му, чему надо. Даже если родится девочка. Мне бы очень хотелось девочку. Тебе уже сообщили? Мальчик или девочка, а, Розанна? Скажи мне, пожалуйста, мне очень хочется знать.
Он слышит тяжелое дыхание на другом конце провода. Она плачет. Жаль, что она не здесь, рядом с ним, — он бы обнял ее, вытер ей слезы. Хорошо, что она плачет, ведь для них это самое светлое и печальное мгновение, отсюда начнется их история, и через много-много лет они будут помнить эту минуту.
— Какой же ты дурак, Рене!
— Нет, Розанна. Я все сделаю как надо, обещаю! Вдвоем… вдвоем мы как-нибудь справимся.
— Замолчи! Неужели ты не понял?
— Что?
— Уже слишком поздно.
У Рене пересохло во рту. Он говорил долго и быстро. Американцы вокруг разговаривают на повышенных тонах, орут в трубку, лают, как псы, ни на кого не обращая внимания. От шума у него голова идет кругом.
— Что ты сделала? — спрашивает Рене.
— Слишком поздно.
— Розанна, что, черт возьми, ты сделала?
Овцы несутся по склону, качаются на тоненьких ножках, морды искажены страхом. Что-то не так, пастуха не видно. Они решили нас обмануть. Огонь, огонь, огонь из всех стволов! Грузовик взрывается с таким грохотом, что потом долго свистит в ушах. Надо быть ко всему готовыми, надо быть начеку. Ребенок еще не ребенок, а комар. Высосут через трубочку, и за пять минут все кончено.
— Прощай, Рене! — говорит Розанна. — Береги себя!
Массажистку зовут Оксана, ей тридцать восемь лет, но на вид больше. Она из Туркменистана — для Чедерны это всего лишь еще одна поганая дыра где-то к северу, еще одно место, куда не стоит стремиться. Кроме этого, она не рассказывает ему о себе почти ничего: когда он пытается завязать беседу, она резко его обрывает, указывая на кушетку или, когда дело кончено, на дверь. На вопросы она отвечает односложно и ни разу не спрашивает о его жизни. В отместку Чедерна заставляет ее сократить время массажа. Он сразу же хватает ее за руку и кладет ее туда, куда ему хочется. Ей это не нравится, долгая подготовка позволяет ей воспринимать свою работу с меньшей брезгливостью — Чедерна не настолько бесчувственный, чтобы этого не заметить. На все про все хватает нескольких минут. Потом он снова оказывается на улице — он совсем не ориентируется на этой американской базе, а тревога не только не угасла, а, наоборот, становится все сильнее. Как только он успевает добраться до палатки, в которой молча, с понурым видом сидят его товарищи, ему хочется снова. Он хочет Оксану. Ни о чем другом он думать не может. Его железы безостановочно вырабатывают семя, чересчур много семени.
В течение дня он пять раз является к массажистке. Руками — это совсем не то, он не получает полного удовлетворения, но что поделать? Когда он пытается добиться большего, она его отталкивает. А когда дверь барака закрыта, он принимается пинать ее и бить кулаками.
— Выходи! — орет он. Потом слоняется по базе, но не проходит и получаса, как он возвращается. Она на месте. Он обрушивает на нее град вопросов, неужели он ревнует к проститутке? Она просто ходила в туалет. Он с трудом успокаивается.
Накануне третьего вечера в Дилараме у него кончаются деньги. Он пытается уговорить Оксану обслужить его бесплатно. Она даже не подпускает его к кушетке. Чедерна принимается ее оскорблять. Результат нулевой.
Он возвращается в палатку еще более взвинченным. Просит взаймы у Ди Сальво. Теперь он его лучший друг, других не осталось.
— Я тебе и десяти центов не одолжу, козел!
— Ну, пожалуйста!
— Отвали, Чедерна! Иди просить милостыни у других!
Он просит у Пеконе, у Ровере, у Пассалакуа, даже у Абиба. Все говорят, что у них нет денег, или просто отвечают «нет» с презрением, которого он не заслуживает. В конце концов он идет к Дзампьери.
— Зачем тебе деньги?
— Я не могу тебе сказать.
У Дзампьери под глазами круги.
— Все равно я бы тебе не дала, — говорит она. Вид у нее отсутствующий, глаза помутнели и стали похожи на глаза ее покойной бабушки, у которой была катаракта.
— Чрезвычайная ситуация.
— Нет. Неправда. Чрезвычайная ситуация уже была. Теперь ничего чрезвычайного не происходит.
— Ладно тебе, Дзампа, ну помоги мне!
— Знаешь, сколько часов я не сплю? Восемьдесят четыре. Я подсчитала. Восемьдесят четыре. Наверное, мне уже никогда не уснуть.
Чедерна в растерянности уходит. Ни одного евро не выклянчил. Как быть, если он не соберет деньги, он не знает.
Перед ужином он снова стоит перед бараком Оксаны. Он что-нибудь даст ей взамен. У него есть отличный нож, он стоит куда дороже десяти евро. Нож с резиновой рукояткой и антибликовым покрытием на лезвии. Жалко с ним расставаться, но он купит себе такой же, когда вернется в Италию.
Он врывается внутрь, на этот раз она на другой половине, причем не одна. Оксана выставляет его на улицу, понося почем зря на своем языке. Чедерна усаживается прямо на землю. Смеркается, а он все сидит и рисует в воображении, чем она занимается с другим солдатом. Ему-то она точно позволит больше, ведь он американец. Когда тот выходит, Чедерна тайком освещает его фонариком. Негр. Оксана только что была с негром! Он врывается, как фурия, захлопывает за собой дверь. Хочет застать ее на месте преступления, полуголой. Но на Оксане, как всегда, фартук, она стоит и укладывает на кушетке чистые полотенца.
— Ты была с ним?
Она бросает на него высокомерный взгляд. Пожимает плечами. Она не понимает.
— Что? Значит, и негров обслуживаешь?
— Do you have the money?[16] — спрашивает она, не оборачиваясь.
— No, — отвечает Чедерна.
— No money, no massage.[17]
Сейчас она опять его выставит. Надо успокоиться. Чедерна достает с пояса нож.
— I have this,[18] — говорит он.
Оксана отскакивает. Прижимается к стенке.
— Put it away![19] — кричит она. Одной рукой пытается дотянуться до ящика тумбочки на колесиках.
Она неправильно его поняла. Чедерна не собирался делать с ней ничего плохого. Он начинает хохотать.
— Гляди, как ты теперь заговорила!
— Put it away! — повторяет женщина.
За кого она его принимает? За подонка?
— Ну что ж, — говорит Чедерна, — раз ты думаешь, что я подонок, давай-ка повеселимся!
Он приближается и ногой отталкивает тумбочку. Она не сводит глаз с черного лезвия.
Чедерна крутит ножом в руке (он умеет поворачивать его пальцами на триста шестьдесят градусов — многие завидуют его ловкости).
— Тю, тю, тю, тю, тю, — говорит он, — no money, no massage? А у парня, который только что отчалил, деньги были?
Оксана сжимается и опускается на пол.
— Please! — умоляет она.
И в это мгновение Чедерна до конца понимает, какие возможности открывают перед ним 165 миллиметров стального лезвия с антибликовым покрытием. Деньги у него кончились. Оксана одна. Кому она будет жаловаться? Официально ее здесь нет, на военной базе не может быть проституток. А он через несколько часов сядет в вертолет и вернется к себе на базу. Даже если массажистку кто-нибудь прикрывает, а скорее всего так и есть, ее приятели не успеют собраться и отыскать его.
Переход от анализа ситуации к действию занимает несколько секунд. В армии его научили действовать быстро.
Он вежливо помогает ей подняться. Подталкивает к кушетке, разворачивает к себе спиной. Оксана повинуется кончику ножа, словно волшебной палочке. Она сильная, но не настолько, чтобы он не мог удерживать обе ее руки одной левой. Правой он раздевает ее и раздевается сам — снимает самое необходимое, потом вновь берет нож, который он на секунду зажал зубами, и приставляет к ее шее. Еле заметно нажимает, но не режет. Он не собирается ее ранить.
Ты и правда дикарь, Франческо Чедерна!
Я ведь волк, разве вам не говорили?
Оксана уже не кричит, а только постанывает — можно воспринять это как приглашение к действию. Она вся напрягается, когда Чедерна начинает покусывать ей плечо, его это лишь сильнее раззадоривает. Хочется разорвать ее в клочья и пережевать. Он измазывает ей слюной шею и голову. Ну вот, наконец-то в голове становится пусто. Призраки исчезают. Вот что ему было нужно — не так уж и много. Он солдат и прекрасно знает, как получить то, что ему не дают.
Он мало что запомнит. Как в последний раз взглянул на массажистку, прежде чем выскочить из барака: задранная до середины спины толстовка, валяющийся на полу фартук, спущенные до лодыжек брюки и трусики, две точеные ноги, кажущиеся в красноватом свете совсем белыми. Одна нога слегка подрагивает. Чедерна, насытившийся, обессиленный, не верящий своим глазам, исчезает в ночи.
Джулия Дзампьери долго бродила по американской базе, где в отличие от их базы нет полной темноты — ее нарушает свет неоновых ламп над входами в помещения. В голове у Дзампьери пусто, словно кто-то взял шланг и смыл все мысли. Завернув за угол палатки, она натыкается на качели. Качели самодельные: шина грузовика подвешена на двух цепях к металлической треноге. Зачем морпехам качели? Как в анекдоте: чем занимается американский солдат на качелях? Тем, чем на них и занимаются, думает Дзампьери, качается.
Она садится на шину и сползает в дыру посередине. Отталкивается ногами. Цепь поскрипывает, она вновь касается земли носками ботинок, а потом начинает двигаться так, как ее научили сто лет назад, в прошлой жизни: согнуть и разогнуть ноги, согнуть и разогнуть… Чтобы было легче качаться, она наклоняется вперед. Качели убаюкивают, словно она лежит в колыбели: вперед — назад, вперед — назад в неподвижном, горячем, темном воздухе.
Когда солдаты возвращаются на базу «Айс», погода меняется. Три дня, не переставая, идет дождь — мелкая раздражающая морось. За короткое время в этом районе выпадает средний годовой объем осадков, а потом двойной и тройной. Покрывающая землю пыль превращается в грязь, а затем просто в жижу. С любого, даже едва заметного пригорка, текут грязные ручейки. Ручейки вливаются в поток, пересекающий всю базу с севера на юг и выходящий из главных ворот. Постепенно становится ясно, что палатки не на сто процентов водонепроницаемые и что, когда их ставили, многое сделали небрежно. Приходится выкапывать рвы по периметру палаток, латать дыры, закрывать их клеенкой. Ребятам словно безжалостно и цинично объясняют, что земная жизнь продолжается: одни умерли, другие выжили — теперь выжившим придется закатать рукава и постараться сделать так, чтобы никто не промок.