— Вы знаете историю названия секвойи? — спросил, улыбаясь, Барри. — Среди индейских вождей был один, которого звали Секвойя. Вы ошибётесь, если подумаете о нём, что это был дикарь, потрясающий томагавком, охотник за скальпами. Он был очень культурный человек, изобретатель индейской письменности. В его честь индейцы и назвали дерево секвойей. Американские секвойи были открыты учёными менее ста лет тому назад и названы «калифорнийскими соснами», или «мамонтовыми деревьями» Мамонтовыми, может быть, потому, что голые сухие суки старых секвой напоминают бивни мамонта. Первый, изучивший секвойю ботаник-англичанин захотел увековечить имя английского героя, полководца Веллингтона, и в честь его назвал дерево «Веллингтониа гигантеа». Но американцы обиделись, запротестовали: их американское дерево назвать именем англичанина, да ещё генерала! И американские ботаники назвали дерево по имени своего национального героя, Вашингтона: «Вашингтониа гигантеа». Однако позднее выяснилось, что то и другое название неправильно, так как новое дерево представляло собою новый вид, но не новый род. Поэтому вполне заслуженное название «гигантеа» могло быть оставлено, но родовое название должно быть иное, какое имело уже ранее известное дерево того же рода — «Секвойа семпервиренс» — секвойа вечноживущая. Так вождь индейцев победил национальных героев Англии и Америки. Эту историю гиды не очень охотно рассказывают туристам-американцам и англичанам, чтобы не оскорбить их национальное самолюбие.
— Мистер Барри! — не выдержал Престо. — Вы так много знаете. Почему же вы служите сторожем, а не заняли место по крайней мере гида?
— Именно потому, что много знаю, — с печальной улыбкой ответил Барри. — Да сторожем и спокойнее. Надо быть благодарным судьбе и за это.
— Но ведь вы человек образованный! — горячился Престо.
— Это я перед вами, пришлым человеком, так разболтался. — И, помолчав, Барри спросил: — Вы не из Гарднеровского газетного треста?
— Нет, нет! Можете быть со мною совершенно откровенны! — поспешил успокоить Престо.
— Да, я имею высшее образование, — сказал Барри. — Биолог. Был учителем, но изгнан за вольнодумство.
Престо вспомнил портреты Дарвина и Геккеля и догадался, в чём заключалось вольнодумство умного, высокообразованного учителя.
Ещё одна область жизни, которая не допускалась в киностудию Питча! Сценаристы, если и слыхали о таких жизненных драмах и конфликтах, то не интересовались ими хотя бы потому, что хозяева кинопредприятий боялись подобных тем, как огня.
«А между тем чем не сюжет? Взять хотя бы «обезьяний процесс»!» — подумал Престо.
— Администрация парка даже не подозревает, что я имею диплом Гарвард-колледжа, — продолжал Барри.
— Гарвард-колледж! Знаю. Как же. Старейший университет в Штатах, — сказал Престо. — Но вам, я думаю, нелегко живётся, и вы не один?
— Что же делать? Эллен — сирота. Дочь моей покойной сестры. В городах ей работы не найти. Пробовала, но безуспешно. Она ведёт у меня домашнее хозяйство. Если случается, на стороне работает. Ей обещают место судомойки в отеле. Она у меня молодец! — сказал он с любовью и, посмотрев на стенные часы, добавил уже с некоторым беспокойством: — Что-то она запоздала, уже совсем стемнело.
В этот самый момент за окном послышался весёлый собачий лай и детский, как показалось Престо, голосок:
— Тише, Пип! Сумасшедший!
— Вот и они! — радостно воскликнул Барри.
Через минуту в широко открытую дверь вбежала собака, запряжённая в маленькую колясочку, и остановилась против хозяина, весело лая и помахивая хвостом. Вслед за собакой вошла молодая девушка. Её каштановые коротко остриженные волосы придавали ей мальчишеский вид. Привычным глазом артиста Престо окинул её фигуру. Средний рост, безукоризненное сложение, крепкое, подвижное тело. На девушке была простая белая блузка с низким вырезом ворота и короткими рукавами, клетчатая короткая юбка. Голые загорелые ноги, обутые в сандалии. Почти бронзовый загар кожи южанки. Её лицо нельзя было назвать вполне красивым, — чуть-чуть вздёрнутый нос, полные губы, как-то по-детски сложенные, быстрый и умный взгляд карих глаз, — но в этом лице была та миловидность, которая привлекает больше красоты. В каждом её движении чувствовался избыток сил и жизнь. Вошла она запыхавшейся от быстрой ходьбы и воскликнула, обращаясь к собаке:
— Безобразник! едва не вывернул тележку… Купила муки, сахару… — Тут она увидела Престо и, ничуть не смущаясь, сказала: — Здравствуйте, мистер. Добрый вечер — как будто была давно с ним знакома.
Престо с улыбкой раскланялся с ней.
Это неожиданное появление запряжённой в тележку собаки в сопровождении девушки напомнило Престо цирковую сцену его юных лет. Ему вдруг стало радостно и весело.
А девушка прикрикнула на Пипа:
— Стой смирно! Сейчас распрягу! — и начала вынимать из тележки кульки и пакеты.
— Да ты познакомься с гостем как следует! — сказал Барри, ласково глядя на девушку.
— Ай, и правда. Всё торопишься. Простите! — воскликнула она, немного смутившись. — Я только освобожу Пипа от его сбруи. А то он опять наделает бед.
Девушка быстро сняла ошейник-хомут. Пип тряхнул головой, захлопал ушами и, виляя хвостом, улёгся у двери.
— Это наш жилец. Мистер Адам Смит, — отрекомендовал Барри. — Моя племянница, Эллен Кей.
— Я уже догадался, — сказал Престо, пожимая маленькую руку. При этом он почувствовал, что ладони Эллен были жёсткие.
«Бедняжке немало приходится заниматься грубой работой», — с участливым сожалением подумал Престо.
И как бы в подтверждение этого Барри сказал девушке:
— Убирай продукты, Эллен, и поскорей вымой пол в гостиной, застели постель, поставь умывальник.
— Пожалуйста, не беспокойтесь! — воскликнул Престо. — Вы дайте только бельё, я сам застелю постель, а остальное можно сделать завтра. Уже поздно, и мисс Кей наверно устала.
— Устала? — с удивлением и даже обидой повторила девушка. И начала с такой быстротой перекладывать продукты из тележки в шкаф, что у Престо в глазах зарябило.
«Ну и жизни же в этой девушке!» — подумал он, невольно наблюдая за её движениями. Немножко быстрый темп для киносъёмки, но сколько непринуждённой грации в этих простых движениях! То, что киноартистам достаётся с большим трудом, после бесконечной режиссёрской муштровки и сотен метров испорченной плёнки, у неё выходит естественно, и она даже не подозревает об этом, думая о красоте своих движений не больше, чем игривый котёнок.
Не прошло и трёх минут, как продукты и тележка были убраны.
— Ещё вот что! — сказала девушка, как бы продолжая какой-то спор: — зовите меня просто Эллен. Я ещё не доросла до мисс Кей!
Девушка взглянула на него почти сердито и ушла в гостиную. А через минуту она уже хозяйничала там, сдвигая мебель и напевая песню.
— У вас замечательная хозяйка, — сказал Престо.
— Да. Я уж говорил вам, что она у меня молодец, — ответил Барри, видимо гордясь своей племянницей. — И какая способная! Из неё вышел бы толк… — Лицо Барри омрачилось.
Престо понял сторожа и, желая его утешить, сказал:
— Ну, время ещё не упущено, ведь она почти девочка.
— Не так уж молода, как кажется. Ей скоро восемнадцать. А мне не удалось дать ей даже законченного среднего образования…
И они замолчали, погружённые каждый в свои думы.
ЭВРИКА
Так произошло вселение Престо в дом Джона Барри.
По утрам Тонио занимался чтением и размышлениями. Он читал книги по истории американского кино, думал о лицах и масках знаменитых артистов в поисках своего пути, своего нового оригинального лица. А вечерами он беседовал с учёным сторожем и его племянницей.
Эллен вначале несколько дичилась. Но Престо привёз с собою много книжных новинок. Эллен проявила к ним живейший интерес. Через несколько дней она уже спорила с Престо о прочитанных романах, удивляя его меткостью и оригинальностью своих замечаний. Оказалось, что она хорошо знает европейских классиков и американскую литературу. Однажды она прочитала ему монолог Дездемоны, а потом изобразила сцену безумия Офелии. Престо был поражён. У Эллен безусловно был драматический талант. Что, если сделать из неё киноартистку, партнёршу в высоких трагедиях?
А на другое утро Офелия превращалась в уборщицу, судомойку, кухарку.
Как только Престо вставал, Эллен являлась с вёдрами, тряпками и швабрами, изгоняла Престо и Пипа в сад и начинала уборку комнаты.
Лёжа на холме под сосною. Престо украдкою наблюдал за нею. Это было, конечно, нехорошо. Но он оправдывал себя тем, что наблюдение за окружающими людьми — его профессиональный долг: все наблюдения могут пригодиться для работы.
Эллен собирала складки короткой полосатой юбки, зажимала меж колен и, наклонившись, начинала мыть пол. Обметая паутину и пыль с потолка, она вся вытягивалась вверх, немного отклонялась назад. Её позы ежеминутно менялись. Престо смотрел на Эллен и думал: «Если бы её видел Гофман! Он был бы восхищён этим поворотом. Я никогда не подозревал, что в простых естественных трудовых движениях может быть столько грации и красоты. Удивительно! К каким ухищрениям, искусственным позам, поворотам, ракурсам приходится прибегать нашим знаменитым артисткам, кинозвёздам, чтобы выгодно показать свою фигуру, красоту линий талии, бедра, спины, изящную ножку, чтобы скрыть природные недостатки! Всё это неизбежно связывает свободу их движений, делает из них красивых автоматов, манекенов. Сколько режиссёрской работы требуется для того, чтобы придать их движениям естественность и простоту!»
Престо вспомнил, как один режиссёр заставлял артистку проделывать простое движение ногой десятки раз, истратил несколько сот метров плёнки, пока получил то, что хотел. А у Эллен «всё идёт, ни один жест не пропал бы даром».
«Нет, из неё не следует делать Офелии и Дездемоны. Её пришлось бы муштровать, прививать непривычные жесты, заставлять думать о своих движениях, и с Эллен случилось бы то же, что с сороконожкой в сказке Уайльда, которая свободно бегала, пока её не попросили объяснить, как именно она передвигает ноги, — какую ставит раньше, какую позже. Сороконожка задумалась и… не могла сделать шагу. Эллен должна остаться собой. Значит, нужны будут и иные сценарии…»