возможность (появляется свободная территория, которая способна обеспечить одинокое животное) или возникает опасность (как в случае, когда животное или группу животных агрессивно вытесняют конкуренты). Среди млекопитающих только для голых землекопов характерно следование своим путем в одиночку как часть регулярного цикла формирования сообщества. Пусть они лишены шерсти и беззащитны, но голые землекопы обоего пола, набрав жир для грядущих испытаний, покидают свое родное гнездо и, выбравшись из-под земли на поверхность, предпринимают опасное путешествие, чтобы выкопать первую камеру для новой колонии. Там одинокое животное ждет, пока один или несколько потенциальных брачных партнеров его обнаружат[791]. Иногда пара луговых собачек, так же как, возможно, и пятнистые гиены, начинают «собственное дело» на участке земли, не занятом другими представителями их вида, хотя у обоих видов раздел является обычным способом формирования новых сообществ. И последний пример: беременная самка волка может уйти из стаи и существовать самостоятельно, хотя ей и трудно без помощи охотиться и защищаться от врагов. Одиночество такой волчицы редко длится долго, хотя ее жизнь не становится менее рискованной, если к ней присоединяется самец, учитывая, что пара волков не равноценна целой стае.
При крайней необходимости шимпанзе тоже способен перебиваться самостоятельно. На одном участке в Гвинее самцы иногда оставляют сообщество, в котором родились, – поведение, типичное для самок. У самца-дезертира нет возможности, как у самок, присоединиться к другому сообществу, вероятно, потому, что местные самцы его убили бы. Однако в Гвинее человекообразные обезьяны не стеснены ограниченным пространством. Если самцу удастся найти безопасное убежище между территориями сообществ, он там останется и будет предпринимать попытки к спариванию с любой проходящей самкой, стремящейся переселиться. Неизвестно, останется ли с ним такая самка, чтобы с нуля сформировать сообщество, хотя их шансы на успех, должно быть, незначительны[792].
Если пока отставить в сторону вопрос о том, насколько важно для людей находиться в обществе в течение долгого времени, то «обязательная взаимозависимость», характерная, по утверждению некоторых, для нашего вида, довольно преувеличена[793]. За исключением нашей зависимости от старших в детстве, иногда целесообразно действовать в одиночку, или парой, или семьей. Я упоминал о западных шошонах, которые сезонно разделяются на семьи, но их локальные группы снова объединяются каждый год. Мало кому удавалось выжить в полной изоляции, как это попытался сделать 24-летний путешественник Крис Маккэндлесс на Аляске в 1992 г. Трагические результаты этой попытки описаны в книге Джона Кракауэра «В диких условиях». Из-за опасностей, связанных с жизнью в одиночестве, шансы пары отшельников породить целое общество сводятся почти к нулю[794]. В книге Уильяма Пейсли «Последние из кочевников» (The Last of the Nomads, 1983) рассказывается захватывающая история Ятунгки и Варри из племени охотников-собирателей мандилджара, которые оказались в одиночестве в Австралии, потому что их отношения не признавали по законам племени. Пару спасли несколько лет спустя, когда они чуть не погибли от засухи[795]. При благоприятных условиях к настоящему времени у них уже могли бы быть внуки. Даже в этом случае их потомки были бы опасно инбредными в качестве зарождающегося общества. К тому же одиночное существование – это последнее средство. Этот вариант зависит от численности: колонии муравьев избавляются от сотен будущих цариц и самцов, которые должны с ними спариваться, так что колония продолжает размножаться, даже когда почти все царицы погибают. Ни одни позвоночные не размножаются в таком количестве.
Там, где пара потерпит неудачу, у маленькой группы имеются неплохие шансы, как у людей, так и у представителей других видов. Исход нескольких животных из сообщества называется «отпочковыванием», если они преуспели в формировании независимой группы[796]. В идеале им не нужно уходить далеко. Несколько волков или львов могут отделить уголок территории их бывшего сообщества, пользуясь преимуществами доступа к участку, который им уже хорошо известен. Если же такая маленькая свита отправится дальше, она может получить исключительную выгоду, если по счастливой случайности путь приведет их на незанятые земли с молочными реками и кисельными берегами или с соответствующими эквивалентами для конкретного вида животных. Величайший пример такого успеха – нашествие аргентинских муравьев: первоначальная горстка колонистов быстро разрослась и превратилась в суперколонии из миллиардов муравьев. Некоторые миграции людей в доисторическую эпоху, вероятно, были такого же рода. Как и все инвазивные виды, первые люди добивались наибольшего успеха, когда размещались на участке, где конкурентов было мало или не было совсем. Таким образом возникли некоторые североамериканские племена, например, когда атапаски Субарктики переселились на территорию современной Мексики и юго-запада США и свыше 500 лет назад стали прародителями апачей и навахо. Однако переселение смелых людей в действительно далекие земли было более драматичным; кто бы ни отправился на первом плоту из Азии в Австралию, он служит показательным примером. Такие люди, полностью отрезанные от своих бывших соплеменников, заявляли права на всю территорию. На каждого счастливчика, пережившего путешествие в переполненной лодке, должно быть, приходилось ужасное число погибших.
В природе существуют и иные способы формирования сообществ, но, по-видимому, они в основном недоступны нашему виду. Клан сурикатов или стая гиеновых собак часто формируется, когда несколько самцов из одного клана или стаи присоединяются к нескольким самкам из другого клана или стаи. Такой метод группового знакомства с самого начала обеспечивает относительную безопасность многочисленного населения вновь сформированного сообщества[797]. Табун лошадей часто формируется, когда свободно блуждающие особи из разных сообществ объединяются в образование, которое можно рассматривать как мини-вариант «плавильного котла». Наиболее близкая ситуация у людей – когда представители истребленных групп объединяются, формируя общину: так случилось с некоторыми американскими индейцами и беглыми рабами-африканцами, известными как мароны, которые создавали общества, разбросанные по всему Новому Свету[798].
Разрушение человеческих обществ
Исходя из вышесказанного, раздел, по-видимому, является обычным путем к рождению человеческих обществ и сообществ других видов позвоночных. Деление дает виду явные преимущества, к тому же обе стороны, как правило, многочисленны, когда начинают отдельное существование[799]. Тем не менее маловероятно, что раздел человеческого общества похож на лишенный стрессов, автоматизированный процесс, характерный для медоносных пчел. В сообществах насекомых группы недовольных не поднимают мятеж, но люди, в конце концов, являются типичными сварливыми позвоночными. У нас имеется достаточно информации, чтобы определить факторы, которые, вероятно, вызывали распад обществ, состоящих из локальных групп охотников-собирателей, и оценить, какова возможная роль этих факторов в распаде оседлых обществ, включая современные государства.
Раздел общества у кочевых охотников-собирателей, вероятно, не ускоряли местные социальные проблемы, такие как семейные ссоры или избыточное воздействие социальных стимулов на людей, у которых частной жизни почти не существовало[800]. Учитывая, насколько свободно люди могли перейти в локальные группы, расположенные где-нибудь в другом месте в пределах территории, подобные конфликты можно было решить без болезненного социального разрыва[801]. Что характерно, распад плохо функционирующей локальной группы не влиял на представление каждого о том, кто он такой, – на его идентичность. Жизнь продолжалась после того, как люди выбирали, с кем из их общества они чувствуют себя более комфортно. Раздел общества становился более типичным результатом разлада между более крупными объединениями людей, во многих локальных группах. Именно на этой стадии у нашего вида начинал разворачиваться двухэтапный процесс, наблюдаемый у наших родственников-приматов и других млекопитающих: появлялись фракции, с которыми люди становились все более связанными, а затем, часто годы спустя, следовало обострение отношений.
Вопрос в том, что́ приводило к появлению таких фракций, поскольку многие факторы, обусловливающие возникновение группировок у других позвоночных, по-видимому, не так важны в человеческих обществах. Тем не менее стоит их рассмотреть последовательно. Нехватка пищи, воды, брачных партнеров или убежищ, имеющая значение при разделе сообществ у других видов, в конечном итоге помогла ускорить падение многих человеческих обществ. Даже в этом случае дефицит ресурсов не является необходимостью для процесса. Поскольку общины не имели лидеров, маловероятно, что их судьба зависела от действий конкретных людей в том смысле, в котором это описано для шимпанзе в Гомбе, которые отдавали предпочтение разным претендентам на доминантный статус. В любом случае к разделу нельзя было принудить; люди в локальных группах восстали бы против самой идеи[802]. Трудности с координацией деятельности могли изредка представлять проблему, но для живущих далеко друг от друга в общине и так обычно не было необходимости в сотрудничестве со сколько-нибудь большим количеством людей. К тому же, поскольку люди в локальных группах уделяли мало внимания кровным родственникам, за исключением самых близких, ослабление связей биологического родства среди растущего населения, вероятно, тоже не имело значения. Кроме того, фиктивные родственники – люди, которых человек мог называть отцом, тетей и так далее, – по-прежнему находились везде в обществе. Сохранять связь с союзниками, наверное, становилось труднее, когда численность сообществ превышала тысячу человек, но, вероятно, не намного. А из-за использования общих маркеров, крупных (ритуалы, язык) и мелких (манеры, жесты), присутствие незнакомцев или, по крайней мере, не очень хорошо знакомых людей больше не представляло собой такую проблему, какой оно могло бы стать для шимпанзе или бонобо в растущем сообществе.
В действительности за счет общих маркеров общества у людей модель разделения на группировки перед окончательным разделом, свойственная млекопитающим, претерпела изменения, и этот переход от индивидуального распознавания к анонимным обществам непосредственно повлиял на способы, посредством которых происходило разрушение обществ. Возможно, решающая роль маркеров в социальных разрывах не сразу видна. В конце концов, общие маркеры способны снизить напряжение между индивидами, которое побуждает других приматов обострять отношения. В истории периодически повторяются ситуации, когда люди, глубоко отождествляющие себя друг с другом, не только стойко держатся, но и объединяются и процветают в самых тяжелых условиях[803]. Морите их голодом или преследуйте, собирайте вместе или разделяйте, но смею вас заверить: связи, которые объединяют людей наиболее прочно, помимо уз с ближайшими родственниками, – это их принадлежность к обществу. В тех случаях, когда в стаде нечеловекообразных обезьян или кружке луговых собачек отношения неизменно испортились бы, маркеры дают людям способность оставаться преданными другим членам общества. Фактически, учитывая преимущества большой численности для победы в конкурентной борьбе с другими обществами, мы можем предсказать, что, как только наши предки стали использовать маркеры, чтобы отличить «своего» от чужака, человеческие общества смогли расти без ограничений. Все-таки, когда маркеры общественных насекомых надежны, для связи с астрономически огромным сообществом нужно затрачивать не больше усилий, чем для связи с крошечным: аргентинские муравьи продолжают сохранять общую идентичность с остальными муравьями в своей суперколонии даже после того, как она распространилась по континентам, стерев с территории всех соперников.
Тем не менее нужно проводить различие между неизменной смесью молекул, определяющей сообщество муравьев, и неописуемо различными маркерами, которые связывают человеческое общество. Несмотря на социальную прочность, которую маркеры дают людям, со временем на даруемую ими стабильность нельзя надеяться. Наши маркеры не высечены в камне, а подвергаются изменениям, порождая социально-классовые отличия, региональные варианты и многое другое. Даже несмотря на то, что размер популяции не является проблемой для Homo sapiens в такой степени, как для шимпанзе, разрушительные различия в маркерах обязательно становятся реальностью для нашего вида, если множество людей редко взаимодействует, – обычная ситуация при расселении первых людей в локальных группах. Чем больше изменений накапливается в маркерах общества, а люди к ним не приспосабливаются, тем более велика вероятность появления в этом обществе все большего числа фракций. В конце концов – в локальных группах людей скорее раньше, чем позже (о чем я расскажу дальше), – каждое общество достигает критической точки.