Эджитто приходится пальцами разминать застывшие, словно резина, мышцы лица. Налицо все симптомы простуды: нос заложен, ломота, тяжелая, свинцовая голова, может, у него температура? На всякий случай он разжевывает таблетку тахипирина, затем ополаскивает рот. Он прекрасно понимает, что сделает с его печенью лошадиная доза парацетамола, но сейчас не время думать об этом.
Рене ведет намного мягче, чем Кампорези, и умеет проезжать ямы, щадя амортизаторы. Сейчас, когда они идут в колонне третьими, перед ними меньше пыли и все лучше видно. Сержант бормочет ему «доброе утро» и умолкает, словно не желая мешать медленному пробуждению Эджитто. Сам он выглядит бодрым, несмотря на рану на животе и на то, что ночью почти не спал.
За несколько минут они пересекают Лартай — в целости и сохранности.
— И раз! — говорит Рене, шумно выдыхая.
Эджитто протягивает ему энергетический батончик, сержант не отказывается. Так они празднуют прохождение первой деревни, пока Абиб шумно очищает носовые проходы. Действие парацетамола достигло наивысшей точки, победив ломоту во всем теле и свойственное простуде отупение. Мягкий покой, который дарят лекарства, — вот на что всегда может рассчитывать лейтенант.
За спиной остается Пушта, Сайдаль они объезжают, вскарабкиваясь на горный склон. Сержант не принимает никаких стратегических решений: все, что они могут (и должны) делать, — идти точно по следу, оставленному прошедшими раньше машинами. Там, где виден след шин Мазьеро, их точно не ждет никаких сюрпризов.
В семь тридцать они видят вдали кучку домов селения Тарихай: на карте деревня казалась больше, на самом деле перед ними несколько горных хижин. Они поднимаются на еще большую высоту, идя по середине склона. Затем спускаются обратно к устью реки и оказываются в точке, где долина неожиданно сжимается, словно песочные часы: здесь-то им и приготовили представление.
Путь преграждает бескрайнее стадо рыжеватых овец, с обеих сторон в стадо вливаются все новые и новые животные. Скользя копытами, овцы спускаются по отвесному склону: два живых потока сливаются у них на пути, образуя шерстяной водоворот. Овцы трутся друг о друга, обнюхивают друг другу зад, то и дело поднимают голову к небу и отчаянно блеют.
Эджитто удивлен подобным вторжением жизни.
— Сколько их может быть? — спрашивает он.
Рене не отвечает, он уже понял то, чего не заметил лейтенант, отвлеченный животными или неконтролируемыми потоками серотонина в гиппокампе. Сержант приподнялся над рулем и покусывает верхнюю губу.
— Пастухов нет, — говорит он и хватает висящий на спинке сиденья бинокль. Внимательно разглядывает окрестности.
И правда, пастухов нет, никого нет, кроме овец, сотен овец. Кажется, что гора извергает потоки овец, а те спешат вниз, напуганные чем-то, что военные видеть не могут.
— Пора сматываться! — говорит Рене.
Эджитто видит, что у Рене изменился цвет лица.
— А как? — спрашивает он. — Мы же не можем двинуться.
— Надо стрелять.
— Стрелять в овец?
Торсу стоит в пулеметной башне, в нескольких метрах от них, вид у него веселый. Он то ныряет внутрь, то высовывается наружу, указывая на овечьи потоки.
Рене хватает рацию и вызывает Чедерну, находящегося в голове колонны, однако веселый ответ Чедерны (блеяние) перекрывается грохотом гранатомета у них за спиной. Краем глаза в зеркало заднего вида лейтенант видит вспышку. Потом — черный дым, валящий из какой-то машины. Эджитто задерживает дыхание, пытаясь понять, что же произошло. Поняв, что попали в гражданский грузовик, он испытывает облегчение. Лишь много времени спустя он задумается, почему в это мгновение не проявил человечности.
Все, что случилось потом, до той секунды, когда «Линче», за рулем которой сидел Сальваторе Кампорези, подорвалась на двадцати килограммах взрывчатки, до того, как разорвало на куски весь экипаж, кроме одного человека — ему повезло, отбросило на несколько метров, в гущу овец, — заняло не больше трех, максимум четырех минут.
Торсу, Ди Сальво, Ровере и все остальные стрелки стреляют из «браунингов». Стреляют в кого-то невидимого, наугад, в основном целясь вверх.
Стреляет Маттиоли.
Стреляет Митрано.
Никто так и не понял, откуда прилетела граната, поэтому они целятся в овец, кубарем спускающихся с горы, словно овцы представляют угрозу. Вскоре ситуация проясняется: враг начинает бить из всех имеющихся у него видов оружия, бить со всех сторон. Минометы стреляют из деревни Тарихай и из деревни Ханджак — ясно, что артиллеристы хорошо подготовились, потому что они стреляют с нескольких десятков метров. Спереди и с обеих сторон колонну обстреливают из легкого оружия, в нее летят ракеты и шрапнель, разрывающаяся в воздухе и падающая градом на головы. Ад, сущий ад на земле.
Стреляют Пеконе, Пассалакуа и Симончелли.
В девять часов Чедерне удается разглядеть наверху силуэты двух вооруженных людей, и он стреляет без остановки до тех пор, пока не нейтрализует обоих. Радость, которую он испытывает, когда видит, как первая тень отскакивает назад, слабее, чем он ожидал, все происходит слишком быстро и слишком далеко. Когда на полигоне попадаешь точно в сердце темного силуэта, испытываешь большее удовлетворение.
Стреляет Руфинатти.
Йетри старательно выполняет свою работу, а работы у него немного: он подает Ди Сальво пулеметные ленты, а в перерыве пытается разглядеть врага в бинокль, чтобы сообщить его координаты Чедерне. Йетри совершенно спокоен. Он почти не отдает себе отчета в том, что происходит. Какая-то овца жмется к горячему металлу дверцы, потом глядит в окошко прямо ему в глаза. Йетри тоже смотрит на овцу, как зачарованный, пока не раздается крик Ди Сальво:
— Очнись, тормоз!
Стреляют Аллане, Кандела, Верчеллин и Анфосси.
Рене орет по рации:
— Вперед, вперед, вперед, быстро вперед!
Вперед должна ехать Дзампьери, она возглавляет колонну, но Дзампьери словно окаменела. В голове пусто, Дзампьери глядит на овец и думает, что они здесь делают, хотя правильнее было спросить, что она здесь делает, почему не уезжает?
Кампорези жмет на гудок, надеясь вывести Дзампьери из оцепенения. Но вокруг стоит такой шум, что его никто не слышит.
Еще одна граната, на воздух взлетает еще один грузовик.
Эджитто ослеплен взрывом мины, которая разом укладывает десяток овец. «Скорую помощь» трясет.
— Вперед, вперед, вперед!
Овцы словно сошли с ума, они разворачиваются и начинают карабкаться на гору, сталкиваясь со спускающимися животными. Все вместе они съезжают вниз на несколько метров, но ни одна из овец не падает.
— Вперед, твою мать, вперед!
Кампорези жмет на газ, до предела выворачивает руль направо, чтобы не столкнуться с машиной Дзампьери, обходит ее, скрипя колесами, одни овцы отступают назад, чтобы его пропустить, других он безжалостно давит, встает в голове колонны, рассекает блеющую массу, левым передним колесом попадает на нажимную крышку, сделанную из двух полосок графита, взятых из алкалиновых батареек мощностью 1,5 вольта, та приводит в действие взрывное устройство, и машина взлетает на воздух.
Обгорелые обломки «Линче» валяются на пожухшей траве. Йетри глядит на них в забрызганное грязью окошко. Чтобы было лучше видно, можно протереть стекло рукой, но он знает, что почти вся грязь снаружи, оттирать изнутри бесполезно. Приглядевшись внимательнее, он замечает, что некоторые из разбросанных на земле ошметков — те, что поменьше, принадлежат не машине, а людям. Вон стоит ботинок, из которого что-то торчит. Относительно других кусков ясности нет. Так вот как разлетается на части человеческое тело, думает он.
Из машины пламя разливается по сушняку в радиусе нескольких метров и оттуда расходится лучиками.
Сколько же овец убило взрывом? Наверное, полсотни, а может, и больше, — окровавленный шерстяной ковер, над которым стелется дым, валящий клубами из пылающего остова «Линче». В мозгу Энрико Ди Сальво всплывает слово «гекатомба». Спроси у него вчера, да что там вчера — несколько минут назад, что это значит, он бы не смог объяснить. Гекатомба? Гека… что? Но оно всплыло само, это ученое слово из какого-то пособия, всплыло в памяти — точное и бессмысленное, словно стрела, попавшая в дно колодца: гекатомба.
Сальваторе Кампорези, Чезаре Маттиоли, Артуро Симончелли, Винченцо Митрано. Их больше не существует. Они дематериализовались.
Анджело Торсу после пиротехнического представления лежит на земле в тридцати мерах от подорванной бронемашины. Он потерял сознание, но почти сразу пришел в себя. Он не чувствует ни рук, ни ног, ничего не видит и дышит с трудом. Прежде чем в голову придут другие, умные мысли, он думает о том, что боится, как бы к нему не подошла овца и не принялась его лизать. Мысль о том, что в темноте его лица коснется шершавый овечий язык, приводит его в ужас. Все его тело покрыто кровоточащими ранами, и он это знает.
Сержант Рене в уме пересчитал своих людей. Считал он медленнее, чем обычно, но результат получился достоверный. Не хватает Кампорези, Маттиоли, Митрано и Симончелли. Торсу неподвижно лежит на земле, видимо, и его можно считать выбывшим из строя. На глаза Рене (кто бы мог ожидать!) наворачиваются слезы.
Чтобы стать героями, одного героизма недостаточно.
Враг прекращает стрельбу, но почти сразу, приободрившись, возобновляет. Только Чедерна мгновенно отвечает. Он стреляет и заряжает, стреляет и заряжает, стреляет и заряжает, не переводя дыхания.
Одно из последних воспоминаний Роберто Йетри об отце — как тот разбудил его ночью и повел посмотреть на горящее жнивье. Все поля были охвачены пламенем, пылала вся Дауния, на фоне черного неба виднелись красные холмы.
Дзампьери глядит на дым и различает причудливые очертания: дерево, ладонь, огромный дракон. Это все не на самом деле.
Что-то щелкает, и диафрагма Торсу начинает работать нормально. Постепенно возвращается зрение (не до конца, левый глаз распух, веко поднимается наполовину). Глазам Торсу открывается полоска неба. Где бы ты ни находился, ты обязан сообщить остальным, что жив. Это если остальные тоже живы. Торсу собирает силы по всему телу, сосредотачивает их в правой руке и с невероятным трудом поднимает ее.