— Кровь течет. Здесь. И вот здесь.
— Выглядит так, будто тебе сделали кесарево, — замечает Митрано.
— Дурак ты, при кесареве не такой длинный разрез! — говорит Симончелли.
— А мне откуда знать? Я что, видел, что ли?
Рене сдается и решает на время поменяться местами с Кампорези. Даже такая простая операция требует внимания: нельзя просто вылезти из «Линче» и пройти пятнадцать метров до машины «скорой помощи». Может, сейчас, в восемь часов вечера, где-то рядом, в скалах, спрятались снайперы. Сперва надо выстроить безопасный туннель из бронетехники.
Наконец сержант садится в «скорую помощь», на место водителя. Доктор просит его лечь на носилки сзади. Лекарство, которым он обрабатывает рану, жжет, как чистый спирт, а может, это и есть чистый спирт. У Рене под мышками припухлости в форме подковы, еще одна такая же, но побольше, на спине. Доктор прикладывает к ранкам тампон с дезинфицирующей жидкостью, несколько секунд жжет, потом жжение проходит, остается ощущение свежести.
— Сержант, дышите!
— А?
— Вы задерживаете дыхание. Дышите!
— А, о’кей.
Рене закрывает глаза. Лежать. Вытянуть спину. Оттого, что он наконец-то может расслабиться, по всему телу разливается ощущение, похожее на оргазм.
Доктор начинает массировать ему спину, у него горячие руки. Никогда еще Рене не подпускал другого мужчину так близко к своему телу, поначалу его это смущает, но потом он расслабляется. Вот бы это никогда не кончалось!
В голову приходит мысль провести ночь в машине «скорой помощи», лежа, вместо того чтобы скрючиться на водительском сиденье в набитой битком «Линче», где из-за торчащего впереди руля даже на бок не повернешься. Но, если честно, место на носилках полагается Кампорези. Он вел «скорую» с самого утра, Рене сам его сюда и послал: перевести его сейчас в «Линче» нечестно. Но сержанту трудно думать. Впервые за годы службы эгоизм борется с чувством долга.
Любой из моих людей поступил бы так же. Никто не пожертвует собой ради меня.
На самом деле это не так, и ему это прекрасно известно.
И вообще все они эгоисты. Мы все эгоисты. Почему я всегда должен вести себя так, будто я лучше их, почему я должен поступать так и на этот раз, ведь благодарности от них не дождешься? Я устал больше других. А завтра я должен быть в форме, чтобы спокойно провести их через деревню.
Нет, нет, нет! Это нечестно! Здесь должен спать Кампорези.
Рене знает, что уступи он искушению и останься спать на носилках, он станет меньше себя уважать. Ведь он собирается воспользоваться тем, что он выше по званию, чтобы удобнее поспать. Так же ведут себя многие начальники, которых он всегда презирал.
Все пользуются тем, чем могут. Все мы сволочи — кто больше, кто меньше. И вообще речь всего об одной ночи.
Он садится. Доктор просит его лечь обратно и подождать, пока не подействует обезболивающее.
— Минуточку! — просит Рене.
Он тянется к рации, расположенной в голове салона, связывается со стоящей впереди «Линче» и простит позвать Кампорези.
— Слушаю, Рене! — отвечает тот.
— Мы с тобой поменяемся местами. Сегодня я ночую в «скорой помощи».
В ответ — долгое молчание.
Рене нажимает большим пальцем на кнопку.
— Я остаюсь в «скорой помощи». Как понял?
Молчание.
— Кампо, ты меня слышал?
— Вас понял. Конец связи.
Когда Рене укладывается обратно на носилки, они уже не кажутся такими удобными. Он вдруг замечает, что они жесткие и что, когда он лежит на спине, руки свисают на пол — приходится сложить их на груди, как у мертвеца в гробу. Может, не стоило идти на сделку с совестью из-за нескольких сантиметров свободного пространства, но что сделано, то сделано. Он и сам удивляется, что совесть его не очень мучает.
Лейтенант Эджитто, всухую почистив зубы пластмассовой щеточкой, укладывается на соседние носилки. В этой части конвоя они старшие по званию, и они проведут ночь удобнее, чем остальные. Это стыдно и несправедливо, но так уж устроен мир. Наверное, Рене пора к этому привыкнуть. Он делает глубокий вдох, хотя воздух в «скорой» совсем спертый.
Первый день завершился, а они прошли всего пятнадцать километров.
На холодном розовом рассвете из башен бронемашин выглядывают головы Анджело Торсу и Энрико Ди Сальво. Глаза у обоих стрелков красные, ноги отваливаются. Из шерстяных одеял, в которые ребята закутаны по шею, выглядывают любопытные стволы «браунингов».
— Эй! — тихо окликает товарища Торсу.
— Эй!
Они переходят на шепот.
— Мне надо сойти.
— Нельзя. Терпи!
— Нет, мне правда надо.
— Если Рене застукает, тебе крышка!
— Он спит. Мне его отсюда видно. А ты прикрой меня сзади.
Голова Торсу исчезает на пару секунд, как у нырнувшей в пруд утки. Когда он выныривает на поверхность, в зубах у него рулон туалетной бумаги. Торсу вылезает из башни. Он идет по «Линче», расставив руки, чтобы удержать равновесие, затем ставит ногу на порожек и спрыгивает.
— Давай быстрее! — шепчет ему Ди Сальво.
Торсу уже решил, где присядет — за большой скалой в центре бывшего русла: когда-то она торчала из воды, создавая водовороты. Всю ночь он с вожделением глядел на скалу при свете полной луны, когда выходил из забытья, отдаленно напоминающего сон.
Об опасности сверху — например, о выстреле прямо в затылок — он даже не задумывается. Если бы враг собирался его убить, он бы давно это сделал. Он больше боится того, что может скрываться внизу, под ногами. От «Линче» до скалы порядка сорока шагов. Сорок раз он рискует наступить не туда и навсегда исчезнуть с лица земли. «Если ты не слышишь взрыва, значит, тебя уже убили», — говорил на подготовке Мазьеро.
Торсу старается шагать пошире и осторожно ставить ногу (он знает, что это бесполезно: наступишь на детонатор — и до свидания). Поначалу он двигается нерешительно, то и дело оборачиваясь в сторону Ди Сальво и словно ища поддержки. Тот знаками просит его поторапливаться, двигаться поживей, сейчас проснется Рене и даст нагоняй обоим: Ди Сальво — за то, что сидел и молчал, пока сардинец нарушал правила безопасности.
Еще один шаг. Двигаться зигзагом или напрямую — никакой разницы, так что лучше пойти самой короткой дорогой.
Он уже проделал половину пути. Теперь он идет увереннее и быстрее. Кишечник знает, что скоро его хозяин скроется от посторонних глаз, и начинает сжиматься. Торсу ускоряет шаг. Последние метры он преодолевает бегом. Прежде чем зайти за скалу, он наклоняется, подбирает с земли камень и бросает перед собой, чтобы отогнать змей, скорпионов, ядовитых пауков и всякую прочую дрянь.
Наконец-то он один. Спускает штаны. Холод приятно покусывает голые ляжки. Член спрятался, сжался, стал похож на орех. Торсу тискает его пальцами, но тот лишь нехотя выпускает слабенькую темную струйку мочи.
Какое унижение пришлось ему пережить! Он простоял все это время в пулеметной башне, совершенно разбитый и грязный. С какого перепугу он решил участвовать в операции? Он имел право остаться на базе. И ради чего все это? Чтобы доказать, чего он стоит, насколько он честный? Честный по отношению к кому?
Телу больше нечего извергать, его сотрясают спазмы, но ничего не выделяется. Впрочем, просто сидеть и не мешать своему телу тоже приятно. За время болезни первый старший капрал завел привычку разговаривать с собственным пищеварительным аппаратом, словно это не часть его, а кто-то другой. Когда живот очень болит, Торсу его бранит, когда отпускает — хвалит. Сейчас он старается его успокоить:
— Нам еще долго ехать. Если сегодня ты будешь плохо себя вести, Симончелли меня пристрелит. Серьезно.
Беседуя с кишечником, он одновременно играет с разбросанными повсюду камушками и царапает ногтями землю. Чтобы пятки не затекли из-за того, что он долго сидит скрючившись, Торсу раскачивается взад-вперед, словно китайский бонза. Он бы принялся что-нибудь насвистывать, но это уж было бы слишком.
Подняв голову, он видит первый луч солнца, падающий ему прямо на лицо. Свет прозрачный и яркий, но не теплый. Солнце так тесно прижалось к горе, что Торсу чудится, будто он видит его движение. Вот выглянул огненный шар и того и гляди покатится вниз, поджигая все вокруг. Небо покрыто оранжевыми, желтыми и розовыми полосками, рассекающими бледную голубизну. Торсу никогда не видел такого ясного и величественного восхода, даже на пляже в Коакуаддусе, где они с приятелями летом встречали рассвет.
— Вот это да! — восклицает он.
Жаль, что рядом нет Tersicore89. Она бы сумела выразить переполняющие его чувства намного лучше: все-таки она поэтесса. Но Tersicore89 он больше не нужен. Она обиделась из-за того, что он позволил себе усомниться. Торсу чувствует, как накатывает печаль.
Когда ему надоедает смотреть на восходящее солнце, он кое-как подмывается водой из фляжки, а подтереться придется шарфом.
Врагов поблизости вроде бы нет. Никто в него не целится. Если забыть о найденном вчера СВУ (а его могли заложить и раньше), если забыть об этой неприятности, никаких следов присутствия врага не видно. Впервые у Торсу закрадывается мысль, что они сами создают себе проблемы на пустом месте и что, наверное, до самого конца все пройдет как по маслу.
— Дураки! — тихо говорит он, направляясь обратно к «Линче» — спокойно, уверенным шагом, засунув руки в карманы (но все же стараясь идти по своим следам).
— Что ты сказал? — шепчет Ди Сальво.
Торсу в ответ лишь машет рукой. Он чувствует себя чистым, собранным, спокойным. Готовым ехать дальше.
В половине седьмого они уже находятся в пути. Мазьеро обещал, что не тронется с места, пока они его не догонят. Лейтенант Эджитто спал урывками, главным образом, из-за холода. Ночью температура резко упала, и, забывшись беспокойным полусном, он лежал, закутавшись в плащ-палатку, и дрожал. Каждую четверть часа сержант Рене поднимался с носилок, садился на место водителя, заводил двигатель — обогреть салон, а потом гасил, чтобы не тратить зря топливо. В конце концов ему надоело ходить туда-сюда, и он остался сидеть за рулем, не засыпая, вглядываясь в ночь. Эджитто восхищает исключительное упорство сержанта. Как-то неудобно, что его заражает уверенностью человек намного моложе его. Свободные носилки сразу же занял Абиб, который до сих пор храпит и у которого, даже когда он спит, наглый вид — ноги раздвинуты, рука согнута под головой.