учили повреждения, а значит, эти сверхактивные области, вероятно, оказались на пути потока нейротрансмиттеров, порожденного гибелью большого количества мозговых клеток.
Брогаард отмечает: что касается Амато, то в старших классах он выучил кое-какие гитарные аккорды и даже играл в любительской группе. «Очевидно, что он и раньше испытывал некоторый интерес к музыке, так что его мозг, вероятно, успел бессознательно записать какие-то музыкальные фрагменты, — говорит исследовательница. — Он хранил эти мелодические воспоминания у себя в мозгу, просто не имел к ним доступа». Инцидент в бассейне каким-то образом привел к реорганизации нейронов, которая и вывела эти воспоминания на поверхность его сознания, предполагает Брогаард. Она рассчитывает проверить эту теорию, пригласив Амато к себе в лабораторию.
* * *
В погожий день, типичный для южнокалифорнийского октября, я сопровождаю Амато и его агента Мелоди Пинкертон на плоскую крышу пентхауса отеля «Шангри-Ла» — того, что в Санта-Монике. Далеко внизу выступает в океан знаменитый пирс, а Тихоокеанское шоссе жмется к береговой линии, повторяя ее контуры. Пинкертон усаживается рядом с Амато на диване, благодушно кивая и подмигивая ему с наигранно наивной улыбкой, пока рядом кружат три журналиста с портативными камерами. Они снимают материал для документального телесериала о женщинах, пытающихся добиться чего-то в Голливуде. Пинкертон — бывшая участница реалити-проекта канала VH1 «Фрэнк из шоу-бизнеса». Кроме того, в свое время она позировала для «Плейбоя». Если сериалу дадут зеленый свет, Амато будет регулярно появляться в нем — как один из ее клиентов.
«Вся моя жизнь переменилась, — рассказывал ей Амато. — Понимаете, я как бы стал жить неспешнее, чем прежде, хотя произвожу продукт с дикой скоростью, которую поймут немногие. В свое время Бетховен каждый год записывал пять сотен новых мелодий и считался довольно-таки блестящим мастером. А мне врачи говорят, что каждый год я выдаю по две с половиной тысячи пьес. Сами понимаете, я немного занятой парень».
Похоже, Амато вполне комфортно чувствует себя под камерами, несмотря на то, что работа идет напряженная. Появление в реалити-шоу станет еще одним шагом вперед в его карьере, но не каким-то огромным скачком. За прошедший десяток лет о Дереке рассказывали газеты и телепрограммы самых разных регионов планеты. Он вошел в число восьми савантов, о которых повествовал спецпроект канала Discovery под названием «Оригинальные умы». Кроме того, канал PBS показывал его в своей программе «NOVA». Дерек появлялся в ток-шоу своего кумира Джеффа Пробста (ведущего проекта «Остаться в живых»). Он даже засветился в программе «Сегодня» канала NBC.
Настоящая музыкальная слава (и связанные с ней финансовые успехи) у него еще впереди. Свой первый альбом Дерек Амато выпустил в 2007 г. В 2008-м он выступил в Нью-Орлеане перед несколькими тысячами зрителей — вместе со знаменитым гитаристом Стэнли Джорданом, играющим в жанре джаз-фьюжн. Дерека просили написать музыку для одного независимого японского документального фильма. Но хотя музыкальные таланты Амато не устают восхищать прессу, отзывы о самой его музыке противоречивы. «Одни говорят, что это хорошо, другие — что это отлично, третьи — что это слабовато, — замечает он. — Я бы не сказал, что написал хоть что-то потрясающее. Для меня сейчас самое потрясающее — это выпавшая мне возможность поработать с другими музыкантами».
Но пока мы прогулочным шагом идем по бульвару Санта-Моника в суши-ресторан, он выглядит как нельзя более довольным. За столом он то и дело расплывается в улыбке, маниакально жестикулируя могучими руками, сплошь в татуировках-нотах, и тычет в воздух палочками для еды, чтобы подчеркнуть ту или иную свою мысль.
«Я готовлю книжку, я выступаю, играю концерты, участвую в работе всяких благотворительных фондов, — рассказывает он. — Вокруг меня вечно толкутся телевизионщики, киношники, бизнесмены и прочие. Черт, я знаю, что упустил сейчас еще полдюжины всяких занятий. Я словно сижу в самолете, который несется со скоростью девятьсот семьдесят две мили в час. И я наслаждаюсь каждой секундой этого полета!»[45].
Позже, когда я еду вместе с Амато по улицам Лос-Анджелеса, мне приходит в голову, что есть нечто типично американское в его попытках выжать всё возможное из этого инцидента (который случился, когда он приближался к сорока годам и мрачно глядел в поджидавшую его бездну под названием «Жизнь заурядного человека средних лет») и превратить себя из безвестного бизнес-тренера в коммерческий продукт, во вдохновляющий символ человеческих возможностей, чтобы его потенциальные поклонники активнее мечтали о великих свершениях. Трефферт, Снайдер и другие специалисты с большим энтузиазмом рассуждали о разгадывании тайны приобретенного синдрома саванта, о том, что когда-нибудь это может позволить всем и каждому свободно исследовать свои скрытые таланты. Дерек Амато и ему подобные позволяют нам хотя бы начать представлять, что будет, когда этой цели удастся достичь.
Впрочем, я не могу отрицать, что порой проекты Дерека Амато кажутся если и не малодушно-трусливыми, то несколько показушными. Однажды, бездумно листая телеканалы уже после своего визита, я наткнулся на ток-шоу, передаваемое на всю страну. Там Амато выступал вместе с абсолютно глухим певцом.
Собственно говоря, во время визита мне просто хотелось услышать его самого, лично. Действительно ли это музыкальный гений? Припарковавшись на бульваре Сансет, в нескольких кварталах от легендарных музыкальных святилищ (театра «Roxy» и клуба «Viper Room»), мы с Амато направляемся в отель «Standard». Растрепанный и не слишком опрятный хипстер, говорящий с австралийским акцентом, ведет нас через вестибюль в тускло освещенный бар. В центре зала высится рояль, поблескивая клавишами из слоновой кости. На столиках — перевернутые стулья. С кухни доносится звяканье посуды. Клуб закрыт для обычных посетителей и отдан в полное наше распоряжение. Амато садится за рояль — и кажется, будто из его плеч тотчас же уходит напряжение.
Он закрывает глаза, ставит ногу на одну из педалей и начинает играть. Из рояля льется нечто ленивое, полное цветистых трелей, разбуханий и опаданий, пролетов по клавиатуре в волнах и каскадах нот: эта прилипчивая, эмоциональная мелодия больше подходит для романтической кульминации фильма вроде «Отныне и во веки веков», чем для мрачного ночного клуба, угнездившегося рядом с самым сердцем Сансет-Стрип — главного отрезка бульвара Сансет. Такие звуки совсем не вяжутся с обликом человека, чей наряд приводит на ум Брета Майклса, этого идола 80-х с его знаменитым хайратником. Амато не кажется мне обладателем особенно выдающегося таланта, редкостным савантом вроде Слепого Тома Уиггинса, чьи способности отлично смотрелись бы и у человека, который годами проходил соответствующую подготовку.
Мне показалось, что Амато каким-то образом нащупал внутри себя ту зону, к которой он прежде не имел доступа: клапан, через который из него льется музыка. Но ему, вероятно, все-таки понадобится несколько лет поизучать джазовые стандарты, прежде чем он сумеет выступать на сцене наравне с профессионалами, которых Лимб помещал в томограф.
Но сейчас, в этот момент, когда я слушаю Амато в пустом клубе, всё это кажется совершенно неважным. Есть экспрессия, есть мелодия, есть (во всяком случае, так мне представляется) несомненное мастерство. И если всё это может спонтанно проявиться у Амато, кто знает, какой потенциал, быть может, дремлет внутри всех нас?
Тот факт, что Амато все-таки недотягивает до уровня Херби Хэнкока, Телониуса Монка или Билла Эванса, на самом деле даже приносит некоторое чувство облегчения, хоть это и может показаться странным в финале нашего долгого изучения всевозможных способов, какими наука пытается усовершенствовать человека.
Готовя материалы для книги, я часто поражался и воодушевлялся, с изумлением выясняя, каких невиданных вершин сумело достичь человечество. Но есть вещи, которые показались бы менее масштабными, сумей мы свести их к несложным математическим уравнениям или к правилам логики. Вот что говорит Лимб, этот музыкант-ученый: «Ученые не смогут разгадать тайну творчества с помощью нескольких экспериментов. Такого никогда не произойдет».
И я благодарен за это (не знаю, кому или чему). Лично мне больше нравится, когда любовь, красота, творческий гений и художественное самовыражение остаются тайной. В конце концов, именно они сильнее всего помогают нам ощущать себя людьми.
Заключение
Когда мы вошли в операционную, одиннадцатилетний мальчик уже лежал там на каталке в голубом больничном халате и пижамных штанах «Солдат Джо», расцветкой напоминающих форму бойцов, которые сражаются в джунглях. Рядом с пациентом стояли его родители. Команда анестезиологов готовилась погрузить парня в бессознательное состояние.
Ради мальчика родители стараются принять бодрый вид, улыбаются, шепчут ему ласковые слова, гладят по голове, старательно обходя выбритые участки — «точки входа» для операции на мозге, которую неделей раньше сделал ему доктор Эмад Эскандар. Но едва их ребенок, смежив веки, уплывает в царство общего наркоза, лица его родителей мучительно искажаются. Мать, сморгнув слезы, роняет голову в ладони, и медсестра успокаивающе поглаживает ее по спине, а потом деликатно выводит из помещения женщину и ее мужа.
За окнами прекрасная солнечная весна: в такой денек одиннадцатилетнему пацану полагается с воплями носиться по зеленым паркам и полям. Это лишь подчеркивает ту причину, по которой все мы стоим в ярко освещенной операционной Массачусетской больницы общего профиля. Мальчик страдает прогрессирующей формой дистонии — двигательного расстройства, заставляющего мышцы неуправляемо сокращаться: в результате тело пациента без всякого его сознательного желания скручивается в неестественные, часто болезненные положения. Запястья и ступни сами собой подгиба