рический заряд нейрона превысит определенное пороговое значение, этот нейрон породит собственный электрический импульс. Как мы рассказывали в предыдущей главе, каждый раз, когда два нейрона дают импульс одновременно или почти одновременно, их связь друг с другом укрепляется: иными словами, электрические сигналы, идущие между ними туда-сюда, становятся сильнее всякий раз, когда хотя бы один из этих нейронов дает импульс. И наоборот: всякий раз, когда эти два нейрона дают импульс «раздельно» (т. е. время между этими импульсами оказывается сравнительно большим), такие сигналы делаются чуть-чуть слабее.
Если иметь всё это в виду, становится понятно, почему наблюдается данное явление: чем чаще мы видим определенный объект, тем эффективнее становятся те связи, которые представляют его в зрительной области нашей коры. С каждым предъявлением объекта некоторые межнейронные связи всё больше укрепляются (для тех нейронов, которые дали импульс одновременно и поэтому образовали связь), а некоторые ослабевают (для тех нейронов, которые дали импульс врозь и поэтому теперь соединены не так прочно). Посредством этого процесса хеббовского обучения постепенно формируется новая цепочка связей — благодаря накоплению опыта. При каждом новом предъявлении этого объекта всё меньшее число нейронов дает импульс, однако те нейроны, которые все-таки делают это одновременно, становятся прочнее соединены друг с другом и более чувствительны к воздействию друг на друга. В результате мозг работает эффективнее. Да, меньшее количество нейронов порождает импульс, но те, которые это делают, порождают импульс более надежно и стабильно.
Ребер осознал, что это несложное правило имеет далеко идущие последствия с точки зрения процессов обучения.
Исследователь утверждает, что «статистический» элемент тоже играет роль в формировании мозговых связей, а значит, и в развитии «фильтров», которые могли бы позволить тренированному бойцу подсознательно вычленять из окружающей обстановки визуальные стимулы, не замечаемые другими.
«Каждая разновидность синапсов мозга обладает каким-то врожденным потенциалом пластичности, — объясняет Ребер. — Поэтому важно понять, что в основе действия механизмов имплицитного обучения еще и способность выхватывать те данные, которые вам предоставляет среда в силу чисто статистических факторов».
Чем чаще вы сталкиваетесь с определенным стимулом или группой стимулов, тем больше вероятность, что в будущем вы откликнетесь на эти стимулы, когда столкнетесь с ними снова, — и тем больше вероятность, что при этом будут активироваться и участки мозга, кодирующие те образы, которые вы стали ассоциировать с этими стимулами.
Отсюда возникает практический подход к тренировке интуиции. Ребер полагает, что для этого лучше всего подходят упражнения с многократными повторениями, как при развитии моторных навыков: скажем, умения подавать теннисный мяч, правильно взмахивать бейсбольной битой, ездить на велосипеде.
Ребер начал свою профессиональную деятельность с изучения страдающих амнезией. Последние 30 лет он занимается исследованием того, как же происходит этот процесс обучения. Его сфера интересов сделала его идеальным экспертом для того, чтобы помочь Кону и его преемнику Питеру Сквайру вывести исследования интуиции на следующий уровень. Ведь если вы поймете, как формируются эти бессознательные фильтры, то вы сможете придумать, какими способами тренировать их формирование. Можно разработать программу, которая позволит парню из Вайоминга интуитивно ощущать опасность, когда он окажется в Ираке.
* * *
Года два назад Кон передал программу изучения интуиции в руки Сквайра, который сейчас управляет исследованиями, развивающимися по трем направлениям.
Первая задача — адаптировать лабораторные штудии (подобные тем, которыми занимался Ребер) к условиям, больше напоминающим боевые. С течением времени Ребер обнаружил ряд сходств между тем, что происходит в мозгу, когда мы всё лучше осваиваем какой-то практический навык (скажем, езду на велосипеде), и тем, что происходит в мозгу, когда мы всё лучше справляемся с заданиями по визуальному распознаванию. Исследователь обнаружил: по мере того как в одной зоне мозговая активность становится всё эффективнее и затрагивает меньшее число нейронов зрительной коры (в процессе «подавления при повторении»), в другой зоне активность повышается. Эта зона повышения активности — базальные ядра [подкорковые узлы]. Уже было известно, что они играют важнейшую роль в освоении сложных моторных навыков (таких как умение ездить на велосипеде или много раз подряд отбивать от земли баскетбольный мяч). Куда новее оказалась идея о том, что это средоточие так называемой моторной памяти еще и играет роль в ускорении процессов обработки зрительной информации нашим мозгом.
Это участие базальных ядер стало для Ребера еще одним подтверждением, что повторение — лучший способ обучить юнца из Вайоминга чувствовать присутствие самодельных взрывных устройств, попав в Ирак или в Афганистан (причем ему не придется сознательно думать об этом).
«Если вы хотите накачать эту „мозговую мышцу“, отвечающую за имплицитное обучение, то вам, скорее всего, придется прибегнуть к упражнениям вроде строевых. Создайте огромное множество сценариев и прогоните человека по нескольким сотням из них, только предварительно зашейте в них определенные меняющиеся параметры, которые касаются именно тех обстоятельств, действия в которых он отрабатывает», — говорит Ребер.
В итоге еще до того, как боец сумеет это осознать, нейроны его зрительной коры будут автоматически реагировать на улику в виде недавно вскопанной земли, если ей будет сопутствовать еще один определенный стимул, например валяющийся рядом кусок провода.
Чтобы доказать применимость такой методики в боевых условиях, Ребер и его команда сегодня пытаются продемонстрировать, что они могут получить аналогичные результаты в ситуации, больше напоминающей хаос реального мира. Сквайр попросил их разработать процедуру тестирования для пребывания в симуляторе опасной зоны: такие симуляторы используются для тренировки в «виртуальном пространстве» отдельных морпехов или целых подразделений, совместно выполняющих боевые задачи.
«К примеру, часть такой территории может походить на афганскую, — говорит Сквайр. — Мы хотели бы увидеть, нельзя ли вызвать те же интуитивные эффекты и какие модификации и тренировочные методы мы могли бы создать, чтобы такие эффекты проявлялись острее и быстрее. Симулятор может имитировать присутствие самодельных взрывных устройств, или снайперов, или террористов. При этом могут разрушаться какие-то обычные паттерны».
Это разрушение паттернов может быть не очень заметным: не всякий сумеет быстро заподозрить неладное, столкнувшись с легким обесцвечиванием почвы или оказавшись на непривычно тихой улице, где всегда царит такое оживление.
Кроме того, Ребер начал выяснять, как можно было бы научить бойцов распознавать такие «предчувствия» и понимать, когда нужно обращать на них внимание.
«Сознательная обработка информации и имплицитное обучение не всегда хорошо взаимодействуют, — отмечает Ребер. — Когда фокусируешься на одном, можно потерять из виду другое».
Поэтому Ребер действует в еще одном направлении: для этой работы он привлек своего коллегу Марка Бимена. Исследователи задались вопросом: что именно происходит в мозгу, когда мы испытываем озарение, — в тот самый момент, когда мы восклицаем: «ага!», когда нечто такое, что мы знали, сами того не осознавая, вдруг становится осознанным?
В ходе одного из тестов, проводящихся в лабораторных условиях, Бимен и его группа дает испытуемым три слова (например, «Адам», «глаз» и «раздор») и спрашивает, какое слово могло бы подойти ко всем трем.
«Обычно люди пытаются решить эту задачу, сознательно перебирая все ассоциации, какие только могут, — отмечает Ребер. — Но Марк показал, что таким методом задачу решить нелегко: часто получается, что люди при этом долго и мучительно размышляют. Никак не могут увидеть ответ, хотя чувствуют, что он где-то рядом. Но есть некоторый процент тестов, где они испытывают внезапное озарение… Они всё тужатся, тужатся, тужатся… и вдруг им приходит в голову: "А, яблоко! Это яблоко!"»
Хотя такие испытуемые неизменно сообщают, что ответ явился им как гром среди ясного неба, Ребер и Бимен убеждены: на самом деле эти внезапные озарения — результат процессов, связанных с имплицитной памятью.
«Идет особого рода нервная деятельность, которая затрагивает взаимосвязанные понятия и при этом происходит за пределами нашего сознания», — объясняет Ребер.
Анализируя картину активации нейронов в моменты до, во время и после озарения, Ребер и Бимен обнаружили нечто интересное: те участки мозга, которые активны во время озарения, оказываются примерно теми же участками, которые активны, когда испытуемые успешно выполняют задание совсем иного рода (то же самое касается и распределения неактивных участков, что, по-видимому, не менее важно).
В ходе этого второго задания наши два нейрофизиолога демонстрировали испытуемым изображения гигантских прописных букв, составленных из крошечных строчных букв, причем других (скажем, огромную Н, сделанную из десятков миниатюрных t). Участников эксперимента просили называть крупные буквы. Для правильного выполнения задачи следовало «отойти подальше», чтобы посмотреть на всю картинку в целом. Иными словами, требовалось перестать сосредоточиваться на деталях и заставить себя «увидеть лес за деревьями».
«Когда вам приходится это делать, у вас активизируется определенный участок передней лобной доли — и этот же участок возбуждается непосредственно перед тем, как вас вдруг осенит и вы воскликнете: "Погодите, да это же яблоко!"» — говорит Ребер.
Ученый надеется отыскать и продемонстрировать методы, способствующие появлению таких озарений, и придумать, как натренировать людей более внимательно относиться к своим интуитивным догадкам: он полагает, что для этого следует научить их распознавать соответствующее «внутреннее состояние» и плавно погружаться в него.