Знаешь, Редж, когда-то давно, ещё в детстве, я прочёл прелюбопытнейшую фантастическую книжку, где действовал персонаж по имени Шэдрик Рухарт. По ходу повествования ему предоставляется возможность найти Алмазный Куб, исполняющий любое заветное желание. Шэдрик катастрофически устал от цивилизации и её несправедливостей, её человеконенавистнических порядков, он жаждет изменить и свою жизнь, и жизнь всех людей, восстановить справедливость. Ценой чудовищных усилий ему удаётся в итоге добраться до Куба, но он в растерянности – представ перед выбором, он совершенно не уверен, чего же ему всё-таки конкретно нужно.
Именно таким Алмазным Кубом стал для меня «транссквизермен». Превратившись в механизм с человеческим мышлением, я обрёл вроде бы счастье – меня прекратили унижать, насиловать, я освободился от бремени зависимостей, от пут, получил безопасность, покой, почти бессмертие. Я сделался очень сильным. Правда, впоследствии появились абсолютно другие проблемы и непредвиденные сомнения…
«Мышонок» довольно резво бежал среди им же исковерканной природы: раздавленных стволов, перекрученной листвы, по бугристой мягкой подстилке, то и дело виляя и объезжая участки полнейшего бурелома. Высоко вверху меж густых крон деревьев иногда проглядывало синеватое небо. Смотря ввысь, Алекс почему-то вдруг вспомнил, как он лез по шахте аварийного выхода на том далёком корабле.
– Понятно, – сказал Редж, отбросив назад свои длинные смоляные волосы. – Все истории, а я их тут переслышал превеликое множество, так или иначе в общем-то схожи, и твоя – не исключение. Нам порядком надоел тот свет, нам он крайне наскучил, и мы решили рискнуть – отправиться за новыми приключениями. Однако вечного счастья, как оказалось, не бывает. Я скажу за себя – я первым из отряда колонистов потерял интерес к этому свету. Кажется, соединяя вместе живое и неживое, изобретатели дали маху. Я несчастен и здесь. Или, может быть, во мне заключена странная патология – я всегда в оппозиции?
– Ты упомянул какое-то событие, которое заставило тебя пересмотреть твоё отношение к реальности.
– Да, раньше у меня не было смысла жизни, теперь он как бы появился. Во всяком случае вот уже полгода как я снова работаю, тружусь на полную катушку.
– И чем ты занят?
– Не спеши, не стоит торопиться. Обо всём по порядку… Итак, какое событие, – Редж замолчал, подбирая слова, затем произнёс. – Атомная война, словно катком, расплющила мой разум, я не мог поверить, что люди, к числу которых я продолжал спонтанно себя относить вопреки приобретённому статусу, совершили самоубийство. Я был, что называется, в шоке. Наверное, в таком же состоянии очутился и Китаец, и он, я полагаю, в результате изменил своё мнение о человеческом мире. Ненависть, злоба, либо обычное безразличие сменились на жалость и сострадание. Это очень по-человечески – то, что ты не ценил и потерял, утратив, начинаешь ценить. Поэтому когда Блондин предложил Китайцу отправиться с пришельцами в космос, тот отказался. Китайца волновало больше происходящее на Земле, а не где-то там, за пределами Солнечной системы. Причиной же явилось сенсационное открытие – ребята Китайца незадолго до этого разговора стали, наконец, находить людей после многолетних поисков впустую. Сначала попадались практически единицы, затем – группки, потом даже отыскали подводную лодку с экипажем. Но что, на мой взгляд, самое загадочное – Китаец ничего не сообщил о находках Блондину, умолчал. И тут возникло противостояние – Блондин версус Китаец. Подобно противостоянию в «Fink Ploy» – я против Джила. Блондин разделил колонию на «своих» и «чужих» и улетел покорять вселенную. И вот ради переживших катастрофу людей, по-моему, необходимо попотеть, хоть я и забыл, что такое пот. Попытаться уберечь и сохранить эти остатки, эти ростки будущей жизни.
– Что же ты делаешь?
– Терпение, скоро узнаешь…
Танк неожиданно выбрался из джунглей на автомобильную магистраль, сплошь заросшую густой высокой травой. Асфальт растрескался до такой степени, что полоса шоссе едва угадывалась. Из трещин торчали пучки рвущегося к свету хлорофилла.
– Мы разве не поедем к складу горючего? – спросил Алекс, посмотрев на табло наручных приборов.
– Нет. Там, на лесоразработках, уже не осталось почти ничего толкового. У меня в берлоге есть всё, что нам нужно, – ответил Редж.
Танк вписался в свою же колею и прибавил скорость…
Дом был двухэтажный. Он прилепился к подножию скалы, нависшей глыбой над ним. Причём создавалось впечатление, что скала вот-вот рухнет. Дом был красный – стены из красного кирпича и красная черепица на крыше. Перед входом – широкое крыльцо, выложенное чёрной и белой плиткой в шахматном порядке. К дверям была приделана табличка: «Reginald Moters. Human Being» («Реджинальд Мотерс. Человек»).
– Я купил его в Амазонии за год до Войны, – прокомментировал Редж.
Они пересекли светлый просторный холл, поднялись по крутой скрипучей деревянной лестнице наверх. Здесь налево, сразу за раздвижной стеклянной дверью Алекс попал в шикарную студию звукозаписи, заполненную огромным количеством разнообразных микрофонов. Правда, на тёмном паркетном полу помещения почему-то лежали различной ёмкости пустые бутылки, как из-под фруктовых соков, так и из-под спиртных напитков, валялись порожние консервные банки, цветные пластмассовые кегли, рулоны скотча, стопка медных и стальных листов, бамбуковые палки, керамические вазы и ещё куча всяческих предметов, наводящих Алекса на мысль – что, чёрт побери, может означать это безумное сочетание? За стеклом, в аппаратной, располагался роскошный микшерский пульт.
В углу студии светился большой экран телевизора. Прямо под ним на полочке стоял видеоплэйер, рассчитанный на показ нескольких десятков дисков. Мелькали кадры кинохроники; что-то, относящееся к восьмидесятым-девяностым годам прошлого столетия, какой-то парад человеческой глупости: то ли крестовое шествие ку-клукс-клановцев, то ли демонстрация трудящихся на Красной площади в Москве, то ли паломничество в Мекке. Снимали с высоко летящего вертолёта, поэтому разобраться было трудновато. Звук шёл, но диктор хранил молчание, и слышался лишь шум двигающейся толпы, нечто шевелящегося, похожий на шорох копошащихся в трупе червей.
– Забыл выключить, когда уезжал за тобой, – сказал Редж, перехватив взгляд Алекса. – Теперь, как известно, ничего не транслируют, поэтому пересматриваю архивы, – объяснил он. – Этот самый телевизор тоже так или иначе повлиял на апокалипсис. Телевидение превратило войну в захватывающее шоу. В увлекательное действо, развлекающее комфортабельно онемелых людей до смерти… Я предупреждал их…
– Да. Большинство твоих мрачных предсказаний, к сожалению, сбылось. И экологическая гибель, и войны, ставшие забавной электронной игрой, и конец света.
– Видит бог, я этого им не желал… Как тебе студия?
– Мне нравится. Для чего ты понатащил сюда все эти банки-склянки, Редж? Странно. Не ел же ты и не пил, когда писал музыку, в самом деле. А то, что ты снова сочиняешь музыку, я понял, вот она твоя тайна.
– Ты понял не до конца. Да, именно сочинительством музыки я уже занимаюсь пять месяцев подряд после многих лет безделья. Я, наконец, осуществил идею, которую мы, группа «Fink Ploy» в период её расцвета, не осилили. Помнишь, был в нашей биографии момент, когда мы пробовали записать мелодию, сыгранную на чём угодно, но только не на музыкальных инструментах? Должен тебе сказать, это была адова работа, мы потратили уйму времени и сил, чтобы получился тридцатисекундный кусочек. В конце концов мы плюнули на затею и отправились на гастроли. И вот я вернулся к ней снова и, кажется, у меня получилось. Сейчас ты услышишь сорокаминутную сюиту под названием «Вчерашнее завтра». Я посчитал, что именно такая музыка подойдёт для первых жителей планеты, родившихся после атомной войны.
Лишь сейчас Алекс заметил, что в студии нет ни гитар, ни барабанов, ни клавишных. Редж провёл его в аппаратную, где усадил во вращающееся кресло как раз на равном расстоянии от колонок и включил фонограмму.
Нельзя утверждать, что услышанное привело Алекса в восторг, но то, что у него замкнула парочка контактов, это совершенно бесспорно.
5
В Море Спокойствия не было ни капли воды, зато спокойствия там было с избытком – целое море. Однако они потревожили и его, потому что Море Спокойствия значилось последним пунктом в их чудовищно длинном списке.
Алекс Сазонов легко стоял на базальтовой плите, одетый в совершенно непривычный для этих мест потёртый джинсовый костюм. Правда, кожаные высокие с толстой рифлёной подошвой ботинки несколько компенсировали несуразность – нечто подобное было и на НИХ. Ботинки аж сантиметра на три утопали в серой пыли. Сазонов смотрел на небо, где в беззвёздной драконовой черноте виднелась половинка серебристо-фиолетовой
Земли. «С ума сойти, – подумал он, – никак не могу привыкнуть к замене.»
Совсем рядом, метрах в десяти от Алекса, практически не касаясь поверхности планеты, висела огромная «летающая тарелка» – лишь наклонный трап воткнулся в грунт. «Тарелка» чем-то походила на один из многочисленных камней-валунов, чьей-то неведомой рукой разбросанных вокруг, хотя и была гораздо больших размеров. Иллюминаторы-глаза светились красноватым. «Что-то он застрял, – подумал Сазонов. – Вечно копается. Привык тратить время попусту, говнюк бессмертный!» Они только что закончили погрузку – разобрали и затащили в пасть «тарелки» посадочный модуль «Apollo 11». Кроме самого модуля, теле– и кинокамер, а также сейсмографа и ранцев
астронавтов, сохранились даже медали, американский флаг и чехлы от их башмаков. Алекс вспомнил, что точка посадки специалистами из NASA выбрана была неудачно. «Орлу» пришлось пролететь лишних шесть километров, чтобы найти ровную площадку. Поэтому у них топлива оставалось в обрез. Никто во всём мире не дал бы никакой гарантии, что эти отважные парни смогут вернуться обратно. Армстронг и Олдрин были мокрые от пота, когда они благополучно выбрались на орбиту Луны.