сновной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»[10].
Исторический подход — мощное оружие марксистской теории. Именно он помогает разобраться в том, что Гегель назвал «сутолокою мировых событий», именно он связывает с «жизненностью и силой настоящего» то, что может показаться «бледным воспоминанием прошлого».
Но исторический подход смог проявить себя с полной силой только тогда, когда были решены важнейшие вопросы истории как науки: какие силы проявляют себя в движении общества во времени, каким законам подчинено развитие общества.
Путь к открытию этих сил и законов был долог и труден.
Что же, с точки зрения мыслителей разных эпох, вызывает перемены в истории, управляет ее событиями, даже если она движется по кругу, а тем более если не по кругу? Что же колеблет устои одной общественной системы, подготавливая замену ее другой?
Первый и «естественный» ответ на это был прежний, тысячекратно «проверенный» на неуязвимость: обо всем заботится бог. Ход истории определен волей божьей, план ее составлен на небесах. Но это только для ортодоксального христианства «пути провидения неисповедимы», то есть понять их человек не в силах.
Геродот приписывал (как позднее христианский идеолог Августин Блаженный в V веке нашей эры) управление ходом истории божественному произволу. Но для этого произвола отыскивал некие правила, по которым он действует, так сказать, руководящие принципы. Первый великий историк тут не имел единой четкой концепции. Он то легко принимает на веру и передает потомкам сообщение о совершенно фантастических событиях, то с дотошностью ученого более поздней и менее легковерной эпохи ищет для таких событий естественное объяснение. Иногда похоже, что весь ход истории для Геродота предопределен, задан и совершается по строгому божественному плану. Но с другой стороны, боги то и дело выступают в качестве судей, воздающих людям за преступления: «Рок справедливою карой всех нечестивцев карает».
Еще поразительнее, однако, третий мотив, не раз повторяющийся у Геродота. Он тоже связан с вмешательством богов в человеческую жизнь, но по причинам, которые и в Древней Греции почитались, во всяком случае для людей, довольно низменными. Боги, оказывается, завистливы и ревнивы, они не допускают, чтобы люди были долго счастливы. Вспомним рассказ о перстне Поликрата, царя острова Самос, — рассказ, давший сюжет для баллады Шиллера «Поликратов перстень», известной нашему читателю в переводе В. А. Жуковского. Во всем был удачлив Поликрат. И вот друг его, боясь, что Поликрата погубит зависть богов, дал царю Самоса совет пожертвовать чем-то очень дорогим его сердцу. Поликрат послушался и бросил в море свой любимый перстень. А вскоре к царскому столу была поймана рыба, в желудке у которой нашелся Поликратов перстень. Опять удача! И тут друг-советчик отступается от Поликрата: тот обречен, зависть богов погубит его. Так и происходит.
Снова и снова повторяет Геродот — то от собственного лица, то устами своих героев: «Всякое божество завистливо…», «Твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво божество».
Итак, завистливые боги, ревнивые боги, боги несправедливые, мешающие наслаждаться слишком долгим счастьем…
А в общем-то этот вывод Геродота не так уж и странен: слишком очевидна была для мыслящих людей несправедливость мира, жестокость «судьбы» даже к недавним любимцам ее. Нельзя, как видите, считать, что боги для него непогрешимы и стоят выше суда. История о Поликратовом перстне и некоторые другие эпизоды из сочинений Геродота отводили небожителям довольно неблаговидную роль. Притом ведь он верил в них. А восстать против богов, в которых веришь, — ох, наверное, какое это трудное дело! Однако и люди у Геродота тоже деятели истории, пусть подчиненные божьей власти.
Постепенно мыслители, шедшие по пути Геродота, все более и более выводили человека, как деятеля, как творца истории, на первый план. Но при этом такими деятелями выступали лишь отдельные, особо выдающиеся люди. И именно их свершения определяли все, что происходило на Земле. Фридрих Энгельс с грустью констатировал: «Представление, будто громкие политические деяния есть решающее в истории, является столь же древним, как и сама историография.
Это представление было главной причиной того, что у нас сохранилось так мало сведений о том развитии народов, которое происходит в тиши, на заднем плане этих шумных выступлений и является действительной движущей силой».[11]
Историки Возрождения тоже видели ключ к прошлому не в воле божьей, а в природе человека и прежде всего в том, что человечество рождает героев, изменяющих ход времени. Эта идея, не впервые появившаяся в истории, с тех пор так и не ушла с арены идеологических споров, в разных формах она снова и снова возникала на протяжении последующих веков, с ней боролись Маркс и Энгельс, Ленин и коммунистические партии.
Правильное понимание этой проблемы далось нелегко, так что стоит остановиться на ней подробнее. Общество, согласно этой древней теории, резко разделено на «героев» и «толпу», на мыслящее и деятельное меньшинство, вовлекающее в исторические события пассивное, инертное, бездумное большинство.
Есть некие особенные люди; по воле богов или от природы (последнее объяснение, естественно, более позднее) они наделены замечательными свойствами и становятся героями. Герои древности, именовавшиеся иногда богами, иногда полубогами, научили остальных людей ремеслам, земледелию, создавали первые государства. И уж понятно, что именно такие необычные люди и в дальнейшем направляют течение исторических событий.
Родился в Македонии в царской семье мальчик, названный Александром, — и вот, пожалуйста, возникла держава в масштабах почти всего мира, известного к началу завоеваний. Умер Александр, едва дожив до тридцати трех лет, — и не стало всемирной державы.
В гордой римской семье Юлиев, ведущей свой род ни больше ни меньше как от богини Венеры-Афродиты, родился великий полководец Цезарь, а Цезарь усыновил своего хитрющего внучатого племянника Октавиана, принявшего позже имя Август, — и рухнула Римская республика, заменилась империей.
Киевскому князю Владимиру изо всех религий соседних стран больше всего понравилось византийское православие, а Владимир был человек решительный и твердый, — и вот Русь стала православной. Могла бы, выходит, она принять католичество или ислам, а то и вовсе остаться до наших дней языческой, если бы Владимир порешил иначе.
Достаточно так поставить вопрос и внимательно вглядеться в исторические факты, чтобы увидеть, что не «герои» определяют ход истории.
Римская республика была обречена историей, Цезарь и Август боролись не столько с теми, кто хотел ее сохранения, сколько с другими претендентами на звание самодержавных правителей империи, вызревшей в недрах Римской республики. Не Цезарь, так, скажем, Помпей стал бы полновластным владыкой Средиземноморья. И в этом случае мало что изменилось бы в истории. Вот разве титулы — царь, кесарь, кайзер, — ныне ставшие уже достоянием прошлого, зазвучали бы иначе, поскольку были бы произведены от имени Помпея, а не Цезаря…
Что касается Владимира Киевского, то ведь его бабка Ольга задолго до крещения Руси стала христианкой, причем приняла именно православие. Социальное развитие Древней Руси неизбежно вело к принятию христианства, а исторические связи Руси с византийской культурой определили утверждение его восточной ветви — православия.
А как же с Александром Македонским и его «мировой державой»? Этот эпизод во всемирной истории привлекал и привлекает особое внимание историков, и прежде всего не из-за интереса к действительно любопытной личности Александра или его походам, какими бы блестящими в стратегическом отношении они ни были, но благодаря дальним последствиям македонских завоеваний. Результатом их стало бурное развитие международной эллинистической культуры, соединившей многие элементы культуры всех завоеванных Александром стран. Центр греческой культуры переместился фактически в Египет, в Александрию, — именно там провели значительную часть жизни или всю жизнь хорошо знакомые всем нам, и не только по имени, математик Евклид, математик и физик Архимед, астроном и историк Птолемей… В лоне эллинизма в дальнейшем вызрело христианство.
И вот на протяжении двух с лишним тысячелетий то один, то другой крупный историк с грустью обращал внимание своих читателей на то, что всего за десять лет Александр создал великую державу и заложил основу для грандиозного переворота в культуре, — так чего бы он добился, проживи да процарствуй еще хоть два-три десятка лет!
Видный английский историк Арнолд Тойнби, самый, пожалуй, знаменитый в XX веке среди западноевропейских и американских историков, поставил мысленный эксперимент, такой модный сегодня в точных науках.
Он написал эссе под характерным названием «Если бы Александр не умер тогда». Это своего рода историко-фантастический рассказ. Александр не только вылечился от сгубившей его на самом деле лихорадки, но и одобрил принятые во время его болезни мудрыми министрами меры по стабилизации внутренних дел империи. Вслед за тем великий царь сокрушает Карфаген, включает в свою державу Рим — на выгодных для последнего условиях, захватывает не завоеванную прежде часть Индии, совершает победоносный поход в Китай, где спасает шесть слабых царств от поглощения их более мощным, седьмым (в действительности такое поглощение состоялось), за что шесть осчастливленных царей признают Александра своим владыкой. Так под властью македонца оказывается весь тогдашний цивилизованный мир. Наследники Александра, по Тойнби, цивилизовали Африку, открыли Америку… И Македонская держава стала поистине всемирной. О, Тойнби говорит не об одних лишь военных успехах Александра, но и о том, как умело используют Александр и его министры, а также его преемники политические и торговые способы укрепления связей между отдельными частями империи, как они привлекают к себе на службу наиболее выдающихся личностей каждой эпохи. Сын македонского полководца Птолемея, в этом варианте не царя, а только наместника Египта, основывает, как то и случилось в истории, знаменитые александрийские Музей, Библиотеку, университет. Ашока (на самом деле индийский император III века до нашей эры, прославившийся своей гуманностью) становится первым в истории министром здравоохранения всемирной Македонской державы. И Америку — под названием Атлантиды — открывает уроженец бывшего Карфагена Ганнибал, сын Гамилькара.