Наш путь лежал через плоскогорье в узкую долину, поросшую травой, где бабушка непременно захотела остановиться. Мы немного отошли от машины, я поддерживала бабушку, которая оглядывалась вокруг и явно что-то искала. Несколько кочек на пустоши были чуть выше других, и бабушка сказала, что это руины. Именно там, как она считала, было место рождения акушера Гисли Реймонда. С видом на крутой обрыв. Она села, а я побежала к машине за фотоаппаратом. Бабушка попросила заодно принести ей из бардачка губную помаду. Открыв бардачок, я увидела Священное Писание.
Пока я снимала, пробилось солнце, его лучи играли в траве на кочке, затем солнце снова скрылось в тучах, и волшебство исчезло. Я полежала на кочке, а встав, обнаружила, что на кофту, которую бабушка связала мне специально для этой поездки, налипли дриады. Когда мы снова сели в машину, я спросила бабушку, зачем ей Библия в бардачке. Как у странствующего проповедника. Она не знала, что книга там, по ее словам, вполне могла попасть туда случайно.
На обратном пути бабушка поделилась тем, что помог ей выяснить генеалог: Гисли Реймонд Гудрунарсон по прозвищу Добрый, которого все звали Нонни, был иностранного происхождения. Он внук Реймонда Гисли, которого тоже звали Нонни. Считается, что бабушка Реймонда Гисли в свое время приплыла в страну на купеческом судне и вышла замуж за священника. Иногда было трудно понять, куда бабушка ведет свой рассказ, потому что в нем нарушалась или отсутствовала логическая связь, кроме того, она периодически засыпала на полуслове. Бабушка часто отклонялась от основной сюжетной линии, но вскоре возвращалась. Генеалогические изыскания привели за границу, и, по словам двоюродной бабушки, есть все основания полагать, что наша прародительница с того судна была потомком Паскаля — если не самого философа, исследовавшего пустоту и смастерившего первую счетную машину, то, по крайней мере, его родственника.
— Я и не представляла, Дия, насколько глубоки наши корни.
Впрочем, бабушка постоянно путалась, родственник ли нам отец света, течет ли в наших жилах его кровь. Однако я быстро поняла, что эта непоследовательность нужна, чтобы удерживать мой интерес.
А закончила она свой рассказ на самой важной, ключевой детали:
— У него сердце было с другой стороны.
Она обнаружила в старых документах, что у отца света из Северной Исландии сердце было справа.
Посреди плоскогорья двоюродная бабушка попросила остановить машину, хотела проверить, созрели ли ягоды в конце июля. Как только я встала на обочине, включив аварийку, мимо нас проследовала целая вереница машин. Бабушка отошла на несколько метров и вскоре принесла полпригоршни вороники, разделила ее между нами. Когда село солнце, зажглись окна домов. Несмотря на вечер, бабушка, как и по пути на север, хотела ехать вдоль фьорда, а не через недавно открытый под ним тоннель. Иными словами, она не захотела проделать сто шестьдесят пять метров под морем и плавающими в нем рыбами. Фьорд, как зеркало, отражал горы и небо, она опустила стекло со своей стороны, чтобы слушать пение птиц. Вдоль дороги на безветрии тянулись вверх кустики луговика.
— Здравствуй, поморник, — доносилось с пассажирского сиденья.
— Здравствуй, крачка.
Бабушка хотела ехать медленно — тащиться по извилистой дороге, как она сама выражалась, на нашей «Ладе» только так и можно было.
Мы ехали пешком, я в желтых теннисках на босу ногу, и мне вдруг показалось, что все это со мной уже случалось, что мы уже об этом говорили, что я уже слышала, как бабушка сказала, когда мы стояли на обрыве:
— Здесь мы потащимся по извилистой дороге, Дия.
А потом добавила: в каждой поездке кроется еще одна.
Побережье окутала пелена тумана, острова и шхеры то появлялись, то исчезали.
По пути на юг мне пришлось дважды заливать воду в карбюратор, а вскоре после возвращения с «Лады» сняли номера.
Осенью я решила поменять теологию на акушерское дело. Мой выбор стал для семьи еще большей неожиданностью, для всех, кроме двоюродной бабушки.
— У тебя руки акушерки, — отреагировала она.
Прабабушка тоже упомянула руки в своем дневнике. Я отдавала все силы, писала она, чтобы исцелять руками, даже если казалось, что работа мне дается легко.
На нижней полке стеллажа четыре фотоальбома. Все с цветными обложками, три из них в цветочек, на четвертой щенки. На фотографиях в основном мы с сестрой в платьях, сшитых двоюродной бабушкой. Также много фотографий меня одной: на коленях у двоюродной бабушки в младенчестве, в гостях у нее дома, с конфирмации, в студенческие годы и с первым принятым ребенком на руках. Еще узнаю фотографии, сделанные на семейных обедах: бок о бок две сестры, одинаковые прически и цвет волос, с годами все более похожие друг на друга. Наша родная бабушка умерла на десять лет раньше сестры. После того как она овдовела, моей обязанностью было забирать сестер по их адресам и привозить на семейные обеды в нашу квартиру, а потом развозить их по домам. Обе жили в многоквартирных домах на третьем этаже, и я два раза поднималась и два раза спускалась, сначала забирала одну, держа ее под руку, затем другую. Несколько фотографий двоюродной бабушки в молодости. На одной из них она смеется с сигаретой в руке, и дым закрывает половину лица. Космополитка, как написала о ней в некрологе коллега — о женщине, побывавшей за границей единственный раз в жизни.
Один альбом отведен под фотографии малышей, которые присылали двоюродной бабушке, часто вместе с рождественскими открытками. Снимки разного качества в зависимости от способностей фотографа и класса камеры, но все они подтверждают рассказы о том, что каждому ребенку, появившемуся на свет с ее помощью, она дарила что-нибудь связанное. Я листаю страницу за страницу с фотографиями младенцев в вязаных вещах: альбом больше похож на книги по рукоделию или журналы по вязанию. В некоторых случаях под снимком даже указаны вид пряжи и номер спиц. На последних страницах того же альбома размещены фотографии, которые я сделала во время нашей поездки на «Ладе» на север. На снимках в основном моя двоюродная бабушка, но один выделяется как изображением — на нем собака со стоячими ушами и закрученным хвостом, так и ракурсом — собаку сфотографировали сверху, из-за чего она кажется безлапой. В остальном фотография нечеткая. Я смутно помню, как меня беспокоил излишне назойливый пес, который не оставлял попыток полебезить передо мной, виляя хвостом, и лаял на нас, когда я задом въезжала во двор последней собеседницы моей двоюродной бабушки, чтобы развернуть машину. Под фотографией она написала:
Самур был единственным в своем роде, вежливым и не слишком общительным. Светлая ему память.
Вскоре после того, как мы вернулись на юг, я посоветовала двоюродной бабушке купить компьютер и вызвалась научить ее с ним обращаться. Она уже начала терять зрение, и я показала, как увеличивать шрифт. Ей казалось странным, что можно редактировать беседы, не перепечатывая их по многу раз. Теперь мы сидели каждая за своим компьютером. Бабушке тем не менее приходилось слишком часто обращаться ко мне за помощью. Иногда она говорила, что случайно нажала на какую-то кнопку и экран стал черным. Или файл исчез — но это не страшно, в нем не было ничего существенного. Баба с возу — кобыле легче. Однажды ей каким-то образом удалось настолько увеличить шрифт, что на странице умещалась только одна буква и имя ее собеседницы Яртруд занимало целых шесть страниц.
В конце концов я предложила в выходные набирать прабабушкины дневники и записанные на магнитофон беседы. Именно тогда я узнала, что в «Живых историях из опыта семи акушерок и одного акушера в Северной Исландии» речь почти не идет о рождении детей и акушерстве, прежде всего это рассказы о путешествиях, погоде и жизни животных.
В первой дневниковой записи прабабушка объясняет, почему решила стать акушеркой. Точнее, пойти учиться акушерскому делу. Принимали тех, кто был грамотным и имел незапятнанную репутацию.
Я хотела путешествовать, посмотреть мир, пишет она изящным почерком, и поэтому решила поехать в Рейкьявик учиться на акушерку. Обучение продолжалось три месяца. Попутно я взяла несколько уроков танца.
Почти все акушерки, беседы с которыми моя двоюродная бабушка четверть века собирала во время своих летних отпусков начиная с 1970 года, принадлежали к поколению прабабушки, они родились в конце XIX и в начале XX века, их объединяло то, что они добирались до рожениц пешком или на лошадях. Акушерское дело предполагает, что ты видишь мир, говорит одна из собеседниц о своем призвании.
Львиная доля рассказов описывает вынужденные передвижения зимой в плохую погоду. За акушерками посылали провожатого, крепкого молодого человека, но в их изложении он часто пасует, испугавшись темноты или выбившись из сил, и они продолжают свой путь в одиночку, теряются в буране, пробираются на ощупь, по пояс проваливаются в сугробы, преодолевают ущелья и кручи, переходят вброд замерзшие реки и ледяные плотины, едва спасаются от снежной лавины, а когда наконец оказываются в нужном месте, ребенок, как правило, уже родился, живым или мертвым, ибо родам не всегда сопутствует хорошая погода.
Я набирала страницу за страницей, писала о нависшей надо всем темноте, бездонной вечной тьме, в которой не видно собственной руки. Собеседницы двоюродной бабушки показывают мир как глухую стену или отвесную скалу, пытаются выразить словами, каково это — не видеть стоящего рядом провожатого и пробираться на ощупь, и никоим образом нельзя узнать, что ждет в этой кромешной темноте, она населена различными звуками, в ней раздается не только вой ветра, но и другие звуки, о которых они предпочитают говорить как можно меньше или вообще не вспоминать, темнота хранит истории и будит воображение, черным-черно. Я всегда боялась темноты,