Из клейновской модели следует вывод, который мог бы помочь объяснить, почему пожарный, о котором мы рассказывали в начале главы, знал, когда вывести своих людей из горящего дома, и почему капитан-лейтенант Майкл Райли, служивший на корабле «Глочестер», сумел вовремя сбить ракету «Шелкопряд», и почему сержант, воевавший в Иряке, всегда чувствовал, когда нужно пригнуться.
Мозговая аппаратура, сопоставляющая паттерны (узоры, закономерности и т. п.) и работающая на подсознательном уровне, могла бы помочь соединить проблему с решением. Но Клейн полагает, что она способна также обнаруживать несоответствия — те аномалии, которые служат для нас предостерегающими знаками, показывая: происходит нечто необычное, из ряда вон выходящее, что-то не так. Вот почему мы обладаем «шестым чувством». Вот почему кливлендский командир пожарных знал, что ему нужно вывести свою группу из пылающего здания, за секунды до того, как провалился пол. Командир не осознавал, что языки пламени на кухне недостаточно большие, чтобы создать такой жар вокруг огнеборцев: в то время он не мог бы вам об этом сказать. У него лишь возникло какое-то «предчувствие». Он просто знал: что-то не так, настолько «не так», что у него буквально волосы дыбом встали. Клейн был уверен: где-то в другой области мозга пожарного всё это время обрабатывалась поступающая от органов чувств информация. Эта-то обработка и породила вывод о «несоответствии паттернов», который заставил зазвенеть внутренние сигналы тревоги. Тогда Клейн не располагал технологиями сканирования мозга (которые имеются в нашем распоряжении сегодня) и не мог наблюдать, как эти процессы разворачиваются в реальном времени. Но его гипотеза все равно оказала огромное влияние на дальнейшее развитие науки.
Основная мысль Клейна заключалась в том, что профессиональный опыт порождает интуицию, что все эти догадки (когда они оказываются верными) на самом деле просто служат проявлением еще одной формы бессознательного знания. Клейн размышлял о проблеме именно таким образом и описывал ее именно такими словами, поскольку по образованию он был психолог, а не какой-нибудь нейрофизиолог. Однако в каком-то смысле он натолкнулся на ту же самую мысль, которая лежала в основе работ Майка Мерценича и Альваро Паскаля-Леоне.
Как мы уже знаем, Мерценич пришел к выводу, что мозг — это, в сущности, хитроумная машина для распознавания узоров и закономерностей. Эта машина динамична, она постоянно меняется и способна совершать настоящие подвиги по части ассоциативного обучения. Так, мозг тех, кому Мерценич вживил кохлеарные импланты, научился ассоциировать определенные последовательности электрических стимулов с определенными звуками и словами, предназначенными для передачи идей внешнего мира. Мозг приспособился к этому новому «устройству приема информации», появившемуся в слуховой системе организма. И эта адаптация нашла отражение в самой что ни на есть материальной структуре мозга. Что касается клейновских пожарных (во всяком случае, к такому предположению, похоже, склонялся сам Клейн), то их мозг научился ассоциировать определенные сенсорные стимулы (степень нагретости воздуха, те или иные звуки) с различными внешними условиями — например, с опасностью того, что мощный пожар, бушующий в подвале, будет до поры до времени замаскирован толстым полом гостиной.
Именно умение сопоставлять паттерны позволило опытным пожарным, работу которых изучал Клейн, принимать решения на ходу и обнаруживать аномалии, которые тревожили их шестое чувство. Аналогичное умение сопоставлять паттерны позволило глухим пациентам Мерценича слышать, анализируя узоры электрических импульсов, характер которых всегда соответствовал тем или иным звукам. Примечательно, что в обоих случаях (преобразования электрических стимулов в осмысленные звуки и преобразования сенсорных стимулов в предчувствие опасности) эти ассоциации формировались — и оставались — где-то за пределами сознания.
Прочитав работу Клейна о пожарных, Джозеф Кон тут же задался довольно очевидным вопросом. Если «несоответствие паттернов» действительно включало сигнал тревоги в мозгу клейновского пожарного и того сержанта, о котором рассказывал полковник, что же при этом происходит в мозгу? Возможно ли, чтобы анализ столь высокого уровня шел вне «сознательных» областей мозга, которые мы ассоциируем с интеллектуальной деятельностью и сознанием как таковым? Как восприятие этого несоответствия паттернов проявляется в мозгу? И можем ли мы детектировать такое восприятие?
Кон понимал: если он сумеет ответить на такие вопросы, то откроет перед наукой целый ряд самых заманчивых возможностей. Если он отыщет «Нейронный автограф» интуиции, военным, быть может, действительно удастся разработать методы ее тренировки и целенаправленного применения для того, чтобы сделать принятие решений более эффективным.
Но с чего следовало бы начать такие исследования? Пока Клейн не знал даже этого.
* * *
В фильме «Без границ» [«Limitless»][23] Брэдли Купер играет 35-летнего писателя, терзаемого душевными переживаниями: его только что бросила подружка, его парализуют сомнения в себе, он слишком много курит и, похоже, упустил «поворот», который ведет к нормальной жизни. Иными словами, он реализует свой потенциал далеко не в полной мере. А потом он начинает принимать загадочные таблетки под названием «NZT», которые позволяют ему легко получать доступ к тем «80 % >> собственного мозга, которые обычно находятся вне пределов досягаемости своего обладателя. Всего за четыре дня он пишет новую книгу. Всего за несколько дней герой Купера превращается в подтянутого, элегантного, ухоженного человека, гениального биржевого игрока. К концу фильма он уже вот-вот победит на выборах в Сенат США, и создается полное впечатление, что в дальнейшем ему явно светит президентство. Увидев эту картину, я подумал: вот парень, за которого я могу переживать и с которым я могу себя ассоциировать. И я поймал себя на том, что невольно задаюсь вопросом: может, и я тоже гожусь в президенты?
Увы, сообщил мне Кон (теперь он уже в чине коммандера[24]), идея о том, что обычно мы задействуем лишь 10 % (или, как утверждается в фильме «Без границ», 20 %) своего мозга, неверна. Истина (на которой настаивал еще самый первый преподаватель нейрофизиологии, к которому Кон попал в Университете Брандайса) состоит в том, что никто так и не разработал метод сколько-нибудь достоверного количественного измерения общего уровня активности всего мозга. И даже если бы подобный метод существовал, сама идея о таком процентном распределении просто лишена смысла с эволюционной точки зрения. Природа отличается безжалостной эффективностью. Если бы нам не нужны были все 100 % наших мозговых клеток, они не пережили бы жестокую плавку естественного отбора. Клетки мозга требуют для своего существования слишком много энергии, чтобы организм мог себе позволить их постоянное бездействие.
Однако миф о 10 % не зря укоренился в общественном сознании. (Еще один недавно вышедший фильм, «Люси», со Скарлет Йохансон в главной роли, тоже использует это представление в качестве сюжетной идеи.) Основная часть происходящего в нашем мозгу действительно совершается за пределами нашего сознания: эту истину я узнал уже в свой первый университетский год, когда в рамках курса психологии нам читали вводную лекцию о трудах Зигмунда Фрейда. В своих исследованиях Фрейд концентрировался на подавляемых травматических воспоминаниях или эмоциях, которые, хоть и пребывают за пределами нашего сознания, вызывают у нас, к примеру, развитие необъяснимой фобии или странного влечения.
Кона интересовал совсем другой тип не осознаваемой нами нейронной деятельности — бессознательное восприятие. По этому поводу тоже написано много исследований. В частности, ученые уже несколько десятилетий знают, что зрительная система человека способна регистрировать информацию с головокружительной скоростью, которая намного превосходит ту скорость, с которой мы способны сознательно обрабатывать все эти сигналы. С какой именно скоростью? Не верится, но наш мозг теоретически может регистрировать изображения со скоростью 36 000 картинок в час. Это 864 000 изображений в сутки.
Ученые, работавшие в Гарварде, определили эту величину еще в 60-е годы. Для этого они, вырезав картинки из журналов, склеили их в небольшой фильм, попросили испытуемых высматривать определенные изображения и затем стали проецировать этот фильм на экран с помощью 16-миллиметрового проектора, варьируя скорость движения пленки. Эту методику изобрела Мэри («Молли») Поттер, исследовательница, ставшая одним из пионеров этих работ по изучению зрения. Поттер назвала ее быстрым последовательным визуальным предъявлением (БПВП, rapid serial visual presentation, RSVP). Если Поттер заранее сообщала испытуемым, какие изображения искать (сцену в ресторане, красный пожарный гидрант, рыбку в аквариуме), то эти люди оказывались способны обнаруживать присутствие этой картинки в невероятно стремительном потоке визуальной информации — даже когда фильм показывали на максимальной скорости (10 картинок в секунду).
Но если испытуемых не просили высматривать определенную картинку до начала опыта, сознательно они часто вообще не регистрировали присутствие многих таких изображений. Не то чтобы они их не видели. Первая часть поттеровского эксперимента ясно показывала, что они вполне способны видеть картинки и сообщать об их присутствии, если им только заранее скажут: ищите то-то и то-то. Но если они не занимались активным поиском конкретных изображений, мозг быстро упускал из виду такие картинки. Мелькающие образы запечатлевались на какое-то мгновение (если вообще запечатлевались) в эфемерной форме памяти, которую Поттер именует «кратковременной концептуальной памятью». А потом мозг «отпускал» их, — и они мгновенно забывались.
«Мы сразу же поняли: бог ты мой, они и правда понимают эти картинки, когда те сменяются с такой скоростью, да только вот это понимание — мимолетное, — объяс