I. Подводный враг
Аргентина вступила в полосу волнений. Революционное движение, поднятое рабочими Буэнос-Айреса, было поддержано сельскохозяйственными рабочими и фермерами.
Несмотря на то, что сельскохозяйственные рабочие и мелкие фермеры-индейцы были плохо вооружены, правительственным войскам нелегко было справиться с ними, так как повстанцев связывали не только общие экономические интересы, но и общая вражда индейцев к их поработителям — испанцам.
В этой неравной борьбе индейские племена пускали в ход военные хитрости и первобытную технику своих краснокожих предков. Радиотелеграфу врагов индейцы противопоставили свой древний «телеграф без проводов»: довольно было высадиться карательному отряду на берегу реки Параны или Уругвая, как индейцы ближайшего селения начинали бить в особый барабан «там-там», сделанный из выдолбленного ствола огромного дерева. Условный сигнал передавался дальше таким же путем, и через несколько минут вся округа была готова ко встрече врага. При помощи этого первобытного «радиотелеграфа» индейцы могли передавать не только сигналы, но и вести довольно сложные переговоры.
Два индейца, встретившиеся на базаре в городе, со скучающим видом постукивали палочками по своим повозкам, а стоявшие вблизи полицейские долго не подозревали того, что это невинное занятие является условным языком.
Осведомленность индейцев о действиях полиции и войск удивляла даже опытных шпионов. Небольшие моторные суда, перевозившие вооруженные отряды полиции и войск, темною ночью подплывали к какой-нибудь ферме. Отправка карательной экспедиции была обставлена строжайшей тайной. Кроме начальника отряда, никто не знал даже места предстоящей высадки. Ни один человек не отходил от причаливших в ночной тишине лодок. И тем не менее, кто-то успевал сообщать ближайшему сторожевому посту индейцев о прибытии врага. И ночная тишина вдруг нарушалась тревожными ударами «там-тама»…
Чья-то неведомая рука затрудняла и передвижение карательных судов. Все чаще начинали повторяться случаи остановки судов в пути: в винт моторной лодки попадали обрывки каната, куски дерева, рыбачьи сети. Несколько винтов оказались даже сломанными застрявшими в них камнями, хотя морские лодки плыли по глубокому месту реки…
Чем чаще повторялись эти случаи, тем более становилось очевидным, что здесь имеют место не случайные аварии, а чей-то злой умысел. Но чей? Самый лучший пловец не в состоянии был незаметно подкрасться к проходящим моторным лодкам и на полном их ходу испортить винт. Кто же мог совершать эти необычайные по своей смелости и дерзости поступки?
Молва приписывала их «морскому дьяволу». Полиция долго не верила этим «басням», однако вскоре пришлось убедиться в том, что «дьявол», действительно, помогает индейцам…
Однажды на утренней заре матрос моторной лодки, заметив, что руль не работает, подошел к борту, заглянул в воду и увидел, что за руль держится человек с большими выпуклыми глазами. Рулевой схватил винтовку и выстрелил в неизвестного. Человек под водой отпустил руль и скрылся в глубине. Была поднята тревога. Целая флотилия лодок рассеялась по реке; неизвестный злоумышленник долго не показывался на поверхности. Всякий человек утонул бы за это время. Но злоумышленник, очевидно, не утонул, так как вскоре еще две лодки были выведены им из строя.
«Морской дьявол» вновь заставил заговорить о себе.
Правда, теперь уже никто, кроме самых невежественных индейцев, не думал о том, что «морской дьявол» — неведомое морское чудовище, а тем более, сверхъестественное существо. «Дьявол», принимавший участие в борьбе рабочих и фермеров с правительством и землевладельцами, мог быть только человеком, но все же человеком необычайным, который мог жить под водой.
Ученым была задана новая задача. Газеты пестрели статьями с заголовками: «Может ли жить человек под водой?», «Человек-амфибия», «Когда же мы узнаем тайну морского дьявола?..»
На этот раз мнения ученых были единогласны: человек, конечно, не может жить под водой, потому что не может в воде дышать. И если, тем не менее, неизвестный человек, которого так долго называли «морским дьяволом», способен продолжительное время пробыть под водой, то он, очевидно, снабжен каким-нибудь аппаратом со сгущенным воздухом. Это — водолаз без водолазного колпака.
«Но что, если таких «водолазов» окажется несколько? — задавали вопрос газеты. — Если эти «водолазы» начнут разрушительную революционную работу, они легко смогут взорвать и пустить ко дну не только полицейские лодки, но и весь военный флот. Необходимо этому положить конец, приняв решительные меры к поимке опасного подводного бандита».
И эти меры были приняты. За поимку «водолаза» была обещана большая награда. Десятки полицейских и рыбачьих судов бороздили Парану и Уругвай, имея на борту вооруженных ружьями, острогами и сетями соискателей приза.
Но враг как будто издевался над своими преследователями. Оставаясь неуловимым, он по-прежнему портил винты, спутывая якорные цепи, угонял лодки, оставленные без охраны, и доносил индейцам о прибытии карательных судов.
Эта игра продолжалась бы еще долго, если бы события не приняли для Ихтиандра и Сальватора неожиданного оборота…
II. "Проклятые испанцы"
Бальтазар, вернувшись из неудачного путешествия на подводной лодке, находился в самом мрачном настроении. Он не читал газет, не знал, что делается в городе, о чем говорят люди. Старый индеец весь ушел в свое горе. Ихтиандр не найден, Зурита куда-то пропал вместе с Гуттиэрэ.
Проклятые испанцы! — ворчал старик, сидя одиноко в своей лавке. — Они согнали нас с нашей земли и обратили в своих рабов. Они калечат наших детей и покупают наших дочерей… Они хотят истребить нас всех, до последнего…
— Здравствуй, брат!.. — услышал Бальтазар голос Кристо. — Новость! Большая новость: Ихтиандр нашелся!
— Что?!. — Бальтазар быстро поднялся и, задыхаясь, схватил Кристо за руку. — Говори скорее!
— Скажу, только ты не перебивай, а то я забуду, что надо сказать. Нашелся Ихтиандр. Я верно сказал: он был в потонувшем корабле. Мы отплыли дальше, а Ихтиандр выплыл и поплыл домой…
— Где же он? У Сальватора?
— Да, у Сальватора. Но только он мало бывает дома. Ихтиандр сказал мне по секрету, что он разыскал какого-то Ольсена, который «руководит восстанием», — так и сказал, — восстанием рабочих и бедных индейцев-фермеров, а Ихтиандр теперь помогает Ольсену. Каково? А? Говорят, об этом и в газетах пишут. Знаешь, брат, я, признаюсь, сомневался, что Ихтиандр твой сын. А теперь и сам верю. Ихтиандр наш. В нем наша кровь. Он с нами и за нас. Я очень полюбил его!..
На этот раз Кристо не лгал. Начав с предательства, он незаметно для себя привязался к Ихтиандру и полюбил его.
Из всего, что говорил Кристо, Бальтазар услышал и понял только одно: Ихтиандр найден. Старый индеец весь трясся от волнения:
— Я пойду к нему, к Сальватору, и потребую, чтобы он вернул мне моего сына…
Кристо с сомнением покачал головой:
— Не отдаст… Сальватор хочет запереть Ихтиандра, не пускать его плавать в море. Это уж я потихоньку отпускаю его…
— Отдаст! Если не отдаст, я убью Сальватора. Идем сейчас, же!
Кристо испуганно замахал руками:
— Подожди хоть до завтра. Я едва отпросился у Сальватора навестить свою «внучку». Сальватор стал такой подозрительный. Смотрит в глаза — как ножом режет. Прошу тебя, подожди до завтра.
— Хорошо. Я приду к Сальватору завтра. А сейчас я пойду туда, к заливу. Может быть, хоть издали увижу в море моего сына…
Всю ночь Бальтазар просидел на скале у залива, всматриваясь в волны. Море было бурное. Восточный ветер налетал шквалами, срывал пену с верхушек волн и разбрасывал ее по прибрежным утесам. Прибой грохотал камнями и шумел песком. Луна, ныряя в быстро несущихся по небу облаках, то освещала переливчатые изгибы волн, то скрывалась. Эта смена света и теней еще больше затрудняла возможность увидеть что-нибудь среди пенившегося океана.
…Рассвет застал Бальтазара сидящим в той же неподвижной позе на прибрежном утесе. Из темного океан сделался серым, но он был так же пустынен и безлюден…
Вдруг Бальтазар встрепенулся. Его зоркие глаза заметили какой-то темный, качавшийся на волнах предмет… Человек! Быть может, утопленник? Он лежит на спине, руки заложены за голову… Неужели он?
Бальтазар не ошибся. То был Ихтиандр. Этой ночью он наделал много неприятностей своим врагам и теперь, вернувшись в залив, решил отдохнуть, качаясь на волнах, как любил это делать в детстве.
Бальтазар поднялся и, прижав руки к груди, закричал:
— Ихтиандр! Сын мой!.. — и, протянув руки, старик бросился в бушующее море. При падении он глубоко нырнул. А когда выплыл, на поверхности уже никого не было. Отчаянно борясь с волнами, Бальтазар попытался нырнуть еще раз, но огромная волна подхватила его, перевернула, выбросила на берег и с глухим ворчаньем откатилась…
Весь мокрый, Бальтазар встал, посмотрел на волны и тяжело вздохнул:
— Неужели мне почудилось?..
Когда ветер и взошедшее солнце высушили одежду Бальтазара, он отправился к железным воротам, охранявшим владения Сальватора, и постучал.
— Кто там? — спросил негр, заглядывая через приоткрытый «волчок».
— К доктору я, по важному делу.
— Доктор никого не принимает, — ответил тот же голос, и окошечко закрылось.
Бальтазар начал стучать, браниться, но никто не открывал ему дверей. За стеной послышался только угрожающий лай собак.
— Проклятый испанец! — выбранился Бальтазар и отправился в город.
Грязный, оборванный «ходатай по делам» написал Бальтазару в пульперии[37] прошение, которое Бальтазар отнес прокурору. В прошении содержалась жалоба на доктора Сальватора, незаконно присвоившего и изуродовавшего сына Бальтазара — Ихтиандра.
Выходя от прокурора, Бальтазар неожиданно встретился на большой белой лестнице с Зурита.
— Ты чего сюда ходишь? — спросил Зурита, окидывая индейца подозрительным взглядом, — уж не на меня ли жаловаться?
— На всех вас надо жаловаться, — ответил Бальтазар, имея в виду испанцев, — да некому. Где моя дочь?
— Карамбо! Как ты смеешь обращаться так к испанскому дворянину! — вспыхнул Зурита. — Если бы ты не был отцом моей жены, я избил бы тебя палкой…
И Зурита, грубо отстранив рукой Бальтазара, поднялся по лестнице и скрылся за большой дубовой дверью.
— Карамбо! — подражая Зурита, проворчал Бальтазар, и тихо, по-индейски, — потому что он находился в присутственном месте, — еще раз проклял испанцев…
III. Юридический казус
Кабинет буэнос-айресского прокурора посетил редкий гость — настоятель местного кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо.
Прокурор, толстый маленький живой человек, с заплывшими глазками, коротко остриженной головой и подкрашенными усами, поднялся со своего кресла, шаром подкатился к епископу и, приветствуя его в самых изысканных выражениях, бережно усадил дорогого гостя в тяжелое кожаное кресло против письменного стола.
Епископ по своей внешности представлял полную противоположность прокурору. Как будто «плоть» и «дух» одного существа разделились и смотрели теперь друг на друга.
Лицо прокурора было мясисто и красно, с толстыми, чувственными губами и широким, грушеобразным носом, пальцы рук напоминали толстые короткие сосиски, а пуговицы на круглом животе ежеминутно готовы были оторваться, не будучи в силах сдержать колыхавшуюся стихию жира.
Лицо епископа поражало своей худобой и бледностью. Сухой нос с горбинкой, острый подбородок и тонкие, почти синие губы придавали ему типичный облик иезуита. Обтянутые материей пуговицы на шелковой темно-красной рясе, облегавшей сухое тело, были не более, как обязательным украшением. Глаза епископа, никогда не смотревшие в глаза собеседника, но, тем не менее, зорко наблюдавшие за ним, таили в себе скрытый огонь. Епископ пользовался огромным влиянием, и эти тонкие, нервные, сухие пальцы умели ловко управлять нитями сложной политической игры. Выдвинув голову несколько вперед, епископ спросил тихим певучим голосом:
— Я хотел бы узнать, в каком положении находится дело профессора Сальватора?
— А, и вы, ваше высокопреосвященство, заинтересованы этим делом! — воскликнул прокурор, собирая складки своего дряблого лица в любезную улыбку. — Да, этот процесс представляет исключительный интерес. — Прокурор взял со стола толстую папку и, переворачивая листы «дела», продолжал: — По доносу гражданина Педро Зурита мы произвели обыск у профессора Сальватора. Заявление Зурита о том, что Сальватор производит необычайные операции и калечит детей, подтвердилось вполне. В «заколдованных» садах виллы Сальватора была настоящая фабрика уродов. Это что-то изумительное! Сальватор, например…
— О результатах обыска я знаю из газет, — мягко прервал его епископ. — Какие меры вы приняли в отношении Сальватора? Он арестован?
— Да, он арестован вместе с молодым человеком, называемым Ихтиандром, — он же «морской дьявол». Поимка «дьявола» для нас была совершенной неожиданностью. «Морской дьявол» — опасный преступник; «водолаз-революционер», который доставил правительству в последнее время столько хлопот, оказался одним из чудовищ зверинца Сальватора. В настоящее время эксперты — профессора университета занимаются изучением всех этих монстров[38]… Мы не могли, конечно, весь зверинец этих живых вещественных доказательств перевезти в город. Их пришлось оставить под охраной в садах Сальватора. Но Ихтиандр привезен и содержится в тюрьме. Представьте себе, ему пришлось соорудить большой бак, так как он заявил, что не может жить без воды. И он, действительно, чувствовал себя очень плохо. Очевидно, в его организме Сальватор произвел какие-то необычайные изменения, которые и сделали из этого юноши человека-амфибию. Наши ученые разрешат этот вопрос.
Выждав паузу, епископ тем же тихим голосом сказал:
— Меня больше интересует судьба Сальватора. По какой статье он подлежит ответственности? И, — каково ваше мнение, — будет ли он осужден?
Прокурор развел руками:
— Дело Сальватора — редкий юридический казус. Признаюсь, я еще не квалифицировал преступление. Проще всего, конечно, было бы обвинить Сальватора в производстве незаконных операций и причинении увечий. Но дело в том, что Сальватор представил разрешения родителей на производство операций над их детьми. Что же касается увечий, то… гм… Как бы это сказать? Эти увечья, по мнению экспертов, представляют известную целесообразность… (епископ насторожился) …и дают оперированным даже некоторые преимущества. Все эти карманы, сделанные Сальватором в коже детей, необычайная подвижность их суставов… Если дикари сами протыкают дыры в ушных мочках, чтобы носить трубки, то почему бы им не обзавестись и карманами в боку для табачка? Ха-ха-ха! Я, конечно, не согласился бы иметь портфель на собственном теле и засовывать себе дела под кожу, но дикари…
Лицо епископа все более хмурилось:
— И вы полагаете, что во всем этом нет состава преступления?
Прокурор поднял брови:
— Есть, или будет, но какой? Чорт!.. гм… Простите, сорвалось… Мне было подано еще одно заявление от какого-то индейца Бальтазара. Он утверждает, что Ихтиандр — его сын. Доказательства слабоваты, но мы, пожалуй, сумеем использовать этого индейца как свидетеля обвинения, если эксперты установят, что Ихтиандр, действительно, его сын. Только один Бальтазар не давал разрешения на производство операции.
— Значит, в лучшем Случае Сальватор будет обвинен только в нарушении медицинского устава за производство операции над ребенком без разрешения родителя?
— И, может быть, за причинение увечья. Это уже посерьезнее… Но в этом деле есть еще одно осложняющее обстоятельство. Эксперты, — правда, это неокончательное их суждение, — полагают, что нормальному человеку не могла даже явиться мысль совершать такие необычайные операции. Сальватор может быть признан экспертами невменяемым как душевно больной, и тогда…
Епископ сидел молча, сжав свои тонкие губы и глядя на угол стола. Потом он сказал совсем тихо:
— Я не ожидал от вас этого…
— Чего? — спросил озадаченный прокурор.
— Даже вы, блюститель правосудия, как бы оправдываете действия Сальватора, находя его операции не лишенными целесообразности…
— Но что же здесь плохого? Сами родители-индейцы в восторге от своих «усовершенствованных» детей…
— …и затрудняетесь квалифицировать преступление. Суд церкви — небесный суд — смотрит на действия Сальватора иначе! Позвольте же притти вам на помощь и подать вам совет…
— Прошу вас, — смущенно произнес прокурор.
В прищуренных глазах епископа начали вспыхивать искорки возбуждения. Все более и более повышая голос, он заговорил как проповедник, как обличитель:
— Вы говорите, что операции Сальватора не лишены целесообразности, что оперируемые им дети даже получают некоторые преимущества по с сравнению с нормальными детьми. Что это значит? Что творец создал людей не вполне целесообразно? Что потребовались еще кое-какие доделки со стороны профессора Сальватора, чтобы придать человеческому телу вполне совершенный вид?
Прокурор сидел, откинувшись на спинку стула, с широко раскрытыми от удивления глазами. Пред лицом церкви он сам оказался в положении обвиняемого. Он никак не ожидал этого.
— Разве в наших священных книгах не сказано, — продолжал епископ, — что бог сотворил человека по образу и подобию своему? А Сальватор дерзает исказить этот образ и подобие, и вы, — даже вы! — находите это целесообразным.
Голос епископа уже звенел, как колокол, вылитый из бронзы.
— Не нашел ли бог свое творение прекрасным и совершенным? А Сальватор полагает, что суставам человеческого тела не хватает подвижности, что людей надо было сотворить с какими-то карманами, что люди должны быть земноводными существами, — и вы находите все это остроумным и целесообразным! Разве это не хула на бога? Не святотатство? Не кощунство? Или гражданские законы уже не карают у нас за религиозные преступления? Что будет, если вслед за вами все станут повторять; «Да, человек плохо сотворен богом. Надо отдать человека в переделку доктору Сальватору»? Разве это не чудовищный подрыв религии?..
Епископ продолжал низвергать молнии на прокурора, который сидел с посиневшим лицом, подавленный, втянув голову в плечи, как бы обороняясь от хлеставших его бичей.
Когда, наконец, епископ окончил, прокурор поднялся, подошел к епископу и сказал глухим голосом:
— Как христианин — грех мой я принесу в исповедальню, чтобы вы отпустили его. А как должностное лицо — я приношу вам благодарность за ту помощь, которую вы оказали мне. Теперь мне ясно, в чем преступление Сальватора. Сальватор будет обвинен и понесет наказание.
IV. Гениальный безумец
Доктора Сальватора не сломил судебный процесс. В тюрьме он был спокоен, как всегда, держался самоуверенно, со следователем и экспертами говорил с высокомерной снисходительностью, как взрослый с детьми.
Его деятельная натура не переносила бездействия. Он много писал, произвел несколько блестящих операций в тюремной больнице, приглашенный туда тюремным врачом. В числе его новых пациентов была жена тюремного смотрителя. Неправильные роды угрожали ей смертью. Сальватор спас жизнь матери и ребенку в тот самый момент, когда приглашенные для консультации врачи безнадежно опустили руки, заявив, что «здесь медицина бессильна».
Настал день суда.
Огромный судебный зал не мог вместить всех желающих. Люди толпились в коридорах, заполняли площадь перед зданием суда, заглядывали в открытые окна. Много любопытных забралось на деревья, росшие возле здания суда.
Сальватор спокойно и с таким достоинством занял свое место на скамье подсудимых, как будто он был не обвиняемый, а судья. От приглашения защитника он отказался.
Сотни жадных глаз смотрели на него и опускались в смущении, встречаясь с острым взглядом Сальватора.
Ихтиандр возбуждал не меньший интерес, но его не было в зале. Последние дни Ихтиандр чувствовал себя плохо и почти все время проводил в водяном баке, скрываясь от надоедливых любопытных глаз. В процессе Сальватора Ихтиандр был только свидетелем обвинения — скорее, одним из «вещественных доказательств».
Дело по обвинению самого Ихтиандра в «преступной деятельности, направленной к разрушению существующего строя», должно было слушаться отдельно, после процесса Сальватора.
На трех экспертов, профессоров местного университета, выпала большая роль. Их заключение было прослушано с огромным вниманием всего зала.
— По требованию суда, — начал уже немолодой профессор, главный эксперт верховного суда Шейн свою речь, — нами были осмотрены люди и животные, подвергавшиеся операциям, произведенным над ними профессором Сальватором в его вилле. Нами обследованы его музеи, лаборатории и операционные. Как хирург я должен сказать, что ничего подобного по совершенству оборудования и техники мне не приходилось видеть даже в лучших клиниках Старого и Нового света. Профессор Сальватор применял в своих операциях не только последние усовершенствования хирургической техники — электрические ножи, обеззараживающие ультрафиолетовые лучи и тому подобное, — но и такие инструменты и аппараты, которые еще не известны хирургам. Повидимому, они были изготовлены по его указаниям. В садах Сальватора нами было найдено сорок семь детей и подростков, в возрасте от нескольких месяцев до четырнадцати лет, принадлежавших к различным индейским племенам…
В зале кто-то громко вздохнул.
— В каком состоянии вы нашли детей? — спросил прокурор.
— Все дети здоровы и очень жизнерадостны. Они резвятся в саду и затевают игры, пуская в ход свои необычайные качества. Мы видели детей, которые могут, не поворачивая туловища, бегать взад и вперед с одинаковой быстротой, детей, которые обладают бицепсами[39] Геркулеса. Эти ребята без устали лазят по деревьям и могут поднимать огромные тяжести. Такой ребенок смог бы удержать за рога разъяренного быка. У других детей развиты ножные мускулы. Эти дети могут делать огромные прыжки и состязаться в скорости бега с лучшими английскими лошадьми. Один такой скороход пробежал в нашем присутствии пятнадцать метров в секунду, — скорость, превышающая быстроту бега гончей собаки. Немудрено, что такие преимущества делают этих детей, — когда они возвращаются домой, — высшими существами в глазах окружающих. Я думаю, именно этими «чудесами» профессор Сальватор и завоевал огромную популярность среди индейских племен. К нему приводили детей из самых отдаленных местностей, — от Аляски до Огненной Земли, — яганы, апачи, таулипанги, санапаны, ботокуды, пано, аракуанцы…
Опять в зале послышался чей-то вздох.
— …Все эти племена были представлены у Сальватора. И, повидимому, Сальватор наделял ребенка каждого племени свойством, наиболее полезным в тех условиях, в которых тот жил. Дети степных индейцев получали быстроходные ноги, лесные жители наделялись цепкими руками и даже хвостом, соперничая в лазаньи по деревьям с обезьянами…
Прокурор уже давно вертелся на стуле. После того как епископ дал ему надлежащее направление мыслей, он уже не мог слушать спокойно о целесообразности операций Сальватора.
— Иначе сказать, — перебил он эксперта, — Сальватор превращал людей в животных, в обезьян?
Эксперт пожал плечами:
— Люди оставались людьми, но они приобретали качества новые, или, вернее, утраченные человеком в процессе эволюции.
— Например, хвост?
— Да, и хвост. Не так давно в научных журналах и газетах сообщалось о рождении хвостатого ребенка из племени самоа. Человек, весь обросший волосами, и сейчас показывается публике за плату. Все это — проявления атавизма[40]. При операциях мне самому приходилось находить у человека довольно развитый мускул, который когда-то управлял движением хвоста.
— Вы хотите сказать, что человек происходит от обезьяны? — ядовито спросил прокурор.
Но председатель суда, седой старик с суровым лицом, опасаясь, что эксперт ответит утвердительно, поспешил вмешаться:
— Суду неинтересны личные взгляды эксперта на научные вопросы. Прошу продолжать. Что дал осмотр юноши Ихтиандра из племени аракуана?
— Ах!.. — в третий раз раздался в зале чей-то вздох.
— Его тело было покрыто искусственной чешуей, — продолжал эксперт, — из какого-то неизвестного, гибкого, но крайне прочного вещества. Анализ этого вещества еще не закончен. В воде Ихтиандр пользовался иногда очками с особыми стеклами из тяжелого флинтгласа[41], показатель преломления которых равен почти двум. Это давало ему возможность хорошо видеть под водой. Когда мы сняли с Ихтиандра его чешую, то обнаружили под обеими лопатками круглые отверстия десяти сантиметров в диаметре, закрытые пятью тонкими полосками кожи, похожими на очень тонкие губы. Таковы бывают внешние признаки жабер акулы.
В зале послышался заглушенный шум удивления.
— Да, — продолжал эксперт, — это кажется невероятным, но Ихтиандр обладает легкими человека и в то же время жабрами акулы. Это и дает ему возможность жить на земле и под водой.
— Человек-амфибия? — иронически спросил прокурор.
— Да, в некотором роде человек-амфибия, если не считать известных специфических признаков настоящих амфибий; последние относятся к холоднокровным животным, у Ихтиандра же нормальная температура человеческого тела.
— Но каким же образом у Ихтиандра могли оказаться жабры акулы? — спросил председатель.
Эксперт широко развел руками и ответил:
— Это — загадка, которую должен нам разъяснить сам профессор Сальватор. Наше мнение было таково. По биогенетическому закону Геккеля[42], каждое живое существо в своем развитии повторяет все те формы, которые прошел данный вид живых существ в течение вековой жизни его на земле. Можно с уверенностью сказать, что человек произошел от предков, в свое время дышавших жабрами…
Прокурор приподнялся на стуле, но председатель остановил его жестом.
— …На двадцатый день развития на шейке человеческого зародыша обозначаются четыре лежащих друг за другом жаберных складочки. Однако при последующем развитии жаберный аппарат преобразуется у человека: первая жаберная дуга — в слуховой проход со слуховыми косточками и в Евстахиеву трубу. Нижняя часть жаберной дуги развивается в нижнюю челюсть, вторая дуга — в отростки и тело подъязычной кости, третья дуга — в щитовидный хрящ гортани…
Эксперт сделал неопределенный жест.
— …Первое, что мы предположили, — это: не удалось ли профессору Сальватору задержать развитие Ихтиандра в его зародышевой стадии? Науке известны случаи, когда даже у совершенно взрослого человека находили на шее под углом челюсти незаросшее жаберное отверстие. Это так называемые шейные фистулы. Но с такими остатками жабер, конечно, нельзя жить под водой. При задержке развития зародыша должно было получиться одно из двух: или продолжали бы развиваться жабры, но за счет развития органа слуха и других анатомических изменений, которые превратили бы Ихтиандра в чудовище с недоразвитой головой полурыбы-получеловека, или же победило бы нормальное развитие человека, но за счет приостановления развития жабер. Однако Ихтиандр представляет из себя вполне нормально развитого человека, с хорошим слухом, вполне развитой нижней челюстью и нормальными легкими, и в то же время он обладает также вполне сформированными жабрами…
Прокурор опять приподнялся.
— …Это, повторяю, загадка, которую должен разрешить нам профессор Сальватор, так же как и другие загадки о собаках, похожих на ягуаров, о хвостатых людях, о странных животных и о земноводной обезьяне — этом двойнике Ихтиандра. Мы полагали, что необычайные виды животных могли быть произведены Сальватором путем скрещивания, — кроме человека-амфибии, конечно, так как рыба и человек находятся на слишком различных ступенях эволюции.
— Каково же ваше общее заключение? — спросил председатель эксперта.
Профессор Шейн, сам пользовавшийся большой известностью как ученый и хирург, откровенно ответил:
— Признаюсь, в этом деле я ничего не понимаю. Я могу лишь сказать, что то, что делал профессор Сальватор, под силу только гению. Сальватор, повидимому, решил, что в своем искусстве он дошел до такого совершенства, что в состоянии разбирать, складывать и приспособлять человеческое тело по своему желанию. И хотя он на деле блестяще осуществлял это, тем не менее, его смелость и широта замыслов граничат с… безумием…
Сальватор презрительно усмехнулся. Он не знал, что эксперты решили облегчить его участь и поднять вопрос о его невменяемости, чтобы иметь возможность заменить тюремный режим больничным.
— Я не утверждаю, что он безумец, — продолжал эксперт, заметив улыбку Сальватора, — но во всяком случае, по нашему мнению, обвиняемый должен быть помещен в санаторий для душевнобольных под длительное наблюдение врачей-психиатров.
— Вопрос о невменяемости подсудимого не поднимался судом. Суд обсудит это новое обстоятельство, — сказал председатель. — Профессор Сальватор, желаете ли вы дать разъяснения по некоторым вопросам экспертов и прокурора?
— Да, — ответил Сальватор. — Я дам объяснения. Но пусть это будет вместе с тем и моим последним словом.
V. Последнее слово подсудимого
Сальватор спокойно поднялся и окинул взглядом зал суда, как будто он искал кого-то.
Среди зрителей Сальватор заметил Бальтазара, Кристо и Зурита. В первом ряду в темно-красной рясе сидел епископ. Сальватор задержал на нем свой взгляд. На лице Сальватора появилась едва заметная улыбка, а красные и опухшие от частого обмывания спиртом пальцы зашевелились быстрее. Затем Сальватор вновь начал искать кого-то взглядом, внимательно осматривая весь зал.
— Я не нахожу в этом зале потерпевшего, — наконец, сказал Сальватор.
— Я потерпевший! — вдруг крикнул Бальтазар, привскакивая на стуле. Но Кристо дернул брата за полу и усадил на место.
— О каком потерпевшем вы говорите? — спросил председатель. — Если вы имеете в виду изуродованных вами людей, то суд не счел нужным вызывать их сюда, так как и эксперты и судьи выезжали на место и уже видели потерпевших.
— Я имею в виду господа бога, — спокойно и серьезно ответил Сальватор.
Председатель, услышав этот ответ, в недоумении откинулся на спинку кресла: «Неужели Сальватор сошел с ума? Или он решил симулировать сумасшествие, чтобы избегнуть тюрьмы?..»
— Что вы хотите этим сказать? — спросил председатель.
— Мне кажется, судьям это должно быть ясно, — ответил Сальватор. — Кто главный и единственный потерпевший в этом деле? — Очевидно, один господь бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, в его область вторгаюсь. Он был в восторге от своей творческой работы, и вдруг приходит какой-то докторишка и говорит: «Это плохо сделано. Это требует переделки». И человек начинает перекраивать «божье творение» по-своему…
— Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, — сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в самых святых своих чувствах. И он стукнул по столу томиком законов.
Сальватор пожал плечами:
— Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале мне было предъявлено обвинение только в том, что я, будто бы, производил незаконные операции и причинял увечья. Теперь мне предъявлено еще одно обвинение — в святотатстве. Откуда подул этот ветер? Не со стороны ли кафедрального собора? — и профессор Сальватор вновь посмотрел на епископа.
— Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют: на стороне обвинения — господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых, вместе со мной — гражданин Чарльз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз кое-кого, сидящего в этом зале, своими словами, но я продолжаю утверждать, что человеческий организм несовершенен и требует исправления. И я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо, подтвердит это!
Волна удивления всколыхнула зал.
— В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм уважаемого епископа — вырезать ему аппендикс — этот ненужный и вредный придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой пациент, помнится, тогда не возражал против того извращения «образа и подобия божия», которое я производил своим ножом, вырезая частицу епископского тела… Разве этого не было? — спросил Сальватор, в упор глядя на епископа.
Хуан де-Гарсилассо сидел неподвижно, как статуя. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели, да легкая дрожь пробегала по концам тонких пальцев.
— Я прошу вас не отвлекаться и говорить ближе к делу, — сурово сказал председатель.
— Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, — ответил Сальватор. — Не я, а суд поставил процесс на такие рельсы. Разве эксперту, приглашенному не мной, а самим судом, не пришлось говорить об эволюции человека и человеческого зародыша? Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что все здесь присутствующие — вчерашние обезьяны, с недавно отсохнувшим хвостом, или рыбы, получившие возможность говорить и слушать только благодаря превращению жаберных дуг? — И, обращаясь к прокурору, который в нетерпении ерзал на стуле, Сальватор сказал: — Успокойтесь. Я не собираюсь здесь полемизировать или читать лекции по теории эволюции.
После небольшой паузы Сальватор продолжал:
— Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть животным… Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить об эволюции зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на развитие зародыша, ни к скрещиванию животных. Я — хирург. Моим единственным оружием был нож. Опыты пересадки кожи известны во всем научном мире. Я производил их только в более крупном масштабе. Кожу ягуара я пересаживал, кусок за куском, на тело собаки, и обратно. Я рассекал змей, ящериц, сшивал рассеченные части и получал новые экземпляры. Что же тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые хирурги. Профессору Шейну должны быть известны последние операции немецкого хирурга Зауербруха. Ему удалось заменить больное бедро голенью. Мои операции над детьми индейцев более сложны технически — и только.
— Но Ихтиандр? — не удержался эксперт.
— Да, Ихтиандр — это моя гордость, одно из моих лучших достижений. При операции тела Ихтиандра трудность заключалась не в технике пересадки, а в том, чтобы перестроить функциональные действия организма. Шесть обезьян погибли на предварительных опытах, прежде чем я добился цели и мог приступить к оперированию ребенка, не опасаясь за его жизнь.
— В чем же заключалась эта операция? — спросил председатель.
— В том, что я сделал Ихтиандру, когда ему было всего три месяца, пересадку жабер молодой акулы. И ребенок получил возможность жить на земле и под водою.
Среди публики послышались возгласы удивления. Несколько корреспондентов газет, присутствовавших в зале, бросились к телефонам сообщить редакциям сенсационную новость.
— Впоследствии мне удалось достигнуть еще большего успеха. «Земноводная» обезьяна, которую вы видели, даже превосходит Ихтиандра в приспособленности организма к жизни в двух стихиях. Это моя последняя работа. Обезьяна может жить без вреда для здоровья неопределенно долгое время как на земле, так и под водой, тогда как организм Ихтиандра не имеет этой уравновешенности. Без воды Ихтиандр может прожить не более трех-четырех суток. Дальнейшее пребывание в воздухе для него вредно: легкие переутомляются, а жабры подсыхают, и Ихтиандр начинает испытывать колющие боли в боках.
Сальватор вздохнул.
— К сожалению, во время моего отсутствия Ихтиандр нарушал установленный мною режим. Юноша слишком долго оставался на воздухе, переутомил легкие, и у него развилась серьезная эмфизема[43]. Равновесие в его организме нарушено. Водная стихия ему становится все более необходимой. Из человека-амфибии он превращается в человека-рыбу…
— Разрешите задать один вопрос подсудимому, — сказал прокурор, обращаясь к председателю. — Каким образом пришла Сальватору мысль создать человека-амфибию, и какие цели он преследовал?
— Мысль все та же — человек несовершенен. Получив в процессе эволюционного развития многие преимущества по сравнению со своими животными предками, человек многое и потерял из того, что имел на низших стадиях животного развития. В частности, для человека возможность жить в воде давала бы огромные преимущества. Целый ряд промыслов связан с морем: ловля губок, кораллов, жемчуга, водорослей, содержащих йод. Многие технические сооружения производятся под водой: прокладка подводных кабелей, установка плотин для гидростанций, мостов… Я уже не говорю о сокровищах, погребенных на дне моря. Если бы человек мог жить в воде, море перестало бы играть роль грозного бога, требующего человеческих жертв. Нам не пришлось бы больше оплакивать утопленников…
Целесообразность всего этого была столь очевидна, а, главное, сулила такие материальные выгоды, что председатель не удержался от вопроса:
— Но тогда, почему же вы не опубликовали результатов своих опытов?
— Я не спешил попасть на скамью подсудимых, — ответил Сальватор, улыбаясь. — И потом, я опасался, что мое изобретение в условиях нашего общественного строя принесет больше вреда, чем пользы. Вокруг Ихтиандра уже завязалась борьба. Кто донес на меня из мести? — Вот этот сеньор Зурита, укравший Ихтиандра. А у Зурита Ихтиандра отняло бы, чего доброго, правительство, чтобы приспособить его топить военные корабли врагов. Нет, я не мог Ихтиандра и «ихтиандров» сделать общим достоянием в стране, где борьба и алчность превращают высочайшие открытия во зло, увеличивая сумму человеческого страдания. Я думал об ином… Мир становится все более тесным. Земли не хватает. А океан беспределен, он занимает почти три четверти всей поверхности нашей планеты. Какой простор для колонизации! — Глаза Сальватора загорелись вдохновением. — Я думал о подводном человечестве, о будущих подводных городах, о высокой культуре, которую создаст человек-амфибия под водой. Я думал…
Сальватор тряхнул головой и, резко изменив тон, продолжал:
— Впрочем, я не буду говорить об этом. Иначе меня сочтут безумцем, — и Сальватор с улыбкой посмотрел на эксперта. — Нет, я отказываюсь от чести быть безумцем хотя бы и гениальным. Я не безумец, не маниак. Разве я не осуществил того, что хотел? Шестилапые ящерицы, земноводные обезьяны и Ихтиандр — это не кошмары, не бред безумца. Вы видели все это собственными глазами. Если вы находите мои действия преступными, судите меня по всей строгости закона. Я не прошу снисхождения…
VI. Яблоко раздора
Эксперты, производившие освидетельствование Ихтиандра, должны были обратить внимание не только на физические свойства юноши, но и на состояние его умственных способностей.
— Какой у нас год? Какой месяц? Число? День недели? — задавали эксперты Ихтиандру обычные в таких случаях вопросы.
И на все эти вопросы Ихтиандр отвечал:
— Не знаю.
Он затруднялся в ответах на самые обычные вопросы. Однако ненормальным его назвать было нельзя. Юноша был скорее недоразвит в некоторых отношениях благодаря своеобразным условиям своего существования и воспитания. Он остался как бы большим ребенком. И эксперты пришли заключению: «Ихтиандр недееспособен[44].» Это освобождало его от судебной ответственности. И суд принужден был прекратить дело по обвинению Ихтиандра и назначить над ним опеку. Быть опекуном Ихтиандра выразили желание два человека — Зурита и Бальтазар.
Сальватор был прав, утверждая, что Зурита донес на него из мести. Но Зурита не только мстил Сальватору за потерю Ихтиандра, но преследовал еще иную цель: вновь овладеть Ихтиандром, получив над ним опеку. Зурита не пожалел десятка ценных жемчужин, чтобы подкупить членов опекунского совета. И он был близок к достижению своей цели.
Бальтазар требовал предоставления ему опекунских прав, ссылаясь на свое отцовство. Однако ему не везло. Эксперты заявили, что не могут установить тождества Ихтиандра с рожденным двадцать лет назад сыном Бальтазара на основании показания одного только свидетеля — Кристо; к тому же этот свидетель мог быть заинтересован в деле как брат Бальтазара и потому не внушал экспертам полного доверия.
Ихтиандр продолжал служить яблоком раздора.
Кристо, переселившийся к брату, начал беспокоиться за него. Бальтазар был близок к душевному заболеванию. То он сидел часами в глубокой задумчивости, забывая о сне и еде, то вдруг приходил в необычайное возбуждение, метался по лавке, кричал: «Сын мой, сын мой!» — и начинал бранить испанцев всеми ругательными словами, какие только находил в своем разноязычном лексиконе.
Однажды после такого припадка Бальтазар неожиданно объявил Кристо:
— Вот что, брат. Иду в тюрьму. Я дам сторожам мои лучшие жемчужины, лишь бы они позволили мне повидать Ихтиандра. Я поговорю с ним. Он сам признАет во мне отца. Не может быть, чтобы сын не признал отца! В нем должна заговорить моя кровь!..
Уговоры Кристо не помогли. Бальтазар был непоколебим в своем решении.
Бальтазар отправился в тюрьму. Он валялся в ногах сторожей, плакал, просил их, и усыпав жемчугом путь от ворот до внутреннего помещения тюрьмы, добрался, наконец, до камеры Ихтиандра.
В этой небольшой камере, скудно освещенной узким окном с решоткой, было душно и пахло, как в клетке нечистоплотно содержимого зверя: тюремные сторожа редко меняли воду в баке и не трудились убирать гнившую на полу рыбу, которую приносили для кормления необычайного узника.
Железный бак, похожий на саркофаг[45], стоял у стены против окна.
Бальтазар, задыхаясь, подошел к баку и посмотрел на темную поверхность воды, скрывавшую под собой Ихтиандра.
— Ихтиандр! — тихо сказал Бальтазар. — Ихтиандр!.. — громче повторил он после паузы.
Поверхность воды подернулась рябью, но юноша не показался из воды.
Подождав еще немного, Бальтазар протянул трясущуюся руку и погрузил ее в теплую воду. Рука коснулась плеча юноши.
Из бака вдруг показалась мокрая голова Ихтиандра. Юноша приподнялся из воды до плеч и спросил:
— Кто это? Что вам нужно?
Бальтазар опустился на колени и, протягивая руки, быстро заговорил:
— Ихтиандр! К тебе пришел твой отец! Твой настоящий отец! Сальватор — не отец! Сальватор злой человек! Он изуродовал тебя… Ихтиандр! Ихтиандр! Ну, посмотри же на меня хорошенько! Неужели ты не узнаешь своего отца?
Вода медленно стекала с густых волос юноши на бледное лицо и капала с подбородка. В глазах его не отражалось ничего, кроме печали и удивления.
— Я не знаю вас, — ответил юноша.
— Ихтиандр! — закричал Бальтазар, — смотри на меня хорошенько! — и старый индеец вдруг схватил голову юноши, привлек к себе и начал покрывать поцелуями, проливая горячие слезы.
Ихтиандр, обороняясь от этой неожиданной ласки, заплескался в баке, проливая воду через край на каменный пол.
Внезапно чья-то рука схватила Бальтазара за шиворот, приподняла и отбросила в угол. Бальтазар грохнулся на пол, больно ударившись головой о каменную стену. В глазах индейца потемнело, и он на мгновение потерял сознание.
Открыв глаза, Бальтазар увидал, что над ним стоит Зурита. Крепко сжав кулак правой руки, Зурита держал в левой какую-то бумажку и торжественно помахивал ею:
— Видишь? Приказ о назначении меня опекуном Ихтиандра! Тебе придется поискать богатого сынка в другом месте. А этого юношу завтра утром я увезу к себе. Понял?
Бальтазар, лежа на полу, глухо и угрожающе заворчал, как зверь, смертельно раненый, но еще способный к последнему прыжку.
И этот последний прыжок старого аракуанца был неожиданен по силе и быстроте.
Как будто подброшенный пружиной, Бальтазар вдруг вскочил на ноги и с диким ревом обрушился на своего врага, сбив его с ног.
Индеец выхватил из рук Зурита бумажку, сунул себе в рот и продолжал наносить испанцу удары.
Завязалась ожесточенная борьба.
Тюремный сторож, стоявший у двери с ключами в руках, счел себя обязанным соблюдать строжайший нейтралитет, так как он получил хорошие взятки от обоих сражавшихся. Только когда Зурита, оказавшийся наверху, начал душить Бальтазара, сторож забеспокоился:
— Не задушите его до-смерти, дон Педро Зурита…
Однако рассвирепевший Зурита не обращал внимания на предостережения сторожа, и Бальтазару пришлось бы плохо, если бы в камере не появилось новое лицо.
— Прекрасно! Господин опекун тренируется в исполнении своих обязанностей! — послышался голос Сальватора. И, обратившись к сторожу, Сальватор строго сказал:
— Что же вы смотрите? Я донесу на вас начальнику тюрьмы!
Властный тон Сальватора и боязнь ответственности заставили сторожа выйти из нейтралитета. Сторож бросился разнимать дерущихся.
Шум привлек еще нескольких сторожей, и скоро Зурита и Бальтазар были разведены в разные стороны.
В этой темной и душной камере судьба свела еще раз трех людей, боровшихся за обладание Ихтиандром, и теперь они смотрели друг на друга, оценивая победы и поражения каждого.
Зурита мог считать себя победителем в борьбе. Но побежденный Сальватор был все же сильнее своих соперников. Даже здесь, в этой камере, в положении арестанта, Сальватор не переставал управлять событиями и людьми, — такова была сила этого человека.
— Уведите из камеры драчунов, — сказал Сальватор, обращаясь к сторожам, тоном не допускавшим возражения. — Мне надо остаться с Ихтиандром наедине.
И сторожа повиновались. Несмотря на протесты и брань, Зурита и Бальтазар были уведены. Дверь камеры захлопнулась.
Когда в коридоре замолкли удалявшиеся голоса, Сальватор подошел к бассейну и сказал Ихтиандру, выглядывавшему из воды:
— Встань, Ихтиандр. Выйди на середину камеры, мне нужно осмотреть тебя.
Юноша повиновался.
— Вот так, — продолжал Сальватор, — ближе к свету. Дыши. Глубже. Еще. Не дыши. Так…
Сальватор постукивал Ихтиандра по груди и выслушивал прерывистое свистящее дыхание юноши.
— Задыхаешься?
— Да, отец, — отвечал Ихтиандр.
— Сам виноват, — отвечал Сальватор. — Тебе нельзя было так много быть на воздухе.
Ихтиандр опустил голову и задумался. Потом он поднял голову и, посмотрев прямо в глаза Сальватора, спросил:
— Отец! Но почему нельзя? Почему всем можно, а мне нельзя?..
Выдержать этот взгляд Сальватору было гораздо труднее, чем держать ответ перед судьями. Но Сальватор выдержал:
— Потому что ты обладаешь тем, чем не обладает ни один человек, — способностью жить под водой.
Помолчав, Сальватор спросил:
— Если бы тебе, Ихтиандр, предложили на выбор — быть таким, как все, и жить на земле, или же жить только под водою, — что бы ты выбрал?
— Не знаю… — ответил юноша, подумав. Ему одинаково были дороги подводный мир с его пленительной красотой и земля, украшенная любовью к Гуттиэрэ. Но Гуттиэрэ потеряна для него…
— Теперь я предпочел бы океан, — сказал юноша.
— Ты еще раньше сделал этот выбор, Ихтиандр, — тем, что непослушанием нарушил равновесие своего организма. Теперь ты сможешь жить только под водой.
— Но не в этой ужасной, грязной воде, отец! Я умру здесь… Я хочу на простор океана…
Сальватор подавил вздох:
— Я сделаю все, чтобы скорее вырвать тебя из этой тюрьмы, Ихтиандр. Мужайся! — и, ободряюще похлопав юношу по плечу, Сальватор оставил Ихтиандра и прошел в свою камеру.
Усевшись на табуретке возле узкого стола, Сальватор глубоко задумался.
Как всякий хирург, он знал неудачи. Немало человеческих жизней погибло под его ножом от его ошибок, прежде чем он «набил руку» и достиг совершенства. Однако он никогда не задумывался над этими «жертвами». Погибли сотни, спасена жизнь тысячам. Эта арифметика вполне удовлетворяла его моральное чувство.
Но за судьбу Ихтиандра он считал себя ответственным. Это была большая ставка. Ихтиандр был его гордостью. Он любил юношу как высшее достижение своего искусства, как скульптор любит высеченную им статую. Но Сальватор полюбил Ихтиандра и простой человеческой любовью, как усыновленного сына. И теперь болезнь Ихтиандра и его дальнейшая судьба очень озабочивали Сальватора.
В дверь камеры тихонько постучались.
— Войдите, — сказал Сальватор.
— Я не побеспокою вас? — тихо спросил смотритель тюрьмы.
— Нисколько, — отвечал Сальватор, поднимаясь. — Как чувствуют себя ваша жена и ребенок?
— Благодарю вас, прекрасно… Я отправил их к теще, далеко отсюда, в Анды…
— Да, горный климат им будет полезен, — ответил Сальватор.
Смотритель потоптался на месте, посмотрел на дверь и так же тихо продолжал:
— Профессор! Я обязан вам спасением жены и ребенка… Я люблю их, как только может любить муж и отец…
— Не благодарите меня, — это мой долг.
— А мой долг — не остаться у вас в долгу, — ответил смотритель. — И не только это. Я человек малообразованный. Но я читаю газеты и знаю, что значит профессор Сальватор… Нельзя допустить, чтобы такого человека держали в тюрьме в компании бродяг и разбойников!..
Сальватор улыбнулся:
— Мои ученые друзья, кажется, добились того, что я буду помещен в санаторий как сумасшедший…
Смотритель в ужасе поднял руки:
— Тюремный санаторий — та же тюрьма, даже хуже: вместо разбойников вы будете окружены сумасшедшими! Сальватор среди сумасшедших! Нет, нет, этого не должно быть!
Понизив голос до шопота, смотритель продолжал:
— Я все обдумал. Я не спроста отправил семью. Я устрою вам побег. И скроюсь сам. Нужда загнала меня сюда, но мне тягостна эта работа. Меня не найдут, а вы… вы уедете из этой проклятой страны, где вершат дела попы и купцы…
Сальватор задумался, потом вдруг подошел к смотрителю и крепко пожал ему руку:
— Благодарю вас! Но для себя я не могу принять этой жертвы… Вас могут поймать и будут судить…
— Никакой жертвы!. Я все обдумал…
— Подождите. Я не могу принять для себя этой жертвы. Но если вы спасете Ихтиандра, вы сделаете для меня больше, чем если бы освободили меня. Я здоров, силен и везде найду друзей, которые помогут мне вырваться на свободу. А Ихтиандра необходимо освободить немедленно, пока он не попался в лапы этого хищника Зурита.
Смотритель принужден был согласиться. Когда он вышел, Сальватор улыбнулся и проговорил:
— Так лучше. Пусть же яблоко раздора не достанется никому!
Глава VII. В родной стихии
Ольсен только что вернулся с завода, на котором работал, и уселся обедать. Кто-то постучался в дверь.
— Кого там несет? — сердито крикнул Ольсен, вынимая из жестянки консервированное соленое мясо «саладерос», недовольный, что ему помешали.
Дверь отворилась, и в комнату вошла Гуттиэрэ.
— Гуттиэрэ! Вы! Откуда? — воскликнул удивленный и обрадованный Ольсен, поднимаясь со стула.
— Здравствуйте, Ольсен, — отвечала Гуттиэрэ. — Продолжайте ваш обед. — И, усевшись на стул против Ольсена, она заявила: — Я не могу больше жить с мужем и его усатой мамашей. Зурита невозможен! Он… он осмелился ударить меня! И я от него ушла. Совсем ушла, Ольсен!..
Эта новость заставила Ольсена прервать обед. Он откинулся на спинку стула и спросил:
— Вы вернулись к отцу?
— Отец ничего не знает. Зурита нашел бы меня у отца и вернул бы к себе как законную добычу. Я остановилась у подруги.
— И… и что же вы будете делать дальше?
— Я поступлю на завод. Я пришла просить вас, Ольсен, помочь мне найти работу на заводе… все равно какую.
Ольсен озабоченно качнул головой:
— Сейчас это очень трудно. Хотя я, конечно, попытаюсь. — И, подумав, Ольсен спросил: — А как муж отнесется к этому?
— Я не хочу знать больше никакого мужа!
— Но муж-то захочет узнать, где его жена, — улыбаясь сказал. Ольсен. — Не забывайте, что вы в Аргентине. Зурита разыщет вас, и тогда… вы сами знаете, что он не оставит вас в покое. На его стороне закон и общественное мнение.
Гуттиэрэ задумалась, потом решительно сказала:
— Ну, что же! В таком случае я уеду в Канаду, Аляску…
— …Гренландию, на Северный полюс? — И уже более серьезно Ольсен продолжал: — Мы обдумаем это. Здесь вам оставаться небезопасно. Я и сам давно собираюсь выбраться отсюда. Чорт меня дернул эмигрировать в «Америка Латина»[46]!.. Здесь еще слишком силен поповский дух. Вы знаете, доктор Сальватор в тюрьме вместе с Ихтиандром!..
— Ихтиандр! Он нашелся? Почему он в тюрьме? Могу я его видеть? — забросала вопросами Гуттиэрэ Ольсена.
— Да, Ихтиандр в тюрьме. Представьте, его должны были судить за революционную деятельность! Освободившись из лап Зурита, Ихтиандр разыскал меня и предложил свои услуги. О, он много помог нам в нашей борьбе! Я как-нибудь расскажу вам подробно обо всем. Но теперь ему угрожает опасность вновь оказаться рабом Зурита.
— Какой ужас! И Ихтиандра нельзя спасти?
— Я все время пытался это сделать, но безуспешно. Однако нашим неожиданным союзником оказался сам смотритель тюрьмы. Сегодня ночью мы должны освободить Ихтиандра.
— Я хочу видеть его! — сказала Гуттиэрэ? — Можно мне пойти с вами?
Ольсен задумался.
— Я думаю, что нет, — ответил он. — И вам лучше не видать Ихтиандра.
— Но почему?
— Потому что Ихтиандр болен. Он болен как человек, но здоров как рыба…
— Я не понимаю вас.
— Ихтиандр больше не может дышать воздухом. Он обречен жить только в воде. Что же будет, если он вновь увидит вас? Для него это будет тяжелой драмой, да может быть, и для вас. Ихтиандр захочет видеться с вами, а воздух окончательно его убьет.
Гуттиэрэ опустила голову.
— Да, пожалуй, вы правы… — сказала она после большой паузы.
— Между ним и всеми остальными людьми легла непреодолимая преграда — океан. Ихтиандр — обреченный. Отныне вода становится его родной и единственной стихией.
— Но как же он там будет жить? Один — в безбрежном океане, человек — среди рыб и морских чудовищ?
— Представьте, он был счастлив в своем подводном мире, пока… земля чем-то не очаровала его…
Легкая краска залила щеки Гуттизрэ.
— Теперь, конечно, он не будет так безмятежно счастлив, как раньше… В подводных гротах ему, наверно, будут сниться сны… девушка с голубыми глазами.
— Перестаньте, Ольсен! — печально сказала Гуттиэрэ.
— Но время излечивает все. Острая боль притупится, и через год-два вся его «земная» жизнь; будет казаться ему сном. Быть может, он даже обретет свой утерянный покой. Так он и будет жить среди рыб и морских чудовищ. И если акула не съест его раньше времени, он доживет до старости, до седых волос… А смерть? — Смерть пока везде одинакова…
Сгущались сумерки, и в комнате было почти темно.
— Однако мне пора, — сказал Ольсен, поднимаясь.
Встала и Гуттиэрэ.
— Но могу я хоть издали повидать его? — спросила Гуттиэрэ.
— Конечно, если вы найдете силы не выдать своего присутствия.
— Да, я обещаю это…
Было уже совсем темно, когда Ольсен в костюме водовоза въехал во двор тюрьмы.
Сторож окликнул его:
— Куда едешь?
— Морскую воду «дьяволу» везу, — ответил Ольсен, как учил его тюремный смотритель.
Все сторожа знали, что в тюрьме находится необычайный арестант — «морской дьявол», который сидит в баке, наполненном морской водой, так как пресную «он» не переносит. Эту морскую воду время от времени меняли, привозя ее в большой бочке, срезанной наполовину и установленной на дрогах.
Ольсен подъехал к зданию тюрьмы, завернул за угол, где помещались кухни и находился второй вход в тюрьму — для служащих…
Смотритель уже все приготовил. Сторожа, стоявшие в коридоре и у выхода, были под разными предлогами отосланы. Ихтиандр, сопровождаемый смотрителем, беспрепятственно вышел из тюрьмы.
— Ну, прыгай скорее в бочку! — сказал смотритель.
Ихтиандр не заставил себя ждать.
— Трогай!
Ольсен ударил вожжами, выехал из двора тюрьмы и неспеша поехал по улицам, направляясь к молу.
Следом за ним невдалеке мелькала тень женщины…
Была уже темная ночь, когда Ольсен выехал из города. Дорога шла берегом меря. Ветер крепчал. Волны набегали на берег и с шумом разбивались о камни.
Ольсен осмотрелся. На дороге никого не было видно. Только вдали сверкали фонари быстро мчавшегося автомобиля.
«Пусть проедет».
Гудя и ослепляя светом, автомобиль промчался по направлению к городу и скрылся вдали.
«Пора!» — Ольсен обернулся и сделал Гуттиэре знак, чтобы она скрылась за камнями. Потом он постучал по бочке и крикнул:
— Приехали. Вылезай!
Из бочки показалась голова.
Ихтиандр оглянулся, быстро вылез и прыгнул на землю.
— Спасибо, Ольсен! — сказал юноша, крепко сжимая мокрой рукой руку великана.
Ихтиандр дышал часто, со свистом, как в припадке астмы.
— И тебе спасибо, Ихтиандр! Мои товарищи шлют тебе привет… Помни, Ихтиандр: будь осторожен! Не подплывай близко к берегу. Опасайся нехороших людей, чтобы опять не попасть в неволю!
— Да, да, — задыхаясь сказал Ихтиандр. — Я поплыву далеко, далеко, к тихим коралловым островам, куда не подплывает ни один корабль. Прощайте, Ольсен! — и юноша побежал к морю.
Уже у самых волн, погруженный наполовину, он вдруг обернулся и крикнул:
— Ольсен, Ольсен! Если вы увидите когда-нибудь Гуттиэрэ, передайте ей мой привет и скажите, что я… всегда… буду… помнить о ней!..
Юноша бросился в море и, собрав последние силы своих больных легких, крикнул:
— Прощай, Гуттиэрэ! — и погрузился в воду.
— Прощай, Ихтиандр!.. — тихо ответила Гуттиэрэ, стоявшая за камнями.
Ветер свистал, море кипело пеной, шипел песок, грохотали камни. И прибой, как удары большого барабана, давал ритм этой извечной песне океана…
Рука Ольсена сжала руку Гуттиэрэ.
— Идем, Гуттиэрэ! — с ласковой повелительностью сказал он.
Ольсен вывел Гуттиэрэ на дорогу. Перед ними, как зарево пожара, горели ка небе огни большого города.
— Идем, Гуттиэрэ! Нас ждет жизнь и… борьба!
Гуттиэрэ еще раз оглянулась на море, как бы посылая прощальный привет Ихтианару, и, опираясь на руку Ольсена, направилась к городу…
Годы уходят…
Сальватор отбыл срок наказания, вернулся к себе на виллу и вновь погрузился в научную работу, чтобы, быть может, еще раз удивить мир смелостью своей мысли и бросить дерзкий вызов человеческой тупости.
Кристо продолжает у него служить.
Зурита обзавелся новой шхуной и ловит жемчуг в Калифорнийском заливе. И хотя он не самый богатый человек в Америке, но все же не может пожаловаться на дела. Концы его усов, как стрелки барометра, показывают высокое давление.
Гуттиэрэ развелась с мужем и вышла замуж за Ольсена. Они переселились в Нью-Йорк и работают на консервном заводе.
Новые годы принесли с собой и новые события. «Морской дьявол» давно забыт.
Лишь иногда, в душные ночи, старые рыбаки, услыхав в ночной тиши далекий неведомый звук, говорили молодым:
— Вот так трубил в раковину «морской дьявол», — и начинали рассказывать о нем легенды.
…Только один человек в Буэнос-Айресе не забывал об Ихтиандре.
Все мальчишки города знали старого полупомешанного нищего-индейца.
— Вот идет отец «морского дьявола»! — кричали они, завидев старика.
Но индеец не обращал внимания на мальчишек.
Встречая испанца, старик каждый раз оборачивался, плевал вслед и ворчал проклятия.
Его помешательство было тихое, и полиция не трогала старика.
Только когда на море поднималась буря, старым индейцем овладевало необычайное беспокойство.
Он спешил на берег моря и, рискуя быть смытым водой, становился на прибрежные камни и кричал, кричал день и ночь, пока не утихнет буря:
— Ихтиандр! Ихтиандр! Сын мой!..
Но море хранило свою тайну…