Изменение идентичности и разрушение обществ
Тот, кто желает, чтобы его отечество никогда не стало ни больше, ни меньше, ни богаче, ни беднее, был бы гражданином вселенной.
Продвигаясь по африканской саванне, австралийскому побережью или американским равнинам, наши предки перемещались в маленьких, связанных (принадлежащих к определенным более широким общностям) локальных группах, состоявших из вечных путешественников-компаньонов. Из месяца в месяц они разбивали лагерь и занимались поиском пищи и воды. Им редко случалось встретить других людей. По-моему, трудно представить, чтобы нам изо дня в день доводилось видеть столь же мало незнакомцев, сколько им встретилось за всю их жизнь. По прошествии целых эпох общества разрослись до таких размеров, что теперь мы перемещаемся, словно муравьи, в анонимном рое. Многие в толпе гораздо меньше похожи на нас, чем были похожи на охотников-собирателей те люди, с которыми они сталкивались на протяжении жизни сотен поколений.
В действительности наши предки настолько редко встречали чужие народы, что казалось, чужаки занимают пространство между реальностью и мифом. Аборигены предположили, что первые встретившиеся им европейцы – это призраки[1151]. Со временем наше представление о членах других обществ радикально изменилось; сегодня чужаки не кажутся нам диковинными или не от мира сего, как когда-то. В результате начавшейся в XV столетии эпохи Великих географических открытий и исследования мира, а в наши дни еще и благодаря туризму и социальным медиа контакт между людьми из далеких уголков света теперь стал обычным явлением. Полное непонимание чужаков больше не оправдание, каким оно часто бывало в доисторическую эпоху. В те времена о чужаках было известно настолько мало, что к ордам варваров могли относиться как к монстрам, спрятавшимся у детей под кроватью[1152].
Тем не менее человечество продолжает выражать свои отношения с обществами такими способами, которые люди редко осознают или признают. Наш мозг, приспособленный для взаимодействий с гораздо меньшим числом людей и групп, испытывает перегрузку. Поэтому в этой книге были использованы данные из многих областей науки, чтобы разобраться в природе обществ и понять, как мы справляемся с перегрузкой, а по пути нас ждало немало откровений. Все изложенное сводится к нескольким важным выводам.
Самый главный вывод заключается в том, что общества и сообщества не являются исключительно человеческим изобретением. У большинства организмов нет закрытых групп, которые мы называем сообществом, но у тех видов, где они существуют, сообщества по-разному служат для обеспечения и защиты их членов. У всех этих животных индивидуумы должны распознавать друг друга в качестве принадлежащих к одной и той же группе. Такая принадлежность может обеспечивать преимущества, независимо от того, сотрудничают ли члены сообщества или между ними существуют иные социальные и биологические отношения.
Хотя сообщества не являются уникальными для людей, для человеческого бытия общества необходимы и существуют с тех пор, когда ветвь древних предков человека и ветвь других человекообразных обезьян разошлись на эволюционном древе. Вероятно, за все время появилось и исчезло около миллиона человеческих обществ. Каждое представляло собой группу, закрытую для чужаков, такую, за которую ее члены были готовы сражаться, а иногда и умереть. Каждая группа заслуживала глубокую преданность со стороны ее членов, которая сохранялась с рождения до смерти и из поколения в поколение. До последних тысячелетий все эти общества представляли собой небольшие общины охотников-собирателей, но это не означало, что их привязанность к своим обществам была слабее, чем наша сегодня.
В сообществах прародителей человека, как и в сообществах большинства других млекопитающих, члены сообщества должны были индивидуально распознавать друг друга, чтобы функционировать как группа. Как следствие существующих ограничений памяти, верхняя граница численности сообществ большинства животных составляет приблизительно 200 индивидуумов. На каком-то этапе нашей эволюции, вероятно еще до появления Homo sapiens, люди преодолели этот лимит за счет формирования анонимных обществ. Такого рода общества у людей, а также сообщества у некоторых других животных, особенно у муравьев и большинства других общественных насекомых, могут потенциально достигать огромных размеров, поскольку их члены не должны больше помнить каждого индивидуально. Вместо этого они полагаются на идентифицирующие маркеры, чтобы признавать и тех, кого они знают, и незнакомцев, соответствующих их ожиданиям. У насекомых маркерами служат запахи, но люди пошли гораздо дальше. У нас широкий диапазон маркеров: от акцентов и жестов до стиля одежды, ритуалов и флагов.
Маркеры являются обязательными компонентами во всех обществах и сообществах, включающих больше нескольких сотен индивидуумов, будь то могущественные люди или просто насекомые. Тем не менее на определенном этапе роста самих по себе маркеров становится недостаточно, чтобы сохранить человеческое общество. Большие человеческие популяции зависят от взаимодействия маркеров и признания социального контроля и лидерства, наряду с возрастающей заинтересованностью в специализации, такой как род занятий и социальные группы.
У первых людей новые общества появлялись в результате двухэтапного процесса, который имеет аналоги у других позвоночных. Процесс начинается, обычно постепенно, с формирования подгрупп внутри общества, вызванного расхождениями в идентичности. Годы спустя эти идентичности расходятся в такой степени, что они становятся несовместимыми. Затем фракции разделяются, чтобы сформировать постоянные обособленные общества.
Способность признавать чужаков, родившихся в том же обществе, в качестве соотечественников сама по себе не объясняет огромный рост человеческих обществ. Такое невероятное расширение стало возможным в результате поглощения людей из других обществ. Для того чтобы чужаков признавали как часть общества, им было необходимо приспособиться к требуемой идентичности. Присоединение огромного количества чужаков, сначала насильственным путем в результате обращения в рабство и покорения, а позднее в результате иммиграции, породило смешение этносов и рас, наблюдаемое в современных обществах. Взаимоотношения между этими группами сохраняют отпечаток различий в том, что касается обладания властью и контролем, которые в отдельных случаях уходят корнями еще во времена до появления письменности.
Дифференциация идентичности между членами общества продолжает быть источником раскола. Тем не менее, вместо того чтобы разделиться подобно группам охотников-собирателей, современные общества гораздо чаще распадаются на фрагменты вдоль географических линий разлома, которые приблизительно отражают границы родины предков этнических групп, которые стали жить на этих территориях.
Потребность в обществах, поскольку она очень древняя, сформировала все аспекты человеческого опыта. Прежде всего взаимоотношения между обществами заметно повлияли на эволюцию человеческого разума, который, в свою очередь, оказывал влияние на взаимодействия между этническими и расовыми группами, появившимися позже в ходе нашей истории. Пусть мы и действуем, имея некоторое представление о чужаках, а не находясь в полном неведении, как древние люди, автоматические реакции отражают нашу склонность мыслить стереотипами, касающимися разных групп и превосходства нашей собственной группы. Психологические механизмы, лежащие в основе отождествления себя с обществами и этносами, проявляются в каждом нашем действии. Наша реакция на каждого человека, то, как мы голосуем, одобряем ли мы решение нашей страны вступить в войну, – все это принимает форму в результате сложных процессов, обусловленных нашей биологией. Суета и неразбериха, свойственные современности, могут обострять наши реакции.
В то же самое время, когда мы как личности сталкиваемся с этой лавиной социальных взаимодействий, наши нации все больше становятся взаимозависимыми. Но мы – те, кто мы есть, и поэтому наши общества по-прежнему прилагают чрезмерные усилия, чтобы бороться за территорию, ресурсы и власть, так же, как всегда поступали сообщества животных. Мы нападаем. Мы уговариваем. Мы обвиняем. Мы оскорбляем. Мы изолируемся от иностранных государств, которым не доверяем, создавая партнерства с теми, кому верим. Такие альянсы, уникальные для человечества, могут спасти нас. Тем не менее они способны привести к еще большей неопределенности и разрушению, вызывая гнев или порождая страх у тех, кого исключают.
Можно надеяться, что в последние десятилетия произошли изменения: осознавая свою взаимозависимость и понимая, какова цена современных конфликтов, большинство наций отказалось от попыток прямого завоевания. Наше глобальное знание человечества превратило экстраординарное в обычное, создав повседневную реальность, которая была недостижима, когда межгрупповые контакты были редкими и ограниченными. К счастью, мы не только можем безмятежно зайти в кафе, полное незнакомцев, но нас не тревожит, если люди, потягивающие латте, отличаются от нас, не важно, являются ли они представителями этнических районов нашего общества или приехали из-за границы. При возможности мы можем пожать этим людям руку, и частота нашего сердцебиения едва ли увеличится. Да, среди других, с которыми мы вынуждены жить в одном обществе, по-прежнему есть люди, чья идентичность раздражает, отталкивает, оскорбляет или пугает нас. Тем не менее, несмотря на всю тяжесть ориентирования в обществе и болезненные ссоры, такое случайное смешение, рассматриваемое в эволюционном и даже в историческом контексте, – это очень важное явление.
При всем этом принадлежность людей к обществам, которые защищают их от непредсказуемого мира, остается устойчивой. Чувство принадлежности служит нам прививкой от внешнего влияния. А наша преданность укрепляется представлениями о том, что наши нации и племена освящены веками и вневременны. Тщательное изучение прошлого и социальных условий заставляет нас посмотреть в лицо фактам: такие убеждения относительно социальной стабильности –