В очереди на особом пропускном терминале Сорью оказалась номером первым — и я почему-то не был этим удивлен. Она помахала какими-то документами перед носом у таможенника и вышла в зал, вертя огненно-рыжей головой. Старший лейтенант Берлинского управления имела расстегнутый тяжелый дождевик, больше напоминающий плащ, красную куртку под ним и что-то вроде дико непрактичного черного мини, а уж ножки… Я убедил себя, что слюну сглатываю из-за приторно-сладкого леденца, и пошел ей навстречу. Сорью, по видимому, меня тоже опознала (надеюсь, ей дали досье с нормальным фото?) и остановилась, ожидая, пока я соизволю пасть ниц к ножкам.
На подходе выяснилось еще несколько деталей: во-первых, девушка была в прескверном расположении духа, во-вторых, она с остервенением грызла леденец — такой же, как и у меня — и несчастная палочка нервно вытанцовывала под вздернутым носиком оперативника. Я невольно улыбнулся, заметил, что голубые глаза зафиксировали мой собственный заменитель сигареты, и так мы и встретились — двое блэйд раннеров, которым курить нельзя, у которых противное настроение и сильные предубеждения против совместной работы.
— Икари Синдзи, Токийское управление.
— Вижу, — Сорью улыбнулась и вытащила изо рта леденец. — Сорью Аска Лэнгли, Берлинское управление.
«Гм. Хороший японский». Девушка слегка раскатывала «р» на немецкий манер, не слишком внятно интонировала, но говорила очень мягко и четко.
— Раз уж мы обменялись этой очевидной чушью, — мило улыбаясь, продолжила она, — то давай знакомиться по-человечески. Меня зовут Аска, и я тут по приглашению СКЕ ООН. Понимаешь, что это означает?
Однако, какой тяжелый характер.
— Понимаю, — сказал я и улыбнулся так же вежливо. — Это означает, что кризис у нас, а не у вас.
— А еще — вы не справляетесь.
С трудом удержавшись от невежливого раздраженного стона, я поклонился. Девушке хочется быть главной — пусть будет. Пока что. Мне, конечно, в корне не нравится такое хамство с первых же слов, но да пребудет в веках старая добрая японская вежливость. Пикироваться посреди зала с красивой коллегой — явный моветон, для этого еще будет много совместной работы. И ей вовсе необязательно сразу узнавать, что я редкостный хам.
Поднял самооценку, нечего сказать.
— Прошу, к выходу — это туда, Сорью-сан.
— «Аска», я же попросила. Тебя, надеюсь, можно называть Синдзи?
— Разумеется.
Чемодан перекочевал ко мне в руку, а Сорью, на ходу застегивая свой полу-дождевик, полу-плащ, пошла вперед. Я двигался слегка позади и слева и размышлял. Интересно, с чего бы это оперативник с таким послужным списком ведет себя, как школьница-хулиганка? Я, конечно, тоже не подарок, но первому встречному стараюсь не дерзить, особенно если нам еще работать вместе. Неужели настолько отличаются культуры? Пока я размышлял о пробелах в своем образовании и прорехах в воспитании Сорью, мы вышли на парковку, где рыжая с наслаждением вышвырнула прилично изгрызенный леденец, полезла в карман и достала сигареты.
— Так, жизнь налаживается, — доверительно сообщила она, изучая тоскливые окрестности стратопорта поверх тлеющей сигареты.
Я, затягиваясь сам дымной отравой, ее мнение разделял, но поддерживать вслух не спешил. Нас обходили спешащие люди, кто-то оборачивался с недовольными минами — мол, чего встали, проход загораживаете. Не знаю, как там Аске, а мне было все равно — я чувствовал себя героем дешевого старенького боевика: у меня есть длинноногая напарница с туманным прошлым и колючим стервозным нравом, страшно засекреченное дело планетарной важности, свой жуткий скелет в шкафу, мрачные перспективы. Хотелось еще хэппи-энд в придачу, но это уж как получится. Приложим, так сказать, все усилия.
Я покосился на слегка оттаявшую немку: у нее есть недотепа-напарник, которому страшно везет (Евы сами на убой лезут), чужая страна, совершенно забойное задание. И вот она стоит вся из себя роскошная, рыжая и красивая, под маревом щита, на котором испаряются капли, прищурившись, курит длинную сигарету и думает… Вот о чем она думает — представить не получилось. Но стояла она здорово. Хоть мы с ней и загораживали людям проход.
— Ну что, Синдзи, идем, что ли?
Аска щелчком отправила бычок в урну, промахнулась, ничуть не расстроилась и обернулась ко мне:
— Где тут твой ховеркар?
— Идем.
К моему изумлению выражать негодования или недовольство моей машиной она не стала, пощелкала бардачком и кивнула, мол, трогай. Я включил ускорители и сделал свечку. Стекло тут же залили потоки дождя, и погода жадно взялась за исстрадавшийся ховеркар, на который так долго смотрела сквозь преграду. Я пристроился в спешащий поток и взял курс на гостиницу, куда поселили Аску. Сорью все больше молчала, глядя по сторонам, и изредка интересовалась особенностями здешних правил движения, — словом, вела себя вполне прилично, а когда я включил едва слышно своего любимого тоскливого Рипдаля, она и вовсе затихла.
Так мы и ехали — сквозь дождь, сквозь огоньки машин и реклам, а по сути — сквозь город, и я чувствовал, как какие-то неуверенные ниточки тянутся между нами, словно раздумывая: а стоит ли налаживать контакт?
— Тяжелые у тебя музыкальные вкусы, Синдзи, — сказала, наконец, Аска. — Всерьез считаешь, что жизнь — дерьмо?
Оказывается, я такой несложный, прямо обидно как-то, ей-богу. Не одноклеточное все же.
— Что-то вроде. А ты что слушаешь?
Аска покосилась на меня и дернула уголком рта:
— Марши.
Я решил, что ослышался, и повернул к ней голову, а Сорью, довольная, видимо, произведенным эффектом, сцепила пальцы и потянулась:
— Чего уставился? Да, марши — немецкие, японские, русские, английские.
Я попытался представить, что должно твориться в голове у человека, который слушает марши для души, и ничего хорошего мне на ум не приходило. Видимо, лицо у меня все же выразительное, потому как Сорью мгновенно завелась.
— Да, и что? Это ритм, сила, решительность — то, с чем люди тысячи лет шли на смерть. Это музыка прогресса, Синдзи.
— Того самого прогресса, который привел нас к Последней Войне, — не удержался я. Это все же был перебор — тоже мне, милитаристка недобитая выискалась.
— И что такого? Что тут такого, Синдзи? — поинтересовалась она. — Мы что, гоняем друг дружку камнями, как обещал Эйнштейн? Цивилизация уничтожена? Оглянись вокруг.
— На кислотный дождь? Или на висячий город, который стоит над зараженной землей?
— Появились АТ-поля. Появились новые строительные технологии, — жестко сказала Аска. — Развились колонии.
— Да, появилось много миров в космосе, куда люди притащили свою склонность мочить все живое.
— Это сопли, Синдзи, — фыркнула она. — Мы уничтожили этот мир и сделали себя сильнее, теперь на десятках других планет эта эволюция продолжается.
Вот это да, фанатик войны после ядерного Армагеддона. И попадает она прямиком ко мне в напарницы — просто феерическое везение. Я не успел вдоволь порадоваться такому приобретению, как Аска вдруг спокойно и тихо сказала:
— В моей семье каждое поколение кого-то убивали на войне. Сотни лет. Но если люди должны убивать друг друга, чтобы стать сильнее — оно того стоит.
«Кого убеждаем, рыжая? Меня или себя?»
— Странно, как ты с такими убеждениями уничтожаешь Ев — это же вершина прогресса и все такое.
Я сообразил, что Аска не отреагировала, и снова к ней обернулся. И наткнулся на взгляд, целиком состоящий из концентрированной ненависти, и я повис на этом взгляде, как повисают приколотые к стене копьем.
— Странный вопрос, — тяжело сказала Аска. — Потому что это худшее, что создал человек.
Так ставят в разговоре точку, и намеки подобной толщины я вроде пока понимаю. Однако же, моя рыжая партнерша становится еще интереснее. Я не люблю, когда в работу мешают личное — а не надо быть душевидцем, чтобы понять, что оно тут есть. Мой опыт подсказывает, что в нашем деле это приводит к ужасным последствиям. Да, есть идейные, есть те же «линчеватели», некоторых спонсируют крупные магнаты, но такие долго не держатся в деле, и я лично склонен поэтично считать, что их убивают даже не Евы — их убивает собственная ненависть к Евам. Когда ты мстишь или там просто искренне ненавидишь свою мишень, ты целишься в какой-то идеальный объект своей ненависти, не раздумывая, а что же на самом деле там, на том конце траектории пули. Но мишень меняется из раза в раз, а чувства — нет, и рано или поздно это становится очень, очень скверной помехой, но когда ты понимаешь, что был неправ, твоя ненависть уже сделала свое дело. Но Аска то ли была исключением, то ли стоило сказать: «пока что была исключением».
Словом, до номера мы дошли в полном молчании. Она кивнула мне и остановилась в дверях, а я смотрел из-за ее плеча: хороший у нее номер, на вид — так даже получше моей квартиры. Волосы Аски пахли табаком, уставшей девушкой и какими-то тонкими духами.
— До завтра, Синдзи, — прохладно сказала она. — Я перезвоню вашей Кацураги сама.
— До завтра. Устраивайся тут.
Дверь закрылась за Аской, и я пошел по коридору, размышляя. Она привлекательная — грудь на отлично, ноги стройные, — это идет в плюс. У нее очень напрягающие меня взгляды на жизнь. И это, как ни странно, тоже мне нравится, хотя бы потому, что не буду рассуждать, какая она клевая, и как было бы здорово с ней сходить на свидание. А еще она стерва с мрачным прошлым.
«Да у меня просто идеальная напарница», — решил я, уже выводя ховеркар с парковки отеля.
Итак. Надо сделать пару звонков полезным людям, и можно отправляться домой — общаться с моей личной Евой. Я уже привычно поймал себя на мысли, что мне интересно, как она там, расстроился и погрузился в деловые вопросы.
День закончился, как и начался, то есть быстро и внезапно. Я открыл дверь квартиры и прислушался: было темно и тихо, как мы и условились с Аянами, но в комнате шумели кулеры компьютера. Разувшись, я вошел и обнаружил силуэт Евы у монитора. Первая мысль носила привычный характер: она сломала пароли и шлет все мои файлы делягам из «Ньюронетикс».