В этот сложный период жизни на помощь Мечникову приходит Сеченов. Но та самая политика, от которой отворачивался Мечников, сама повернулась к нему и сделала свое дело, Сеченов рекомендовал Илью Мечникова на должность ординарного профессора по кафедре зоологии в Медико-хирургической академии, и объективно он имел все данные занять ее. Но смелая мысль, стремление пробить неизведанные, даже непредполагаемые тропы — это тоже политика. Особенно для тех, кто никуда не рвется. Те формально представляющие науку, кто никуда не рвался, кто хотел добротно — постоянного и в науке, и в своем бытии, — те провалили Мечникова при голосовании; история, впрочем, банальная.
Сеченов назвал голосование «подлой комедией», профессоров назвал «лакеями» и порвал с академией… В историческом повествовании время — вопреки своим законам — всегда, пусть ненамного, приближается к нам, ныне живущим. Я начал со стодвадцатипятилетнего юбилея со дня рождения героя очерка, а теперь мы уже приблизились на двадцать пять лет к нашим дням, и события разворачиваются вполне по-современному…
Одесса, январь 1870 года, Мечников избран ординарным профессором Новороссийского университета. Теперь уже он стремится помочь Сеченову и приглашает своего старшего товарища в университет.
Выборы прошли успешно, но потом дело застопорилось. Увы, опять политика, столь нелюбимая Мечниковым. Двумя годами ранее гордость русской науки — Сеченова — забаллотировали при выборах в академики «Императорской Академии наук». Теперь вновь всплыла версия о неблагонадежности.
Позднее Мечников вспоминал: «Профессора утверждались вовсе не сообразно научным достоинствам, а только по степени благонадежности. Кафедры стали наводняться невежественными и темными личностями».
Да, нелегко уйти от политики. А выход?.. Его Илья Мечников не видел. О социализме он имел смутное представление, но и его не принимал, — полагал, что общественное забьет индивидуальное, не даст простора личной инициативе… В марте 1881 года, когда народовольцы убили царя Александра Второго, а сами предстали перед судом, Илья Ильич Мечников привил себе возвратный тиф. Нет никакого сомнения, что находился он тогда в крайнем смятении, но трудно теперь решить, к чему стремился он — к самоубийству или к научному эксперименту.
Скорее всего, этот необычный человек стремился совместить и то и другое — пытался уйти из жизни в процессе собственного эксперимента, оставив описание опыта науке.
Во всяком случае, такой опыт он провел, но, к счастью, в самые последние годы своей жизни, и об этом мы еще вспомним.
У великого итальянского художника и ученого Леонардо да Винчи есть такое высказывание: «Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть». К такому же выводу пришел тяжелобольной Мечников, не догадываясь о высказывании своего далекого предшественника. Он написал о «приятном умирании» много лет спустя, в «Этюдах оптимизма», в чем-то правильно сравнивая вечернее и жизненное угасание как состояние эмоциональное; но, пожалуй, самое парадоксальное заключается в том, что именно в сложную эту пору и проклюнулись первые ростки оптимизма в трагедийной, мятущейся душе Мечникова.
Обстановка в Новороссийском (Одесском) университете становилась после цареубийства с каждой неделей все сложнее и сложнее. «Последствия 1 марта чрезвычайно приострили все университетские отношения, и политический характер последних выступил с особой яркостью», — писал впоследствии Мечников.
Власть, «вопреки действительности», повсюду усматривала крамолу; реакция «косила без разбору», — это тоже свидетельства далекого от политики Мечникова… В 1882 году Илья Ильич Мечников, не смирившийся с наступлением реакции, засилием бездарных, но благонадежных профессоров, покинул Одесский университет.
За несколько лет до только что упомянутых событий Илья Мечников потерял свою первую жену, а в канун событий обрел нового друга на всю жизнь — Ольгу Николаевну Белокопытову. Небольшое наследство, полученное супругой, позволило Мечникову вместе с семьей снова уехать в Италию, в Мессину. Там, в Мессине, в жизни Мечникова как ученого произошел крутой перелом; он создал свою знаменитую фагоцитарную теорию и фактически сменил профессию — стал микробиологом.
«Пожиратели клеток», «фагоциты» — так Мечников назвал особые тельца в живых организмах, которые борются с болезнетворными бактериями, со всем посторонним и вредным, что проникает в организм.
Опыты Мечникова были оригинальны, неожиданны, доказательны и, казалось бы, очень просты.
Например, он брал прозрачную личинку морской звезды и вводил в ее тельце шип с розового куста (вот еще один не оцененный по достоинству пример синтеза науки и искусства!). Склонившись над микроскопом, Мечников с интересом и удовольствием наблюдал, как фагоциты личинки набрасывались на колючку, окружали ее, пытаясь уничтожить, — ив плане теории пока ни над чем более широком не задумывался.
Фагоциты — мучительная любовь Мечникова — в конце концов были признаны наукой, а за фагоцитарную теорию иммунитета Мечников уже на склоне лет (вторым среди русских ученых, после И. П. Павлова) получил Нобелевскую премию.
Но мы договорились в кратком моем рассказе не столько так или иначе оценивать научные — великие — заслуги Ильи Ильича Мечникова, сколько поразмыслить над его мировоззрением.
Когда Мечников в Италии столь изящно использовал куст розы для научных исследований, он еще помнил пережитый им возвратный тиф (да и возможно ли такое забыть?), помнил свои сложные ощущения, — но не мог конечно же, будучи естествоиспытателем, не подивиться изобретательности природы! В самом деле, если фагоциты имеются в крохотной личинке морской звезды, то они должны быть и в крови человека!.. Значит, своим спасением он тоже обязан фагоцитам… Это замечательно, но еще замечательнее жизнеспособность и личинки морской звезды, и человека, еще замечательнее их обороноспособность, их умение постоять за себя!
Скорее всего, именно в те часы и дни мессинских исследований и понял Мечников, как универсальны его фагоциты и, стало быть, мудра жизнь, как великолепен человеческий организм… Великолепен, но несовершенен… А способен ли он усовершенствоваться?
Я думаю, что в столь прямолинейной форме Мечников еще не ставил этот вопрос в Мессине.
Но ощущение могущества жизни, понимание, что в любом организме скрыты еще неведомые жизнеспособные силы — даже жизнеутверждающие силы, — все это не могло не пробудить в нем оптимистических представлений о возможности живого, человека в том числе.
Не смею утверждать, что идеи Мечникова были сразу же всеми подхвачены. Подобное в науке встречается крайне редко; кроме того, в науке действует некий психологический закон, по которому новые идеи вообще начинают входить в плоть науки через шесть-десять лет после их опубликования. И кроме того, новые идеи — тут речь о шаблоне — почти обязательно оказываются, по мнению неизменно действующих в науке ясновидцев, тем, «чего в природе не бывает».
Как свидетельствует один из биографов (он имеет в виду фагоциты), Мечникова «упрекали за эти идеи во всех смертных грехах…». Его изобличали в воображаемом витализме (а это не такая уж простая штука, витализм), считали, продолжает биограф Мечникова, «что он приписывает природе несусветные «чудеса», которые ей не присущи…».
…Мечников в Париже.
Он наносит визит основоположнику научной микробиологии, одному из самых замечательных ученых нового времени Луи Пастеру, — они долго беседуют, и после этой беседы Мечников остается работать до конца жизни в институте Пастера.
В день семидесятилетия Мечникова тогдашний директор института (Пастер умер) Эмиль Ру, тоже крупный микробиолог, стоявший у истоков этой науки, написал Мечникову: «Дорогой друг,… понятно, почему Пастер встретил Вас с распростертыми объятиями, — ведь Вы приносили ему не более и не менее как доктрину иммунитета».
Мечников принес в Париж Пастеру не только доктрину иммунитета, — всему человечеству он принес еще и оптимистическое учение о человеке.
Я не мыслю себе противопоставления философско-биологического учения Мечникова об оптимизме его конкретным исследованиям. Во-первых, важно и то и другое; во-вторых, все взаимосвязано: есть корень, стебель, есть листья, — но есть еще и цветы и плоды.
О цветах и плодах и пойдет сейчас речь, и еще о том, что не все цветы становятся плодами.
Почти по Гераклиту можно сказать, что «все течет, но не все изменяется», — во всяком случае, диалектика в этом выражении представлена достаточно полно. Например, меняются человеки, но не меняется человеческий финал. Смерть.
Молодой Мечников не без грусти думал, что природа в человеке зашла в биологический тупик, что на человеке все кончилось, причем кончилось печально, В самом деле, животное существует, не подозревая, что оно умрет. А человек знает, что бытие его — через тяжелую старость — завершится кончиной, и иного выхода нет. Отсюда, полагал Мечников, и проистекают все пессимистические взгляды и теории, отсюда — туманная мировая скорбь в музыке и поэзии, нигилизм, самоубийства, — конец предопределен.
Вероятно, это один из своеобразнейших парадоксов, но человек, в котором природа пришла к познанию самой себя, на протяжении столетий и тысячелетий меньше всего интересовался самим собой. Фантастически это звучит, но факт: до сих пор человечество не имеет общепринятого определения «человека»!.. Как только нас не определяли крупные специалисты этого дела — тут и животное с мягкими мочками ушей, и животное, делающее орудия труда (что значительно серьезнее и убедительнее). Я-то сам полагаю, что человек — это феномен, воплотивший в себе стремление материи к свободе и к открытию. К свободе внутри себя — долой нелепые психологические барьеры — и к свободе во внешнем мире. И к открытиям — всюду, вовне и в себе.
Во времена Ильи Ильича Мечникова люди еще очень мало знали о своей собственной натуре, — он одним из первых решил разобраться в ее возможностях, и поэтому аполитичный Мечников мне лично представляется революционером.